Для кого-для кого, а для Александра Львовича Подмёткина Пушкин не был солнцем русской поэзии. На фоне Пушкина Александр Львович казался себе вторичным.
Нет, Александр Львович не писал стихов. Он всего лишь был женат на преподавательнице кафедры истории русской литературы, молодой пушкинистке Анне Павловне.
Какой бы подвиг ни совершил Александр Львович, какую бы чудесную неожиданность ни выдумал, из уст супруги неизменно доносилось: «А вот Пушкин на твоём месте сделал бы то-то и то-то...». Портреты и бюсты Пушкина занимали четыре полки стенного шкафа, полное собрание сочинений великого тёзки соседствовало с неполными собраниями разных лет, занимая половину домашней библиотеки. Даже на холодильнике красовались магниты, привезённые из пушкинских мест: поэт, качающий на ноге дочку Машу, поэт в обнимку с котом учёным, поэт на фоне осенних листьев, поэт в виде памятника, воздевшего руку к небу.
Десять лет назад в своё первое свадебное путешествие они ездили в Крым. Александру Львовичу поначалу казались милыми детская восторженность Анечки, её блестящие глаза, летучие локоны, свивающиеся от морского воздуха в мелкие колечки, и беспрестанные, быстрым шёпотом произносимые по каждому случаю цитаты:
...Прекрасны вы, брега Тавриды,
Когда вас видишь с корабля
При свете утренней Киприды,
Как вас впервой увидел я;
Вы мне предстали в блеске брачном:
На небе синем и прозрачном
сияли груды ваших гор,
Долин, деревьев, сёл узор
Разостлан был передо мною.
А там, меж хижинок татар...
Какой во мне проснулся жар!
Он целовал молодую жену в горячие шепчущие губы и, казалось, всё понимал про «брачный блеск» и проснувшийся жар. Лёгкая одержимость поэзией составляла притягательную тайну её юного существа. «Завтра Феодосия, милый. Не будем здесь задерживаться. Только пройдёмся немного, чтобы взглянуть на парк и грот возле бывшего дома Броневского. Здесь он провёл всего один день, ему здесь не понравилось, - сообщала жена. – А вот дальше, дальше... Самые пушкинские места: Гурзуф, Бахчисарай, морские прогулки к Ай-Петри!..»
Поэзия обступала влюблённых, как тёплая южная ночь, и Александр Львович даже гордился немного тем, как умела Анечка преображать и одухотворять «вседневную пошлость жизни».
На девятый день путешествия молодые прибыли в Гурзуф и поселились в санатории, неподалёку от дома Ришелье, где в 1820 году поэт прожил две недели вместе с семьёй Раевских. Набережная Пушкина, памятник Пушкину, музей Пушкина поначалу оживляли распорядок курортной жизни. Но вскоре Александра Львовича стало раздражать, что Аня всюду «сцеплялась языками» с себе подобными. Полуторачасовой экскурсии по музею ей показалось мало, и Анна Павловна ещё час проговорила с экскурсоводшей, женщиной, по мнению Александра Львовича, совершенно чокнутой. Следствием этого стало опоздание к обеду, а уж с этим мириться было нельзя.
«Пушкинисты» попадались Анечке на каждом шагу. Они толпами фотографировались у памятника, где словоохотливая супруга устраивала импровизированные поэтические вечера, они прислушивались к рассказам Анечки за столиками вечернего кафе и совершенно беспардонно вмешивались в разговор со своими уточнениями. Они набивались битком в экскурсионные автобусы до Бахчисарая, на целые часы отбирая у него супругу. Наконец Александр Львович объявил, что Гурзуф необходимо покинуть.
- Что ж, - покорно ответила жена. – Тогда нам остаются Алупка, Симеиз и Симферополь.
- А Ялта? Я думал, мы в общем-то едем туда.
- Он был там проездом, так что смотреть почти нечего...
- Ты это серьёзно? А море, а мы с тобой? Выходит, ты только ради него придумала это паломничество?
- Саша, какой ты ограниченный! Ну, медовый месяц, ну свадебное путешествие... Да, прекрасно. Но это же такое мещанство само по себе. А тут мы с тобой совмещаем приятное с полезным.
- Приятное? Приятное, ты говоришь? – Александр Львович почувствовал, что скажет сейчас что-то лишнее, и вышел из номера в сильном желании не возвращаться как можно дольше.
Именно тогда прозвучали первые «звоночки», но молодость и влюблённость брали своё: супруги мирились, Анна Павловна некоторое время крепилась и старалась не произносить самое имя соперника, Александр Львович великодушно не напоминал об испорченном отпуске. Но потом всё повторялось. Раздавался какой-нибудь звонок с приглашением на конференцию, выходил новый курс лекций, за просмотром которых Анечка успевала гладить, мыть и готовить, а потом перед сном, ложась в постель, жена с придыханием спрашивала его:
- Как ты всё-таки думаешь, могло ли стихотворение «Ангел» родиться из пушкинской «Бури»?
Она спрашивала так, будто об этом было много раз говорено, и Александру Львовичу делалось неловко оттого, что он не помнил ни того, ни другого стихотворенья.
- Это какая буря? – помедлив, осторожно спрашивал он. – Которая «мглою небо кроет»?
- Нет, ну что ты, глупыш! – Аня ласково проводила ладонью по его щеке, и Александр Львович чувствовал себя маленьким. – Это та буря, где дева в белом на скале, на фоне грозового неба: «Ты видел деву на скале // В одежде белой над волнами...»
Если бы Александр Львович, как всегда, пошёл на хитрость и усталым ласковым голосом попросил: «Не помню, но ты прочитай, мне так приятно слушать...», дело кончилось бы миром. Но покровительственный тон Анны Павловны, который год от года, вслед за тем, как была защищена кандидатская, а потом и докторская диссертация, становился всё уверенней, на этот раз совершенно взбесил Александра Львовича.
- Послушай, я же не спрашиваю тебя о катодах и анодах!
- Каких катодах и анодах? - Она отстранилась. – Ты хочешь сказать, что они тебя действительно интересуют?
- Действительно интересуют.
- Поглощают целиком и полностью?
- Полностью!
- И ты с мыслью о них просыпаешься и с тою же мыслью ложишься?
- Не с «тою же», а с той же! Ты в каком веке живёшь, алло?!
- Как ты груб! Вот Пушкин никогда бы не позволил себе...
- Позволил! Он бы, знаешь, не потерпел, чтобы его унижала какая-то баба!
- Что?! Что ты сказал?
- Я тебе говорю, что ваш женский пол для него существовал исключительно в прикладном значении! И он, как, кстати, и я, считал, что женщина должна знать своё место!
- Это спорно! Спорно! Приведи аргументы!
Но настроения приводить аргументы у Александра Львовича не было. Он натянул брюки и носки, рубашку и свитер, бросил в сумку телефон, зарядное устройство и бумажник и направился в прихожую. Анна Павловна в белой ночной рубашке стиля винтаж бросилась вдогонку:
- Ты никогда не любил меня! Помнишь, Пиотровский назвал меня при всех «публичной женщиной»?
- Это была шутка, - отрезал Александр Львович, снимая с вешалки пальто. – В ту зиму ты давала курс публичных лекций и пропустила все праздники, все наши посиделки.
- Ты считаешь, что это была нормальная шутка?
Александр Львович не отвечал.
- В былые времена за такое вызывали на дуэль! А ты, ты даже не заступился за меня! Вот Пушкин за один только намёк!.. – В её голосе закипали слёзы. - И вообще, тебе 37 лет... В твоём возрасте Пушкин уже... уже умер!
- Извини, что не последовал его примеру.
- Я не это хотела сказать. Просто ты говоришь: катоды и аноды. Всю нашу жизнь работаешь на своём заводе. От звонка до звонка. Ничего не читаешь, ни к чему не стремишься, затыкаешь уши, когда я говорю с коллегами по телефону... А когда ты в последний раз был на пушкинских чтениях? Когда в последний раз ездил со мной в Святогорский монастырь?..
- С тех пор, как ты перестала интересоваться, чем я живу.
- Катодами и анодами?!
- Хотя бы.
- А как же высший смысл жизни? Предназначение? Дар, данный Богом? Пушкин уложил в 37 лет короткой жизни несколько трагедий, драм, поэм, повестей, целый роман и сотни стихотворений... А ты...
- Знаешь, что, дорогая, я всегда хотел тебе сказать? - Александр Львович взял жену за плечи и посмотрел ей прямо в глаза. – Удивительно, что мы прожили с тобой целых десять лет. На фоне Пушкина, так сказать. Но вот теперь я тебе отвечу расхожей поговоркой. Я ухожу. А зарабатывать кто будет? Пушкин. Варить тебе кофе по утрам... тоже будет Пушкин. И ребёнка, которого мы никак не можем родить, потому что ты нянчишься со своими диссертациями... с ребёнком, надеюсь, тебе тоже поможет несравненный Александр Сергеевич Пушкин.
В этот момент раздалась звонкая пощёчина, из глаз Анны Павловны брызнули слёзы, а её супруг, не собираясь оставаться в доме больше ни одной секунды, с грохотом вышел за дверь.
Александр Львович начал новую жизнь. Он переехал на съёмную квартиру, согласился на повышение, чтобы проводить больше времени на работе, он запретил себе даже думать о жене, а летом решил непременно поехать в горы и пожить в своё удовольствие: так, как не жил никогда. Ему мерещились пейзажи Грузии, обильная вкусная еда, молодое вино и – он этого не исключал – любовь простой незамысловатой женщины, которая могла бы смотреть на него с уважением, как на единственного и главного мужчину в своей жизни.
В августе настал долгожданный отпуск, и самые отчаянные мечты Александра Львовича сбылись. В отеле он познакомился с великолепной восточной красавицей, которая ни одной чертой лица не напоминала Аню. Они прекрасно проводили дни и ещё лучше – ночи, они наслаждались горным воздухом, запахами пьяных от дождя цветов и сушёных трав, которыми хозяйка сдабривала мясо. Ночь устраивала им представленья с расколотым на части свинцово-грозовым небом, и казалось, горы до основания сотрясались от каждого удара грома.
Никогда ещё Александр Львович не чувствовал себя таким свободным, никогда так полно и глубоко не отдавался воле случая, не осознавая за собой никакой вины. Тем неожиданней было его внезапное ночное пробужденье в последний день отпуска.
Стояла кромешная тишина. Ни один звук не проникал в комнату. Плотно занавешенные окна не пропускали ни луча, ни блика. Александр Львович открыл глаза и почувствовал, что подушка его намокла. Осторожно, чтобы не разбудить спящую подругу, он вышел из комнаты, ощупью нашёл в темноте стоптанные туфли и шагнул на веранду.
Его обдало густым ночным воздухом. Темнота, прошитая стрёкотом цикад и криками птиц, прильнула к телу, как тень. Он поднял голову и увидел звёзды. Так одиноки и далеки они были от всего на земле, даже от пиков гор, что сердце его сжалось. Внизу мерцающей ленточкой вилась река. «Арагва», - вспомнил Александр Львович, словно ворочая во рту тёплые камешки ожившего слова. И тут, совсем неожиданно, вспомнились строчки:
На холмах Грузии лежит ночная мгла;
Шумит Арагва предо мною.
Мне грустно и легко; печаль моя светла;
Печаль моя полна тобою.
Тобой, одной тобой… Унынья моего
Ничто не мучит, не тревожит,
И сердце вновь горит и любит — оттого,
Что не любить оно не может...
Сам того не замечая, Александр Львович произносил слова вслух. Он замер, прислушиваясь к их послевкусию, и внезапно вздрогнул от прикосновения женской руки:
- Ты чё тут забыл? – это новая подруга, проснувшись, вышла вслед за ним на воздух. – Оденься, холодно.
Она протянула ему джемпер.
- Спасибо. Я просто... вспомнил стихи.
- Я слышала. Красивые. Влюбился?..
- Кто? Пушкин?
- Нет, я про тебя...
- Я... не знаю.
- Завтра нам съезжать. Давай ты заплатишь за оба номера, я потратилась сильно... Ладно, котик?
Она потянулась поцеловать его, но Александр Львович чуть отстранил лицо.
- Да, конечно, конечно...
Кончался август. Его горько-сладкий воздух, казалось, был выпит до дна. Река продолжала мерцать, и звёзды сияли восторженно и нежно.