Сказать или пока оставить, как есть? А если сказать... Как?
«Центр защиты прав детства» - казённые слова на ничем не примечательном здании. Перед тем, как открыть дверь, Анастасия глубоко вдохнула, выдохнула. Ух! Это происходило само собой каждый раз, когда надо было шагнуть из своей обычной жизни в этот не простой мир обманутого детства.
Максим сидит за столом, рисует, прикусив кончик языка. Рядом книга, с которой не расстаётся. Украдкой глянет и опять делает вид, что очень увлечён. Он сразу показался ей особенным: подвижный, с искоркой в глазах, рассудительный. Самое интересное, она почувствовала это: угадывалась в нём сила духа, такой – маленький настоящий мужчина. Девушка подсела к столу. Некоторое время изучают друг друга. Молча. На обложке книги – удалой Емеля сидит на печи, рот до ушей, красная рубаха усыпана горохом. «Русские народные сказки». Книга привычно открывается на самой любимой странице: «Жили – были бедные-пребедные… Единственным сокровищем был сыночек…». Понятно. Она заглядывает в рисунок мальчика: внизу, крупными буквами – Мама.
Напоминание о мачехе горчило память. Мутные сосульки, застрявшие в сердце, давно обмякли, острые верхушки не кололи так больно, как раньше. Лишь изредка, истаявшие ледышки дрожали на ресницах, оставляя следы застарелой обиды. Как сейчас.
Она будто набрела на подёрнутый дымкой период между детством и юностью. Вязкая, скребущая грудь пустота поселилась в доме, когда они остались вдвоём. Оба: отец и дочь не знали, что им теперь делать с этой бедой и как жить дальше, и вообще: смогут ли справиться со свалившимся невесть откуда горем. Тяжело… Мучительно трудно смириться с мыслью, что её больше нет. «Эх….», - мужчина скребанул по груди пятернёй, уронил голову в большие ладони, спина затряслась в немом плаче.
– Папка, родненький, - она уткнулась в его плечо, судорожно подыскивая слова, способные заглушить их общую боль. Горевали, обнявшись, не замечая холода нетопленной печи и сумерек, заглядывающих в окна.
– Ничего, дочь…Что поделаешь, придётся как-то привыкать. Ты только учись, как мама хотела. А я…сделаю всё, что должен, не подведу. Одна ты у меня осталась, кровинушка родная.
Слова захлёбывались от тоски по матери и жалости к отцу, не находя выхода и вдруг прорвались потоком от избытка чувств. Настя пыталась утешить, как могла. Она почти взрослая и всё умеет: сварить, постирать, и даже эти большие пододеяльники, которые неудобно гладить – сможет, справится… И со скотиной управляться умеет, да мало ли…
Отец крепился, сопротивлялся козням угрюмой доли, нагружая себя работой сверх меры. Траурная тишина не давала забыться, хотелось разорвать её, выгнать криком скопившуюся боль, но терпеливо скрывал, гасил душевный порыв. Скорбь, не зная выхода, грызла, подтачивала изнутри, нещадно сжимала сердце, то удушьем хватала за горло. Сник, скукожился, будто ростом стал ниже родитель. Лицо сделалось серым и безразличным. По ночам слышно было, как он ворочался в соседней комнате, мучаясь от бессонницы, вставал, уходил в мастерскую. Лихо ему было. Ох, лихо! Не помогало и народное средство от всех напастей.
Детская беспомощность металась, как загнанный зверёк, не в силах помочь.
– Господи, миленький, помоги! Ты же, всё можешь, сделай хоть что-нибудь. Если по-другому нельзя, пусть мне будет хуже, только помоги! Помоги ему…Прошу тебя,- неумело молилась Настёна.
По стечению обстоятельств или молитвы дошли по адресу, но спустя время, всё изменилось. Походкой хозяйки вошла Ангелина в гостеприимный и по-сиротски простой дом. Статная, со строгим разлётом подрисованных бровей, с губами-ниточками на холёном лице, она заполнила собой всё пространство их тихой жизни. Неприветливая красота скорее снисходительно, нежели благосклонно, приняла ненавязчивый интерес, проявленный вскользь усталым от одиночества отцом.
Не забыть первое впечатление от знакомства: томный аромат духов очаровывал и обманывал, полуулыбка, будто забытая на строгом лице, прятала настоящие чувства, предупреждала о скрытой опасности. Никогда не знаешь, что можно ожидать от хищника, умело маскирующего намерения. Властный характер, не терпящий возражения, проявлялся во всём. Уверенная походка, жесты и этот поворот головы - актрисы перед камерой. Привыкшая к восхищённым взорам, женщина знала себе цену. Настя терялась и опускала глаза под прицелом холодного, прямого взгляда, проходящего сквозь неё. Но видя, как отец посветлел, ожил, старался сгладить шероховатости в семейных отношениях, дочь втайне надеялась, что эта натянутость, скрытая неприязнь - временна, просто надо привыкнуть друг к другу. Озабоченность отца понимала чутким сердцем и прятала обиды, чтобы уберечь близкого человека от лишних тревог. К тому же, в ней взрослела женская интуиция, которая подсказывала: ночная кукушка дневную перекукует…
Выбор отца не радовал, казался нелепым. Будто случилось недоразумение: заезжий театр уехал, а прима задержалась, продолжая играть главную роль, а они с отцом - зрители, участники спектакля и по совместительству прислуга.
Когда отца не было рядом, Настя чувствовала себя неуютно чужой в родном доме, натыкаясь на упрекающее молчание мачехи. Уходя от конфликта, девчонка невидимой тенью исчезала из поля зрения. Единственной отдушиной, спасением был бессловесный друг, с которым без стеснения можно было поделиться переживаниями, настроением и слезами. Их дружба была маленькой тайной, о которой догадывался только отец.
*******
Граф - отцовская гордость и их общий любимец. Высокий мускулистый жеребец был грешным сыном благородного породистого скакуна. Но «кляксы», упавшие на мышастую атласную кожу, раз и навсегда вычеркнули его из привилегированного списка чистокровной элиты. Что ж, случается и голубую кровь разбавляет водица, в природе нет страховки от сбоев.
Перед приходом Насти конь прислушивался, вытянув шею, замирал, навострив уши «зайчиком». Стоило различить в окружающих звуках знакомые шаги, нетерпеливо приплясывал, бил копытом, приветствовал по-лошадиному, не скрывая восторг. Мягкими губами брал с руки гостинец, оставляя в ладони живое тепло. Девочка гладила по тёмному «ремню» вдоль длинной спины, обнимала за шею. Конь волнообразно вздрагивал, косил из-под жёсткой чёлки огромными влажными глазами, тыкался мордой в плечи и голову, а то выдавал излюбленную забаву: фыркал в самое ухо. Умный Граф добровольно подставлял голову под уздечку. Если седло с потником оставались нетронутыми, ложился на брюхо, ждал, когда Настя заберётся на спину и, поднявшись на ноги, степенно вышагивал из загона.
Заливные луга подмигивали васильками, раззадоривали, пьянили запахами душицы, иван-чая, кукушкиных слёз и …свободы! Наедине с природой девичья печаль улетала звонкой песней к выцветшему небу. Нарезвившись, они отправлялись к тихой заводи, окружённой дымчатыми островками краснотала. Извилистая речушка встречала тишиной и светлой благостью. Кругом: на играющей от солнца водной глади, песке, листьях дремала истома. Любителя купаний с трудом удавалось удержать, чтобы он остыл после бега.
– Да не торопись, потерпи немножко! Знаю я твои хитрости, озорник, - смеясь, выговаривала Настя коню, который играючи поддал снизу крупом.
Потом вместе отводили душу, разбрасывая брызги, наслаждаясь короткими радостями жизни. С кругами по воде рассеивались тревоги. Конные прогулки были самыми счастливыми моментами уходящего детства.
Как-то вечером Настя случайно подслушала разговор между мачехой и отцом.
–…Пусть поживёт у неё, бабка согласна, - уговаривала Ангелина. Обнимая, прижалась к щеке мужа:
– Дождёмся, ещё свои будут…
Слова мачехи обожгли. Из неоткуда вспыхнувшая злость застучала молоточками в висках, мурашками пробежала по телу, дрожь в ногах выдавала волнение. Настя уже не слышала, как сердился, возражал отец. Закрыв глаза, припала к косяку, пальцы до боли сжались в кулаки.
– Что-то не очень спешат завестись «свои». Вон, уже седину закрашивает – я видела, видела! Свои… А я кто? Чужая? Чужая… Чу-жа-я! - мысли хлестали наотмашь. Ноги сами понесли в конюшню. Друзья по-кошачьи неслышно выскользнули со двора. Хлопнули ворота. Конь взял с места намётом, уловив состояние человека. Топот копыт пронёсся по блекло -голубой дороге, удаляясь к холмам за лесом.
Граф скакал на полных махах, унося наездницу в прохладу сумерек. Казалось, лес бежал навстречу. Лёгкие ноги несли вытянувшееся тело коня, едва касаясь грунта. Будто призрак стремился к краю земли, где небо раздвигалось, уступая отчаянному бесстрашию.
Впереди зачернел овражек, но Графа уже не остановить, в чёрных шарах глаз плеснула безуминка. Ликующая дерзкая сила просилась наружу. Настя нутром поняла этот загадочно манящий вызов и вдруг пронзительно ясно осознала живую, ощутимую связь между ними. Беспокойное сердце не справлялось с пламенем чувств, тесно ему было в груди, сметая невидимые преграды, оно рвалось наружу. Чудом открывшееся родство слило воедино животное и человека. Теперь у них было одно большое сердце на двоих. Она поддала ногами. Получив посыл, конь на полном скаку оторвался от кромки впадины, вытянулся в полёте над тёмным логом. Упругий, дерзкий полёт перехватил дух! На мгновение всё замерло.
Следы от копыт остались на противоположном берегу, а с ними и ещё что-то смутное из детских снов. Они взяли препятствие. Вместе, на одном дыхании. Завершив прыжок, Граф ещё вскидывал голову, всхрапывал. Мускулы перекатывались от возбуждения. Спешились недалеко от старой, взлохмаченной вербы. Конь будто слышал человеческие мысли. Виновато опустил голову, смотрел грустно-вопросительно. Оба притихли от предчувствия неизбежности разлуки.
Вечер выплакал росы на травы. Они волновались, шептали ветру о сокровенном:
- Чужая – НЕ родная… Родная – одного рода, одной крови. Родная кровь – та, что связывает навсегда, чей зов нельзя не услышать, его чувствуешь всегда, везде, на любом расстоянии. Родство невозможно потерять или забыть.
Граф вздохнул близко-близко, словно хотел утешить, потянул за косу.
– Дурашка! – потрепав за гриву, Настя задумчиво гладила и гладила крепкую шею.
Верный конь доверчиво потянулся к ласковым рукам, замер, закрыв глаза от удовольствия.
А дома ждала беда. Полной ложкой намерила судьба горе горькое. Не зря сокрушённо крестились, охали бабки, когда гроб для матери оказался велик. Сбылись народные приметы. Бледное до синевы, неподвижно заострившееся лицо отца, мужчина в белом халате, причитания мачехи, и люди, много людей вокруг. Настя хотела закричать: «Папа!», но не смогла. Казалось: холодная, чужая ладонь сдавила горло. После похорон, бабушка забрала внучку к себе. Полдня пути и знакомые с детства места остались позади. Долго приходила в себя осиротевшая душа.
– То ли немая девка-то? – спрашивали соседки.
– Тише!- циркала на них баба Мотя, - заговорит ладушка моя. Даст Бог, выправится.
Через полгода она и вправду заговорила, когда новости застали их с бабушкой врасплох. Ангелина всё- таки дождалась «своих». Да не успела насладиться материнским счастьем, в несколько дней сгорела, как свеча после тяжёлых поздних родов.
Повзрослев, Анастасия разыскала Детский Дом, где находился единокровный братишка, никогда не видевший их общего отца. Она давно всё решила для себя: не должен человек мыкаться по свету один одинёшенек, когда есть хоть один родной человек. И обрубленные корни способны дать свежие ростки.
–Максим, - решилась она, Максимушка, я твоя сестра. Слышишь? Родная сестра.
–По отцу,- добавила, запнувшись.
Девушка прижала голову ребёнка к груди. Из далёкого далёко вспомнились отцовские слова.
– Кровинушка моя родная, никому тебя не отдам.
Взгляд скользнул по книге, где: «Жили-были бедные-пребедные…»
Хотелось верить, что всё закончится, как в сказке со счастливым концом.
------------------------
Леший
Осень рассыпала медь. Холодные ночи. Короткие дни. Кругом тишина – не передать. Живая, задумчиво-чуткая, такая, что слышалось, как на дальних болотах молитвенно и по-осеннему робко, с короткими перемолчками токуют глухари. Было что-то запредельно печальное в этом ложном токе куриного племени. От песен птиц, обманутых кроткой зарёй, сердце ёкнуло, аж слеза навернулась. Посреди тайги, расписанной сентябрём, хотелось забыть про всё на свете, слушать и молчать.
Слова, как пожелтевшие листья, затихли, готовые вот-вот сорваться. Молчим, соприкасаясь мыслями, знаем – шансы на удачу малы и оба не хотим в это верить. Общая тайна – залог наших встреч. Снова осенью, в этом месте и со странным чувством предощущения. Авантюра, чистой воды авантюра. Не впервой, как одержимые, ищем, сами не зная что. А началось всё…
В тот год тайга расщедрилась на орех, как никогда. Даже старожилы удивлялись небывалому урожаю. Поговаривали, будто последний раз такое диво случилось четверть века назад. Много лет кедрач копил силы, да и разродился на радость людям отменным потомством. Ко всему китайцы оказались расторопными, закупали сибирские дикоросы на ура. Орех – живые деньги, вот и ловили удачу все, кому не лень.
С чем сравнить азарт добытчика, когда от кедрового добра глаза разбегаются? Самый фарт – после ветра, чем сильнее задует, тем больше шишек раскидают великаны. Только успевай собирать, прыгая через могучие корни, наперегонки с бурундуками и белками. Ветер дружит с тучами. Вслед за ним часто тянутся мокрые подруги. Работать в дождь удовольствия мало. Наша бригада торопилась обмануть погоду, придерживаясь, между тем, заведённого порядка. Наполненные мешки оставляли так, чтобы видеть предыдущие. Белые кули приметные, главное, чтоб не упали. Переносили их к стану, начиная с последних. По возможности, возвращались в лагерь одной тропой, чтобы не сбиться самим и не потерять смолистое «золото». Днём сподручней работалось парами, а тяжёлые мешки вытаскивали к вечеру, дружно навалившись всей компанией.
Пока мой напарник удалился с ношей, передохнуть бы, дожидаясь. Дело к вечеру, ноги гудят. Так нет! Приметила россыпь огромных шишаков на зелёном мху. И как нарочно, шишка отборная, крупная, ни одного «крючка» и последний мешок с дыркой – пустой. Оставить назавтра? Вдруг не найду. Не устояла перед соблазном. А за россыпью – другая, не хуже. И ещё, ещё. Настоящий клондайк! Время от времени приходилось оглядываться, чтоб не потерять из виду заметину, мешок белел, казалось, совсем рядом. Когда по тайге благополучно пройдено несчётное количество километров, бдительность притупляется. Да и усталость – извечная спутница ошибок тут, как тут. Увлеклась и не заметила, как потеряла ориентир.
Ошпарило тревогой, с головы до пят просыпались «мурашки». Тут я заметалась. Поначалу пробовала вернуться по собственным следам, высматривала хоть что-то знакомое, виденное днём, но звериные и человеческие тропы расходились, сливались, а то и вовсе исчезали, заманивая неведомо куда. Я старалась идти, не сворачивая, чтобы суметь вернуться в исходную точку в случае неудачи, а по всему выходило, что кружу. Такой вывод напрашивался, когда наткнулась на собственные перчатки, испачканные смолой. Понимая никчёмность затеи - перекричать ветер, всё же, орала изо всех сил в надежде, что меня услышат, но голос тонул в какофонии природы, верховой хулиган заглушал зов о помощи. Если б не пасмурная погода, сориентироваться было б намного легче, но солнце предательски пряталось с самого утра. Сумерки тяжелели, холодало. Пришлось сознаться себе, что окончательно заблудилась.
Наверное, так чувствует себя одинокий странник, попавший в морской шторм. Ощущение беззащитности, паника и смятение от осознания, насколько мал человек перед лицом дикой стихии. Короче, нашла на свою зад…. приключений. Получите, распишитесь. Вот так, запросто сгинуть без вести? Вполне возможно. Н-да… И пожить-то ладом не успела, только собиралась. Всё работа, работа. Мечты, планы, стремления и невыполненные обязательства – с этим как? Неужели, напрасно? И так стало жаль себя.
Нет, сдаваться – гиблое дело. Не я первая, не я последняя. Выберусь! С вариантами не густо – оставаться на месте или продолжать идти. И оба чреваты последствиями. Утро вечера мудренее, только б переждать ночь. Место возле вывороченного корня вполне подходило – сухо и относительно безопасно, хотя бы с одной стороны. Осталось настелить веток и добро пожаловать на ночлег. Сильнее голода удручали мысли, что за меня волнуются. Наверняка, поругивают, но будут искать. Значит планы насмарку. Вот ведь, подвела, так подвела. Досадно и совестно оказаться причиной непредвиденных обстоятельств. Только поздно каяться за всё, что не предусмотрела и сделала не так. Господи, если ты есть на свете, спаси и сохрани грешную душу!
В тайге гулял ветер. Гудел, выл, попискивал, стонал в дуплах, швырял хвою. Небо разрезали кривые стрелы, мелькали причудливые тени. С треском грохнулся сухостой. Скупой дождь всплакнул в темноте. Глубокой ночью внезапно затихло. Гул удалялся всё дальше, пока не исчез совсем. Но окружающее пространство продолжало жить, осязаемо дышало, обнимало неизведанным, пугало шорохами. Чувства обострились до предела. Особенно, слух. Вся моя сущность трансформировалась в один напряжённый, чуткий слух. Испытание – ещё то! Миллиарды звуков, не воспринимавшихся ранее, проникали в сознание. Трудно объяснить, как это происходило. Тайга разговаривала со мной, но я не была готова к такому откровению, понимала только, что территория не враждебна и приняла меня. От волнения и холода знобило, с трудом удалось заставить себя успокоиться. Надо ли говорить, заснуть (в привычном понимании) не получалось, но и бодрствовать не было сил. В этом состоянии вдруг, как-то сама собой, открылась реальность многомерности окружающего мира. Это стало настоящим потрясением!
Страх. Помощник и разрушитель. Сейчас он мешал. Чтобы не сломаться, пришлось на ходу учиться управлять им. Видимо, воля к жизни, характер или какие-то внутренние силы, а может то и другое вместе, помогли справиться с мало подвластной эмоцией. Рассуждая, поняла простую вещь – главная причина боязни в неожиданной одинокости. Как часто в обычной жизни хотелось побыть один на один с собой, теперь такой возможности – через край. Получила то, чего не хватало и растерялась? Человек удивительно приспосабливаемое и изобретательное существо. Став собеседником самой себе, частично сгладила возникшую проблему.
Наутро я стала другим человеком. Предыдущий опыт полевой жизни потускнел, не особо всерьёз принимался в расчёт. Ведь в нём не было подобного казуса, именно со мной. Нет, конечно, случалось ненадолго сбиться с маршрута на профилях, так то – мелочи жизни, когда с компасом и не один. Другое дело сейчас. Интуиция и скрытые инстинкты обнажились. Эта острота восприятия и познание себя в новом качестве ощущались, как самое важное, совершенно необходимое, незаменимое ничем другим. Время потеряло значение. Появилась уверенность, что происходящее имеет смысл. Скрытый, но не напрасный, как всё случайное.
Насупленные сопки курились хмарью. Было душно и влажно. Солнце поднималось, когда наткнулась на гривку, усыпанную брусникой. Спелая, почти чёрная ягода насытила до оскомины. Клонило в сон. Вдруг что-то мерзкое заколотилось вокруг сапога. Машинально отскочив, увидела змею. Бедовая! Не заметила, как наступила на неё. Подняв маленькую головку, змея шипела, быстро двигая раздвоенным языком. Пришлось медленно отступать, отделавшись кратким испугом. Тёмный кедрач полого спускался в низину. Наверняка, к болотам. Почему-то меня тянуло к смешанному лесу. Может оттого, что казался приветливей и суше. Несколько раз направлялась к кажущимся близкими, просветам. Они сулили возможность выйти на реку, либо хоть какую-то, пусть совсем старую, дорогу. Но всякий раз напрасно. Не заметные издалека перепады в рельефе обманывали, создавали лишь видимость открытого пространства.
Постепенно появился свой метод передвижения. Я шла по наитию. Препятствия в виде зарослей, овражка или завалов принимала за подсказку и чуть сворачивала, меняя направление. Так набрела на призрак жилища. Заброшенный дом прилепился меж соснами на относительно просторном месте. Лучик радости угас, не успев разгореться. Стены из лиственницы посерели от времени, полуобвалившаяся крыша заросла мхом и травой, небольшое оконце зияло пустотой. Всё говорило о давнем запустении. Рассохшаяся дверь не поддавалась, её с трудом удалось открыть. Лучше бы этого не делала…
Дохнуло затхлой сыростью. Недалеко от входа упавшая балка упёрлась в огромную печь. Видимо, потолок держался на честном слове, благодаря кирпичной кладке. Чтобы заглянуть в другую часть дома, осторожно подлезла под балку и обомлела. На лавке вдоль стены вытянулся скелет в отрепье, рядом лежало ружьё, напоминающее музейный экспонат. Сквозняк шевелил лохмотья, и от этого картина выглядела ещё более жуткой. Не раздумывая, пулей рванула вон. Сразу за порогом то, что некогда служило крыльцом, провалилось. Эх, как полетела на землю, споткнувшись! Потирая ушибы, уселась тут же. Напротив, в тени дома огромная жаба уставилась, не мигая. Никогда раньше не встречала в наших местах таких страшилок. И за что мне всё это?! Мало того, что заблудилась, так ещё незахороненные останки, этот земноводный мутант и память некстати подсовывала болючие воспоминания.
Всплыл эпизод опознания в морге. Дощатое строение редко использовалось по назначению. Только в особых случаях, когда вызывали специалиста из города. В обгоревшем трупе было невозможно узнать отца. Лишь мелкие детали подсказывали очевидное. Как трудно подчас, переступить через себя и исполнить простые обязанности. Я не решалась прикоснуться к скрюченному телу с поджатыми ногами, чтобы уложить в гроб, и почти ненавидела себя за беспомощность. Придурковатый патологоанатом намекнул на услугу красноречивым жестом, щёлкнув по кадыку. Согласно кивнув, отдала, приготовленную заранее, жидкую валюту. Подложили простыню. Он что-то подрезал под коленками покойника, и обугленные конечности распрямились. Когда перекладывали тело, верхняя часть черепа раскрылась и упала. Присутствующий родственник побледнел, едва не выпустив ткань из рук. Зато прикомандированный спец суетился, как ни в чём не бывало, даже бросил плоскую шутку. В тот момент сильно хотелось врезать по его испитой физиономии. Долго стояли перед глазами позеленевшие мозги. Но тогда самообладание не подвело. Наверное, потому, что была не одна со своим горем.
Сейчас другое дело. Было не по себе. Я устала идти, терпеть, напрягаться, уверенности становилось всё меньше, а отчаянье было так велико, что переполняло, отбирая остатки оптимизма. Даже на слёзы не было сил. Сначала мысленно, потом вслух обращалась к ангелу-хранителю, к Богу, к Духу тайги. Не знаю, правильно ли назвать эти просьбы молитвой, но в порыве выплеснулось всё, что накопилось за текущие дни. Как ни странно, отпустило. На душе стало тихо и отрешённо. Не раскисать и собраться! Легко сказать, трудно сделать. Только выбора нет. С этого момента, мой девиз – надо! Веское слово, особенно, если рассчитывать не на кого.
Снова войти в дом? От одной мысли об этом передёрнуло. Хотелось поскорее покинуть мрачное место. Прикрыв дверь, огляделась напоследок, из-под обломков крыльца виднелся какой-то предмет. Им оказался берестяной туесок. Ссохшаяся крышка, засургученная по нижнему краю, поддалась не сразу. Моя находка, пропитанная изнутри воском, хранила орден и бумагу, почти коричневого цвета, свёрнутую в трубку. Это оказалось письмом. Замысловатую вязь прочесть, вот так, слёту, не представлялось возможным. Каллиграфия и алфавит верхней части напоминали церковные надписи на иконах. Многие слова заканчивались твёрдым знаком, вместо привычной «е» - непонятная буква, наподобие, мягкого знака с поперечной палочкой вверху. Чужая для русского языка «i» заменяла современное «и». Судя по устаревшим словам и тому, что удалось понять, письмецо было не простым, в нём описывалось место схрона. Незримая печать истории вызывала вопросы, но даже самые скромные предположения казались нелепыми. Нижняя часть послания напоминала рукописную карту. Значки, крестики, кое-где несколько штук вместе и всего одно название – и то, не знакомое.
Время и место не располагали разбираться с записью. Сложив по-прежнему, спрятала текст в туесок. Заинтересовал орден в виде восьмилучевой звезды. Вертикальные и горизонтальные лучи были длиннее прочих и поблёскивали самоцветами. На скрещенных сабельках, одна из которых обломана, располагался малахитовый крест в золотой оправе. В центре наложены цифры «1918».
Посомневавшись, как поступить с бумагой – взять с собой или приберечь до лучших времён, всё же, спрятала в тайник. Необычную звезду застегнула в нагрудный карман.
Как ни искала, даже намёка на тропу обнаружить не удалось. Продолжились скитания наобум. Мой вынужденный поход не обошёлся без встреч с лесными обитателями, но что удивительно, звери не проявляли особого интереса к «бродячей гостье», будто понимали, что без ружья не представляю для них никакой опасности. Лишь однажды пришлось здорово поволноваться. В какой-то момент, ясно почувствовала взгляд в спину. Обернувшись, никого не увидела. Словно наваждение, не отпускало неприятное ощущение. Привычка доверять особому восприятию ещё не укоренилась полностью, я готова была списать всё на мнительность, когда увидела рысь. Без резких движений, подобрала хворостину и заговорила с ней: «Оставь меня, пожалуйста! Иди своим путём! Видишь, мне и без тебя лихо. Уходи! Уходи!» Кошка шевельнула кисточками ушей и села, как ни в чём не бывало. Но стоило продолжить движение, она шла следом, сохраняя дистанцию. Опять останавливаюсь, уговариваю, и всё повторяется. Дикая кошка играла со мной и похоже, не без удовольствия. Неизвестно, сколько продолжалось бы преследование, если б не таёжная речушка. Раздумывать не пришлось, опасность подтолкнула к холодной воде. Выбравшись на другой берег, оглянулась. Рысь исчезла.
Продвигаться вдоль реки, иногда, было крайне сложно, но я твёрдо решила не терять эту ниточку надежды. Вскоре открылось заболоченное озеро. Непуганые утки мирно скользили по глади, в прибрежной траве плескались ондатры. Наконец, ожидания оправдались, ноги вывели на дорогу. Я прошла совсем немного, когда почувствовала, рядом – человек. Веря и не веря, боясь обмануться, вслушивалась в окружающие звуки. Навстречу с лаем выбежала собака. Это была самая симпатичная лайка на свете. Во всяком случае, мне казалось, именно так. Чуть спустя, появился и её хозяин. С виду, обычный охотник. Привычная одежда, уверенная походка, загоревшее лицо.
-Что ли, здравствуй, сестрёнка!
Сказано так обыденно, по-панибратски, будто вчера расстались, но от простых слов приветствия хотелось смеяться и плакать, а получалось только улыбаться и невнятно благодарить.
-Ну, что ты? Всё ж, хорошо, - слегка растерявшись, успокаивал он. Строгое лицо изменилось, в глазах плескалось крошево из приветливости, понимания, широкодушия. Теперь, глаза казались знакомыми. Сомнения покусывали память, перебирая эпизоды из прошлого. Что-то неясное проступало, но не прорисовывалось чётко. Пригляделась и усмехнулась про себя – если сбрить усы и приодеть в костюм от Армани – Джордж Клуни местного разлива.
Так мы и встретились.
Кто же ты, лесной человек, появившийся ниоткуда так вовремя?
https://proza.ru/2015/03/01/851