В 2019 году, когда я принял окончательное решение переехать из штатов в Россию и остаться там жить, только ленивый не говорил мне, что в России я не смогу так хорошо зарабатывать, как в США, что это теперь не та страна, из которой я уехал 15 лет назад, что все равно рано, или поздно я вернусь в США. На все это я спокойно отвечал, что мне не важно, сколько я буду зарабатывать в России, что, зато, в России есть с кем поговорить, что я готов жить на теплотрассе в подвале и питаться с помойки с бомжами, лишь бы только в России. А еще я всегда им говорил, что российский бомж он и американского профессора по части интеллектуального разговора за пояс заткнет.
В России всё пошло хорошо. Я купил себе шикарный российский автомобиль Ладу Икс Рей, дом на берегу озера, начал работать в Московском международном университете почти в самом центре города Москвы. Три раза подрался и набил морды: одному 45 летнему, одному 20 летнему и одному 33 летнему обидчикам, и это всё в свои полные 57 лет. Некоторые студенты меня ненавидели, но большинство обожало. Все бы хорошо, но чего-то явно не хватало.
На работу я обычно ездил на электричке от Малаховки до Казанского вокзала и обратно. Садился обычно в первый вагон, когда ехал из Малаховки и в последний, когда из Москвы. Кто ездил на электричке, знает, что это самые вонючие, и самые заполненные бомжами вагоны потому, что там туалет, а так же там при остановке рядом конец платформы, спрыгивая с которой, безбилетные пассажиры обходят стороной турникеты.
После пяти пар в университете, при костюме и галстуке, примерно в 18 часов, я зашел в последний вагон электрички и увидел картину достойную кисти художника. В условном купе электрички (три кресла напротив других трех кресел) расположился мужичок примерно моего возраста, явно подвыпивший, явно бомжеватого вида. Напротив себя он поставил контейнер с колбасой и каким-то салатом, заняв, таким образом, почти весь противоположный ряд кресел. Я видимо неодобрительно на это посмотрел и дядька сказал:
-Поляна накрыта. Присоединяйся!
В руках у него была какая-то бутылка, в которой явно была водка.
- Какая на фиг поляна, - ответил ему я, - час пик, народу негде сесть будет.
Он не ответил и я сел в условное купе с другой стороны.
Вагон по мере отхода от Москвы стал быстро заполняться. Народ садился куда угодно, но только не к этому дядьке. И вот когда у моего кресла встала женщина, не решавшаяся сесть туда, я встал и уступил ей место.
- А вы куда? - спросила женщина.
- К мужикам пойду, - ответил я.
- Ой, не надо, - сказала она. И видимо хотела добавить «прирежет!», но промолчала.
Сел я как раз напротив этого дядьки. Я в костюме и он в грязноватых старых джинсах или даже какой-то спецовке. Он медленно поднял на меня глаза и сказал мне:
- А ты знаешь, что скоро все мы умрем?
Ну, вот и началось, было подумал я. Какого хрена, я действительно сел к этому мужику. Прирежет.
- Знаю, - ответил я, - Это еще в 1946 году один писатель написал.
- Наш?
- Нет. Американец.
- Рей Бредбери? - спросил дядька и почти ввел меня в ступор.
-Да, Рей Бредбери, - не сразу ответил я.
- В «Фаренгейте 451?»
- Нет в «И придут легкие дожди»
- В «Фаренгейте» он про это тоже писал.
- Да ничего подобного, я этот «Фаренгейт» преподавал. Нет там такого.
- А ты хоть до конца то его прочитал? Там как раз в самом конце об этом говориться, в самом последнем абзаце.
Сказать, что вагон замолчал, не сказать ничего. Народ просто обалдел. Сидит мужичок бомжеватого вида и объясняет преподу в костюме, где и что написал какой-то Рей Бредбери в каком-то там «Фаренгейте».
- А ты «И придут легкие дожди» читал? - пробовал отыграться я.
- Это где про то, как дом гибнет после того, как русские город атомной бомбой взорвали? - спросил он и я понял, что и эту Рей Бредберевскую штуковину он читал.
- Он написал ее где-то в 1950 году, - продолжил дядька и в ней предположил, что лет через 70 нам всем «кирдык».
- Он даже точную дату дал, - воспользовался я тем, что совсем недавно преподавал эту вещичку студентам.
- Любопытно.
- 4 августа 2026 года.
- Так нам не так много осталось!
- Три года с лишним.
- Я думаю, раньше случится, - задумчиво произнес дядька.
- Почему?
- А ты посмотри вокруг. Молодые пацаны женщинам места не уступают. А женщине в любом возрасте надо уступать потому, что лет до 14 она ребенок, после 14 и до 55 она может быть беременной, а потом она уже пожилая. А детям, беременным и пожилым надо уступать место. Вот ты же уступил?
- Я да.
- А вот рядом с тобой молодой парень и не пошевельнулся.
- Может быть, он гей и потому, что он спит с мужиками он себя женщиной считает и место другим женщинам не уступает, - пошутил я миролюбиво.
- Ну, не знаю, - ответил он, - но если геи не начнут места в электричках уступать, кирдык нам всем уже в начале 2024 года. Бог он геев в Содоме и Гоморре уничтожил. Ну, а в Москве православной ему их уничтожить, сам бог велел.
- А кто твой любимый писатель? - спросил я.
- А твой?
- Мой Булгаков, - ответил я.
- Это наверно из-за «Мастера и Маргариты». Но в нем полно классового дарвинизма. Не любит рабочих и с дерьмом их мешает. Это уже, правда, не в «Мастере», а в «Собачьем сердце». А «Мастер» - да, хорош!
- Мне и Достоевский нравится.
- И с начиная с какого возраста?
- Ну, лет с 44 где-то.
- Могу сказать почему и что такого случилось, что ты Достоевского полюбил, - сказал мне дядька.
- Это и я могу сказать, - ответил я.
- Уверовал ты в бога где-то в этом возрасте. Без веры в бога Достоевского трудно понять и полюбить.
Между тем поезд приближался к Малаховке. Минут за 30 мы с ним прошлись и по «Кукушке» Кейси, и по Кингу, и по Пушкину. Я уже собирался с ним прощаться, когда он достал из кармана маленькую книгу Вильяма Шекспира «Гамлет», написанную на средне-английском языке.
- Зачем она тебе? - спросил я.
- Читаю.
- Она же на средне-английском. Это очень трудно. Я преподавал. Я знаю.
- Это поначалу, - ответил он.