Усталый человек поздно вечером шел, подбоченившись, по припозднившейся улице. Он явно гулял, это было видно по его спине. Он шел против течения последних прохожих, которые побаивались наступившую темноту, и старались, кто как, то ли забежать в подъезд, то ли заскочить в метро, или принять непринужденный вид на остановке. Что таить, я и сам, с самого раннего вечера, а вышел я ровно когда стемнело, тяготился темнотой. Мне казалось, что уже ночь, опасная, непредсказуемая, неизвестная. Я будто бы вышел в открытый космос в чем мать родила, голеньким в скафандре. Последней каплей были мои одинаковые мысли, ведь что ни день, думаю я об одном и том же, хотелось разнообразить пресный ум, и страх был в самый раз. Пятница, тепло, темные личности возникали передо мной своими неясными, кривыми фигурами, и я, стиснув зубы, проходил сквозь них, наполняясь неопределенной чернотой. И вот совершив несколько кругов вокруг не только своей оси, я решил сделать еще кружок и домой. Впереди возникла эта одинокая фигура, шла она как-то жалко, полубоком, что я невольно замедлил шаг, чтобы не дай бог не потревожить это одинокое шествие, этот экзистенциальный марш. Что греха таить, я и сам так хожу, и если бы я мог посмотреть на свою спину, то увидел бы ту же безрадостную картину. Мне бы стихи сочинять, да воли и терпения не хватает. Человек достал сигу, и я понял, что это девушка, по неопределенной женственности в движениях. Она была похожа на барельеф египетских пирамид, не меньше, или же инков. При всей своей несуразности, за которой она скрывала свою истинную красоту, или на худой конец на неуловимый образ ростральных колонн, их невидимый застывший женственный жест. Не разбираюсь я в сих художествах, вы уж простите меня.
«Постойте, извините?!» — сам от себя не ожидая такой наглой прыти, я испугался.
Она выронила сигарету. Я хотел было прыгать нагибаться спасать, но понял тут же насколько это глупо.
«Я…» — было начал обращение, доставая угощая из кармана свои. Она посмотрела на меня глубоким взглядом, несколько растерянным, несколько отрешенным, несколько заинтересованным, несколько раздраженным в тени плотного, по-домашнему теплого капюшона. И я мысленно застывал в мгновениях. Или застревал, как посмотреть.
«Подождите… Вы бы не могли прислать мне свою тень? Мое мыло аромад, в конце д, просто ваша фигура изумительно, я сам не подозреваю как, неизвестна. Просто я эстет, и ищу эстетику там, где ее никто не ищет, я пытаюсь найти места, где не ступала нога человека, если вы понимаете меня. Сейчас с этим трудно. Плохи дела обстоят. Потребители искусства не дремлют. Поймите меня честно, я не хотел вас прервать», — я нервно засмеялся от ее молчания. Она уже смотрела на меня снисходительно, мысленно придя к утешительному диагнозу, что я не "плохой", а вполне нормальный человек, просто немного не в себе, с кем не бывает, полнолуние давало о себе знать. Мне понравилось в ней это понимание. Я не хотел более ее задерживать. Она погладила меня по плечу толстой вязаной рукавицей и красивым, глубоким голосом прошептала так, чтобы никто на улице нас не слышал:
— Я пришлю вам, обещаю. Я пойду?
Я, как солдат, на месте развернулся на носке и каблуке, и пошел в обратном направлении. Хотя планировал пойти посидеть на скамейке между детским садом и школой на той стороне, но мне не хотелось больше пугать как-то этого человека, хотелось предоставить ей всю улицу для гордого шествия. И два одиночества разошлись.
Я купил еще пивка, и шел неведомыми, неочевидными тропами, через кусты, проходные дворы, ледяные полянки, кривые протоптанные дорожки, потому что только там не стояло темных личностей.
Оставалось еще чуть-чуть. Пути сходились и расходились. Но нужно было еще походить где-нибудь, прошляться. Когда бутылка опустела, опустел и я. Дома грохнулся на тахту. Обнажился. Достал телефон. И стал перелистывать тени девушек. На одном форуме я с ними переписывался. Мы обменивались своими тенями. Лицо серело на глазах обыденностью. А она ведь так шла, что тени я ее даже не видел, а так хотелось пойти следом. И я заснул. Меня разбудил дворник. Отчетливое эхо лопаты проникло в комнату, будто бы он у меня собирал усталый, с грязной сединой снег, и бросал его в окно.