Нечасто приходилось говорить о таком городке, как Вильнюс. Старые мокрые улицы, обычные люди и чувство полного опустошения - это всё, что мог сыскать любой приехавший в это место. И всё же было в нём нечто такое, что заставляло останавливаться на его улицах во время исследовательского тура по Европе. Если во Франции, Англии и Австрии я посещал различные раскопки, консультируя молодых археологов, ездил по музеям и всячески пополнял свои исторические знания об этих странах, то в Вильнюсе мне делать было нечего. Мой друг из Литвы, которому я поведал о своём приезде, сказал, что в Риге и Варшаве (коли я уж собрался в балтийский регион) и то интересней будет, но, рассмотрев присланные им по почте снимки улиц столицы, я проникся отчуждённостью Вильнюса и приобрёл билеты. Меня не интересовали церкви города, на сей раз я даже не смотрел на музеи или ведущиеся археологические исследования. Мне просто хотелось прогуляться по самым заброшенным улочкам Вильнюса.
Вот колёса заскрипели по рельсам, пар перестал валить из трубы, и паровоз встал. Ни капли не заинтересовавшись остальными пасажирами, я тут же помчался к макету города, дабы узнать, где те места, фотографии которых мне прислал литовский знакомый.
До старых кварталов от станции было рукой подать, но приехал я ненадолго, а потому моей целью было найти самую гнилую улочку города. Дом за домом я пробегал, заглядывал куда ни попадя и безусловно видел магию заплесневевших фасадов зданий, которой мало.
Тут вдруг, минуя одну из забытых и непосещаемых улиц, бросилась мне в глаза фигура человека, хотя до этого я уже минут пятнадцать не видел ни души. “Местный” - промелькнуло у меня в голове. Незнакомец этот, встреченный мною, был одет в порванный пиджак и потёртые брюки, а также носил старый дырявый плащ и такой же котелок, что уже сказало бы любому о его сословии. Нёс мужчина кулёк с пульсирующим содержимым и явно намеревался кому-то это вручить. Вряд ли этот бродяга смог бы чем-то сильно привлечь моё внимание, если бы не место, в которое он заходил.
Во время моего рассмотрения детальных макетов Вильнюса на станции я додумался остановить одного прохожего и расспросить его про некоторые места, благодаря чему позже легко ориентировался в этих гнилых домах. Одним из таких мест был и переулок Х’ворф, имеющий крайне нестандартное для литовского языка название.
Как мною уже было упомянуто прежде, макеты были составлены крайне тщательно, а потому любая улица была на них подписана.
Место это, название которого стало мне известно благодаря прохожему, представляло собой вырез в здании и напоминало букву «Y». Однако при этом, со слов мужчины, оно было абсолютно бесполезно, ведь упиралось в два тупика, в одном из которых, конечно, были три двери, но в них никто никогда не видел признаков жизни. У жильцов дома не было окон, выходящих в не то внутренний дворик, не то переулок. Происхождение названия и какой-либо смысл Х’ворф-а для всех оставались загадкой. Да никому оно и не надо было кроме меня и, как выяснилось, этого незнакомца.
Остановленный мною гулёна не обманул. Еле различимая металлическая табличка «Х’ворф» висела прямо у проёма между домами, который с первого взгляда не вызывал вопросов, не считая того, что был явно несквозным. И вправду, лишь тогда я вспомнил, что, проходя с другой стороны не видел два дома, а видел цельную коричневую кирпичную стену; сейчас же Незнакомец ступил в проход между бежевой и красной стенами. Такое странное положение дел не могло не заинтриговать меня, а потому я, осторожно обходя из неоткуда взявшиеся жёлтые осенние листья, прошмыгнул за мужчиной.
Вероятно, читая здесь описанное, всё происходящее кажется вам очень поэтичным. Мистическая улочка, загадочный плохо-одетый человек, серое пасмурное небо, историческая атмосфера и листья, появившиеся в месте, куда не взрастёт самое тонкое дерево. Но поверьте, ради вашего же блага я не описываю невыносимый амбре этих древних кирпичей и сырость, которая скапливалась здесь веками из-за обильных дождей и не могла выйти по причине узости этого места, где с трудом мог пройти даже один мужчина.
Дабы не вступить в контакт с незнакомым человеком, я крайне осторожно, обходя хрустящие листья, протискивался между стенами. Два этих дома были весьма толстыми, а мужчина шёл очень медленно, будто и не хотел идти, из-за чего путь по прямому и однообразному коридору занял больше времени, чем я полагал.
Я не имел тогда ни малейшего понятия почему, но встреченный мною господин шёл не просто нехотя, а принуждённо и без всякого интереса к жизни. Мне кажется, что наступил бы я тогда на лист, он бы так и шёл вперёд, в отличии от меня не закрывая нос от запаха и упёршись в одну точку. И снова джентльмен, встреченный у станции, оказался прав. Уже скоро из-за плеча Незнакомца я увидел выпуклый угол, а там в то время, как мой вожатый свернул вправо, я забежал в левый тупик. В тот момент это было большим риском, но какая бы за цель не была у этого человека, путь к отступлению у меня был открыт, а потому я высунул голову и с интересом стал наблюдать за происходящим во втором тупике.
Снова мысленно отблагодарив гуляющего джентльмена за то, что представшие перед моим взором три двери меня не удивили, но на этом мои знания кончались, и начинались сюрпризы. Все три двери были разных цветов: красного, чёрного и зелёного. Из их квадратных оконец шёл обычный тёплый свет, а это говорило об одном, - жильцы, на удивление, были дома. Квартиры располагались перевёрнутой подковой, то бишь одна из дверей занимала место в передней стене, а остальные две находились в боковых, образуя тем самым этот прямоугольный тупик. Вполне ожидаемо Незнакомец постучал в красную, среднюю дверь, но сразу же после его стука открылись все, и из каждой вышло по человеку в рясе. Они напоминали мне каких-то жрецов, а после же увиденного, мой мозг стали пронзать сильнейшие галлюцинации, если их так можно было назвать.
Мне чудилось, что из-под зелёного капюшона одного из мужчин исходили некие чёрные, состоящие будто из тени, закрывавшей лицо, щупальца. Они вились и щупали воздух вокруг себя, но явно были лишь плодом моего воображения, ибо стоило мне тряхнуть головой, как они исчезали, а после снова появлялись. Человек в чёрном одеянии также был скрыт тенью от своей рясы, но на сей раз из его лица ничего не вилось; его глаза просто горели жёлтым, не освещая даже глазницы вокруг, а при взгляде в них, вокруг меня тут же сгущалась усталость, и мне хотелось спать. К моему ужасу этот юноша был как-то отвратно красив… Самым жутким был человек в красном - его образ моё сознание достраивало пуще прежних, и казалось, будто перед его лицом витал огромный круглый рот какого-то червя. Так, вероятно, моему сознанию было проще изобразить то, чего оно не видело, но о чём догадывалось.
Вся эта теневая мистика походила на демонический бейстриал, что мерещится в темноте, вселяя страх. Посему, я верил, что хоть под капюшонами и было трое обычных юношей, но внутри они были связаны с тем, что померещилось…
Разговаривая явно не на литовском со стариком, что меня привёл сюда, они делали его ещё старше, чем он был. Я надеялся, что жрецы меня не видят и тихо следил за происходящим, хотя чрезвычайно сильно хотел сбежать. Но даже при условии, что я бы сумел проскочить в главный коридор, оставшись незамеченным, всё равно бы себя выдал, ибо когда я решил отвлечься от затянувшегося разговора на составление плана спасения, меня ужаснуло то, что листьев заметно прибавилось. Я не видел, каким образом они сюда попали, но сейчас там и шагу нельзя было ступить, не издав шума.
Я продолжил следить за происходящим у дверей, как вдруг уже всё сморщенное от страха тело, которое я боле не мог назвать человеком, развернуло кулёк и показало трём мужчинам какую-то мерзкую мышь, которую оно крепко сжало руками за бока, чтобы она не вырвалась. Я не уверен, была ли та мышь вообще мышью, либо это было что-то другое, но чем бы оно ни было, красному жрецу это не угодило. Он взял мышь в свои кисти, закрытые рукавами, но тут же бросил о каменную мостовую, а после его теневой рот раскрылся и, преобразовавшись в такого же несуществующего червяка, с головы накрыл Незнакомца и поглотил его до того, как к нему вернулся дар речи.
Мышь на тот момент уже пролезла в какую-то щель между кирпичей фасадов домов, а трое мужчин в рясах закрыли за собою двери, произнеся на прощание проклятое слово, и потушили свет, оставив меня, бегущего по хрустящей листве и вспоминающего это прощальное отхаркивание: «Х’ворф», в полном одиночестве.