Посвящается доблестному 44-му Нижегородскому драгунскому полку, русским воинам, павшим за Отечество и их родственникам
… Не застав в Тифлисе Нижегородский полк, уже покинувший вместе с действующими войсками столицу Грузии, Пушкин «не смирился» и просил у командующего Кавказским корпусом генерала Паскевича позволения «приехать» в действующую армию.
«Ходатайствовал» за него Раевский – не последний, понятное дело, человек в армии – но все равно удивительно, как легко это разрешение было получено.
И вообще Пушкину явно «фартило». «Страшный» начальник «страшной» жандармерии, генерал Бенкендорф, несколько месяцев (!) – с марта по июль – не докладывал «страшному» царю о самовольной поездке «поднадзорного-подопечного». И тот, находясь под тайным надзором, свободно добирается аж до Тифлиса, оттуда – «за границу», до только что взятого русскими войсками турецкого Карса, а затем – прямо в действующую армию, ведущую боевые действия на территории Турции!
Какие же «гонители и мучители» были эти Николай I с Бенкендорфом!
*
По разным источникам 30-летие Пушкина «настигло» его либо в дороге, на подъездах к Тифлису, либо уже в столице Грузии. Отпраздновать его так, как он хотел ССЫЛКА!!!!!! , не получилось. Но…
Но грузинское общество устроило поэту достойное торжество: «Я не помню дня, в который бы я был веселее нынешнего, я вижу, как меня любят, понимают и ценят, и как это делает меня счастливым!»
А ожидая в Тифлисе разрешения Паскевича, «даром» время Пушкин не терял: посетил он и «…славные тифлисские бани.
…При входе в бани сидел содержатель, старый персиянин. Он отворил мне дверь, я вошел в обширную комнату и что же увидел? Более пятидесяти женщин, молодых и старых, полуодетых и вовсе неодетых, сидя и стоя раздевались, одевались на лавках, расставленных около стен. Я остановился. «Пойдем, пойдем, – сказал мне хозяин, – сегодня вторник: женский день. Ничего, не беда». – «Конечно не беда, – отвечал я ему, – Напротив».
Появление мужчин не произвело никакого впечатления. Они продолжали смеяться и разговаривать между собою. Ни одна не поторопилась покрыться своею чадрою; ни одна не перестала раздеваться. Казалось, я вошел невидимкой. Многие из них были в самом деле прекрасны…»
Сложно утверждать, этот ли факт повлиял на «оценку» Пушкиным местных бань))), или то, как «мастерски помял» и помассажировал его банный служитель, но благодарный поэт изрек: «Отроду не встречал я ни в России, ни в Турции ничего роскошнее тифлисских бань…» Но факт, что грузины не растерялись, и эти слова, выбитые на мраморной доске, и сегодня «встречают любого, переступающего порог тифлисских бань».
Понимал ли Пушкин, что вот так, мимоходом, поучаствовал в «продвижении» банных услуг?)))
… Наконец, пришла записка от Раевского: «Он писал мне, чтобы я спешил к Карсу, потому что через несколько дней войско должно было идти далее. Я выехал на другой же день»...
**
В полк Пушкин, по его словам, прибыл 13 июня: «Я приехал вовремя. В тот же день войско получило повеление идти вперед. Обедая у Раевского, слушал я молодых генералов, рассуждавших о движении, им предписанном. …В пятом часу войско выступило. Я ехал с Нижегородским драгунским полком, разговаривая с Раевским, с которым уж несколько лет не видался. … Настала ночь; мы остановились в долине, где все войско имело привал. Здесь имел я честь быть представленным графу Паскевичу.
Я нашел графа дома перед бивуачным огнем, окруженного своим штабом. Он был весел и принял меня ласково.
Чуждый военному искусству, я не подозревал, что участь похода решалась в эту минуту».
Итак, Пушкин – в Нижегородском полку, более того – в действующей армии.
«Здесь увидел я нашего Вольховского, запыленного с ног до головы, обросшего бородой, изнуренного заботами. Он нашел, однако, время побеседовать со мною как старый товарищ. Здесь увидел я и Михаила Пущина, раненого в прошлом году. Он любим и уважаем как славный товарищ и храбрый солдат.
Многие из старых моих приятелей окружили меня.
Как они переменились! Как быстро уходит время!»
Таковы были первые впечатления поэта – свою «грустинку» он и не скрывает. Нелегка военная, а тем более военная кавказская ноша. Почувствовал и он «некоторую разницу» между «посиделками с шампанским» среди друзей или на балу в Москве, в Питере и кружком друзей-офицеров, собравшихся у кого-нибудь в палатке на ночном войсковом привале или за кружкой жженки после боевой рубки с турками.
Владимир Дмитриевич Вольховский (1798-1841) – лицейский товарищ Пушкина, привлекавшийся по делу декабристов и в 1826 году переведенный на Кавказ. За заслуги в русско-персидской войне 1826-1828 гг., где кроме участия в боевых действиях выполнял важнейшие дипломатические поручения, был произведен в полковники. По воспоминаниям ряда лиц, Вольховский был «ангелом-хранителем» всей довольно многочисленной группы декабристов, служивших на Кавказе рядовыми. При генерале Розене – начальник штаба Кавказского корпуса. Михаил Иванович Пущин – декабрист, младший брат лицейского друга Пушкина И. И. Пущина; был разжалован в солдаты и сослан на Кавказ. Один из видных участников русско-персидской и русско-турецкой войн. Отличался храбростью и исключительными военными способностями: он, разжалованный в рядовые, был фактическим руководителем инженерных работ в армии Паскевича; в солдатской шинели постоянно присутствовал на важных советах у главнокомандующего, где его мнения почти всегда одерживали верх. Паскевич писал о нем: «Русские многим обязаны энергии Пущина, который сумел вписать свое имя в ряду самых замечательных деятелей персидской и последовавшей за ней турецкой кампании». В 1828 г. М.И. Пущин был произведен в поручики. Службу закончил генерал-майором.
*
… Из того, что поведал нам Александр Сергеевич в «Путешествии в Арзрум», написанном им «по результатам» его похода с Нижегородским полком – а я бы сказал, что некоторые «участки» текста подходят под определение «доложил»: точно и кратко, по-военному – это емкие, даже исчерпывающие, характеристики, описания различных эпизодов, ситуаций и даже военно-политических аспектов. Воистину, краткость – сестра таланта.
«Татары наши окружали их раненых и проворно раздевали, оставляя нагих посреди поля» (татары – термин, в XIX –начале XX века применявшийся ко всем мусульманским народам Кавказа). – И картина ясная!
Или: «Черкесы нас ненавидят. Мы вытеснили их из привольных пастбищ; аулы их разорены, целые племена уничтожены. Они час от часу далее углубляются в горы и оттуда направляют свои набеги.
Дружба мирных черкесов ненадежна: они всегда готовы помочь буйным своим единоплеменникам. …Они редко нападают в равном числе на казаков, никогда на пехоту и бегут, завидев пушку. Зато никогда не пропустят случая напасть на слабый отряд или на беззащитного. Здешняя сторона полна молвой об их злодействах.
Почти нет никакого способа их усмирить, пока их не обезоружат, как обезоружили крымских татар, что чрезвычайно трудно исполнить, по причине господствующих между ними наследственных распрей и мщения крови. Кинжал и шашка суть члены их тела, и младенец начинает владеть ими прежде, нежели лепетать. У них убийство – простое телодвижение. Пленников они сохраняют в надежде на выкуп, но обходятся с ними с ужасным бесчеловечием, заставляют работать сверх сил, кормят сырым тестом, бьют, когда вздумается, и приставляют к ним для стражи своих мальчишек, которые за одно слово вправе их изрубить своими детскими шашками.
Недавно поймали мирного черкеса, выстрелившего в солдата. Он оправдывался тем, что ружье его слишком долго было заряжено.
Что делать с таковым народом?»
Разве не «похоже» на доклад офицера или даже какого-нибудь генерала своему начальству об обстановке во вверенном ему районе, пусть даже в поэтической манере?
Что интересно, о произведениях ссыльного М.Ю. Лермонтова, в 1837 г. тоже служившем в Нижегородском полку, исследователи пишут так (речь о стихотворении «Валерик»): «Это стихотворение Лермонтова, кроме всех художественных достоинств, по своей исторической достоверности стало «поэтическим документом» сражения 11 июля 1840 г. в Гехинском лесу (бой при реке Валерик): по точности передачи обстановки боя оно не уступает сообщениям военных донесений и даже дополняет их некоторыми деталями».
*
А сейчас – «раздел» под названием «Если верить словам А.С. Пушкина».
Что касается нашего Нижегородского полка: «На левом фланге происходило жаркое дело. Перед нами (против центра) скакала турецкая конница. Граф Паскевич послал против нее генерала Раевского (к приезду Пушкина Раевский уже был генерал-майором), который повел в атаку свой Нижегородский полк. Турки исчезли».
Четыре короткие фразы – но за ними прямо видится: таким был Нижегородский полк и «так» водил его в атаку Раевский.
Не забывает Пушкин «присовокупить» к боевым будням и «юморинку». «24 июня утром пошли мы к Гассан-Кале, древней крепости, накануне занятой князем Бековичем. Она была в 15 верстах от места нашего ночлега. Длинные переходы утомили меня. Я надеялся отдохнуть, но вышло иначе.
В наш лагерь явились армяне, живущие в горах, требуя защиты от турок, которые три дня тому назад отогнали их скот. Полковник Анреп, хорошо не разобрав, чего они хотели, вообразил, что турецкий отряд находился в горах, и с одним эскадроном поскакал в их сторону, дав знать Раевскому, что 3000 турок находятся в горах. Раевский отправился вслед за ним, дабы подкрепить его в случае опасности.
Я почитал себя прикомандированным к Нижегородскому полку и с великою досадою поскакал на освобождение армян. Проехав верст 20, въехали мы в деревню и увидели несколько отставших уланов, которые, спешившись, с обнаженными саблями, преследовали нескольких кур. Здесь один из поселян растолковал Раевскому, что дело шло о 3000 волах, три дня назад отогнанных турками и которых весьма легко будет догнать дня через два. Раевский приказал уланам прекратить преследование кур и послал полковнику Анрепу повеление воротиться. Мы поехали обратно и, выбравшись из гор, прибыли под Гассан-Кале.
Но таким образом дали мы 40 верст крюку, дабы спасти жизнь нескольким армянским курицам, что вовсе не казалось мне забавным».
Обратим внимание: Анреп решает идти с одним эскадроном против 3000 турок. Видимо, для наших прадедов в таких «пропорциях» не было ничего из ряда вон выходящего. И если «довериться» Пушкину – в том, что его описание ситуации достоверно и точно – то командир Нижегородского полка Раевский, видимо, тоже не видел в решении Анрепа ничего необычного. Поскольку он не отменил его, не приказал ждать подкрепления, а просто «отправился вслед за ним, дабы подкрепить его – внимание!!! – в случае опасности»!
И, похоже, для Раевского вполне вероятным был вариант, когда опасности для Анрепа с его эскадроном в преследовании 3-х тысячного турецкого отряда не будет!
… Аналогичный «штрих к портрету» русского офицера из того же «Путешествия в Арзрум»: «Вечером граф Паскевич ездил осматривать местоположение. Турецкие наездники, целый день кружившиеся перед нашими пикетами, начали по нему стрелять. Граф несколько раз погрозил им нагайкой, не переставая рассуждать с генералом Муравьевым».
На войне! Во время обстрела! Который ведется конкретно по тебе! Грозить противнику нагайкой?!
Они что – «противники-неприятели» – дети малые? Или из игрушечных ружей стреляют?
– Нет, они не дети. И стреляли по-настоящему. Но таково было время, таковы были люди. Достоинство, честь и отвага почитались дороже жизни. Даже генеральской.
Это и был Золотой век России!
*
И небезинтересная «бытовая» зарисовка из «Путешествия в Арзрум»: «… Жители пьют курскую воду, мутную, но приятную. Во всех источниках и колодцах вода сильно отзывается серой. Впрочем, вино здесь в таком общем употреблении, что недостаток в воде был бы незаметен».
Источник: 1.Потто В.А. История 44-го Драгунского Нижегородского полка / сост. В. Потто. - СПб.: типо-лит. Р. Голике, 1892-1908.
2. А.С.Пушкин. Путешествие в Арзрум. Собрание сочинений А.С. Пушкина в десяти томах. М., ГИХЛ, 1960. Том 5.