На днях мне в личку пришли вопросы: «куда делось продолжение Идеальной манИи, неужели манИак завязал»? Собственно, я уже планировал сворачивать эти истории, но и доблестная Маруся слишком заражена этими давно не коммерческими проектами, которые могли бы иметь массовый успех, если бы не цифровые неинтеллигентные интеллекты, за которыми стоят вполне не цифровые глубоко моральные програмёры.
Итак, сегодня 8 мая, и ударил заморозок, тюльпаны расцвели и поникли. Лежат как ранние пташки-девчушки, хотевшие успеть выскочить быстрее своих товарок. И мой очаровательный «сахалинский бамбук», что к осени словно тюлью покрывается, - он, бедняга, тоже поник и надломился от заморозка.
Но зато я рассказал Марусе про Фауста, на чём он погорел - на Заботе. И Маруся внимательно слушала.
Тогда я обрадовал её историей… нет, про пиявок позже, а про эротический эпизод.
Я знал одного художника Колю. Был он колоритный, шевелирюстый, с окраинными кровями.
Как мы с ним познакомились? Моя гостеприимная мама была директором школы в посёлке. Летом в наши места присылали из института Искусств на практику группы студентов-художников. Будущих, наверное, Пикассо. Ежелетне посещать наши рыбные места надоумил их преподаватель, который следом тоже приезжал, чтобы насладиться икрой и рыбкой. Сильно восхищался природой, увозя баулы.
Моя мама любила участвовать в судьбах творческих людей, организовывала им столовую, ночлег, кормёжку. С Колей предпочитала общаться. А я приехал на каникулы. В начале я с ним не особо контактировал. Но к нему с интересом относилась одна девятиклассница, бегала посмотреть палитру, краски и холсты. Коля не решался затеять с ней … ну сами понимаете. А может и решался.
- Самэц был? И её тоже Наташкой кликали? У тебя же сплошь Наташки.
- Ну да. Наташка. А причём здесь я.
- Чую, идёт подкладка под твою персону.
- Наташка потом стала такой мадамой, сделал карьеру…
- Чпокнул?
- Нет, Мария! Остановись.!
Маруся нажала на тормоза, мы чуть не наехали на какого-то перебегающего идиота.
- Припаркуйся, постоим.
- Когда я представляю тебя чпокающим, мне как-то странно становится. Я из реальности вываливаюсь, - оправдывалась разгорячённая Маруся. – Ну и что дальше?
- А потом я приезжал в город, куда переехала мать, у нее был домик. И Коля опять у нас останавливался. И мы с ним даже этот домик красили и сделали на ставнях трафареты бабочек, хотя надо было осетров – но такому варианту злился отчим.
А потом приехала эта Наташка, и мы вдвоём развешивали шторы. Мать ушла на работу. Наташка стояла на стуле, а я подавал ей кольца или прищепки. Она была юной и в таком платьице, которые мне всегда нравились на девушках. И у нее были белые-белые…
- Понятно. Ты полез под платье. Удобно же – она на стуле, а ты снизу всё уви…
- Фсё – это что? «Девушка-вишенка» было написано у Неё на трусиках по английски. – Маруся только глазки выпучила: «У самой куралевы?!». - И что за «всё» там у наташек можно увидеть? Только папаху или кепку…
- А то и пилотку, - показала язык Маруся.
- Молодость, - задумался я. – Но потом через года и расстояния мы с ней общались в инете, и она вдруг спросила: помню ли я, как мы вешали шторы?
Маруся даже ручата потёрла от удовольствия:
- Событие для неё важнейшее! Обожаю таких дур романтических!
- Да, был солнечный день, всюду по комнате крутились солнечные зайчики, потом у нас были поцелуйчики... Но в какой-то момент я остановился.
- Ты трусишка, я знаю.
- Да, запоминаются не сами акты и совокупления. А именно этот флёр, предваряющий всё дальнейшее, которое есть просто трение. Даже оргазм не помнится, а флирт, предвкусие - это целое событие. Наверное, поэтому многие дамы обламывают. Зачем им дальнейшее - они уже получают всё – их хотят, они себе доказали.
- Не думала об этом. Но, наверное, ты прав.
- Думай, Маруся, но поменьше за рулём.
- И это всё?
- Нет, позже мы стали общаться с Колей во Владике. Он заполучил комнату-мастерскую в старинном доме, там были и у других студентов мастерские. Ребята, его соседи, много рисовали, я заходил попить винца и последить за работой художников, разглядывал моделей и дышал запахами красок. Все коридоры, двери и стены были разрисованы. Эти рисовальщики представлялись свободными от общего дураковатого процесса строительства коммунизма, а я поэтично вкушал их манипуляции у холстов. Коля активно хотел со мной общаться. Как-то мы с ним забурились в их общагу, и там среди выпендрёжных театралок была даже Вика Цыганова, а еще недалеко пробегал Илья Лагутенко, этот Мумитроль.
- Он?
- Да, он учился на восточном факультете. Но это не важно, Колина история интереснее. Он знал, что я что-то пишу. И однажды изъявил желание, чтобы я сотворил рассказ о произошедшем с ним. Да, он был такой самэц, энергия пёрла из него. И он как-то приводил меня в институт Искусств, где мы попали в театральную мастерскую. Там была его подруга, постарше нас, она значилась мастерицей – командовала отшивом костюмов для театрального отделения. Симпатичная дама лет тридцати трёх. Коля как-то и почему-то быстро обрастал циничным панцирем. В этой мастерской, среди костюмов, тканей, манекенов и швейных машинок, он с ней чики-пикал. Очень интимное полумрачное место, надо сказать. И Коле было удобно, прямо в институте можно было удовлетворять свои надобности.
И вот он мне поведал, что недавно довёл её, бедную белошвейку, до преддверия пика («оргазм» - слово-то такого тогда не употребляли), разогрел, довёл и не стал продолжать, а она его умоляла «ну, ещё, ещё» продолжить, даже заплакала, была чуть ли не рабыней, а он оставил её растопыренной и ушёл. Я идеалист, поэтому мне было непонятно такое садистское поведение Коли. И что я должен был описать? Эту «гигантскую тайну женской психики»? Как Коля-самец побеждает эту растрёпанную и униженную даму? Колину власть над ней? Наличие особых эрогенных зон?..
- И ты написал? - у Маруси губки пересохли.
- Написал.
- Я бы прочла.
- Рассказ утерян, Маруся, канул в пучину жизни. Но тогда я дал прочесть рассказ Коле.
- Кстати, моего теперешнего тоже Колей звать.
- Это твои проблемы.
- И конечно, ему не понравилось? Ты же идеалист.
- Да, из-за этого рассказа мы и разошлись потихоньку. Он стал общаться с не очень приятными моими сокурсниками, с которыми я же его ранее знакомил. Его задела характеристика, которую в рассказе я дал герою.
- Что он не достоин женской любви, типа? Ты же идеалист, - упорно педалировала Маруся.
- А чуть позже я понял, что хотел в той ситуации с этой швеёй-мастерицей Коля. Он, кстати, меня настойчиво с ней знакомил. Наверняка мечтал, чтобы мы вдвоём её…
- Да ну! – Маруся подскочила. – Да ну! В то время! Да вдвоём?! Аааа, ты же идеалист, поэтому и не понял. А он расширял свою извращенную низкую манию.
Но я не стал продолжать. Я только пообещал выдать ещё одну историйку про Колю и стюардесс.
Маруся почему-то была страшно недовольна.
Зато другие шторы всё-таки прощально продефилировали:
Знаешь, всё быстро кончается:
Встреча, затмение, сон…
Всё в этом мире меняется
Тайною властью времён.
Но мы не станем печалиться,
Долго не будем грустить,
В путь свой знакомый отправимся –
Новыми встречами жить.
А на прошедшее глянув,
Скажем: «Суди меня бог!»
Нашу душевную рану
Вылечит времени рок.
Только когда-нибудь вспомнятся
Город, дожди, голоса,
Наша шальная бессонница,
Шторы, улыбка, глаза…
====
Последует _ Бабулька и стишки в бюстике. 82