27 декабря 1929 года И.В. Сталин, на заключительном пленарном заседании всесоюзной конференции аграрников-марксистов, выступил с речью “К вопросам аграрной политики в СССР”. Именно в этой речи генеральный секретарь ЦК ВКП (б) теоретически обосновал необходимость и возможность изменения существующего уклада сельских районов Советского Союза и “замены кулацкого производства, производством колхозов и совхозов”. Была провозглашена новая линия партии, которая предполагала “ … провести решительное наступление на кулачество, сломить его сопротивление, ликвидировать его, как класс…” Окончательно упразднялся НЭП (Новая Экономическая Политика), как вынужденная мера, временно ведённая Лениным с целью противостояния голоду и разрухе, воспринимавшаяся как отступление от классовой борьбы за диктатуру пролетариата.
Так начинается “ классовая борьба” в деревне, приведшая к депортации сотен тысяч крестьян (по (более 1,8 миллиона) и повлекшая за собой окончательное насильственное разрушение традиционного способа агропроизводства. Именно в эти годы родилась и впоследствии стала известна каждому советскому гражданину пословица – “Колхоз – дело добровольное. Хочешь – вступай, не хочешь – корову заберём”. Был открыт “ящик Пандоры”, развязавший руки комбедам (комитетам бедноты) и прочим сельским активистам, получившим право путём насилия отнимать имущество более зажиточных сограждан, возможности сведения личных счётов и, зачастую, просто демонстрации индивидуальных садистских наклонностей.
Доклад тов. Сталина был напечатан в газете “Правда” № 309 от 29 декабря 1929 года, после чего наступает торжество беззакония, принуждения и репрессий. Никаких прописанных критериев относительно того, кого можно считать кулаком конечно-же не было, и в кулаки попадали те не, кто при производстве продукции использовал наёмную рабочую силу (более 50%, кажется), но и те, кто своим личным трудом добивался существенного улучшения собственного материального положения. Смог выкормить и вырастить скот – сдавай в колхоз, приобрёл качественный сельскохозяйственный инвентарь – отдавай комбеду, сумел построить вместительный и достойный дом – передавай колхозу, а сам выметайся на улицу!
Крестьянин, в подавляющем большинстве своём, – индивидуалист. Всегда степень величины урожая определялась степенью вклада личного труда. Вспахал вовремя, вовремя засеял – молодец! Значит будет хороший урожай. Поленился, не успел – значит получишь мало (если вообще что-нибудь вырастет). Ухаживаешь за инвентарём – значит и работа будет качественной, и результат будет. Не бережёшь инвентарь – замучаешь себя и скотину, и всё равно качественно не сделаешь работу. Это не вопросы классовой борьбы. Это обычные ежедневные жизненные вопросы, для решения которых невозможно приставить надзирателя к каждому крестьянину. Только индивидуальное (личное) вознаграждение может быть мотиватором индивидуальной ответственности. Теперь крестьянину предлагалось отказаться от личного (индивидуального) вознаграждения, разделяя его с … колхозом. Таким образом окончательно рушилась мотивация крестьянина к труду и, соответственно, к качеству его жизни (стоит ли удивляться спивающейся в дальнейшем, деревне). Созидательное заменялось потребительским безразличием, на которое невозможно повлиять и которое, рано или поздно, станет разрушительным, соответственно – гибельным.
Такая перспектива, конечно же, не могла устраивать крестьянские массы, но сил к сопротивлению после разрушительной гражданской войны, продразвёрсток, подавленных крестьянских восстаний и т.п. не было. Село медленно и верно шло под нож.
Эта вакханалия продолжалась бы, по всей вероятности до полного истребления крестьянства, как вида, и грозила оставить без продовольствия всю страну, в том числе и активистов-мучителей. В кратчайшие сроки дело приняло столь серьёзный оборот, что уже 2 марта 1930 года в газете “Правда” № 60, появляется статья всё того же генерального секретаря ВКП (б) И. Сталина “Головокружение от успехов”, в которой признавалось наличие “перегибов на местах”. Таким образом, под прикрытием победоносного шествия коллективизации, несколько урезонивались самые отъявленные садисты, хотя реальной ответственности и наказания за свои действия они, разумеется, не понесли. Чуть поумерив пыл, они продолжили “борьбу за советскую власть”, и в кратчайшие сроки бодро рапортовали об успешности, сплошной коллективизации и окончательном решении “кулацкого вопроса” в деревне. Теперь осталось почивать на лаврах и “бороться” за выполнения плана заготовки и сдачи зерна государству. Они и боролись, выметая подчистую всё, что было возможно вымести, в том числе и посевной фонд, ради выполнения плана.
Результат не заставил себя ждать. Уже в 1932-1933 году в хлебных регионах начался … голод. Отнимали последние крошки. Тех, у кого уже нечего было отнимать пытали и мучали так, как совершенно невозможно представить себе современному человеку, удовлетворяя свои садистские аппетиты. Для сомневающихся приведу выдержки из письма М. Шолохова Сталину от 4 апреля 1933 года о раскулачивании. (далее – цитатs из письма).
“В Плешаковском колхозе два уполномоченных вызывали в комсод, по одному, колхозников,
между пальцев клали карандаш и ломали суставы, а затем надевали на шею веревочную петлю и вели к проруби в Дону топить
В Грачевском колхозе уполномоченный РК при допросе подвешивал колхозниц за шею к потолку, продолжал допрашивать полузадушенных, потом на ремне вел к реке, избивал по дороге ногами, ставил на льду на колени и продолжал допрос.
В Базковском колхозе выселили женщину с грудным ребенком. Всю ночь ходила она по хутору и просила, чтобы ее пустили с ребенком погреться. Не пустили, боясь, как бы самих не выселили. Под утро ребенок замерз на руках у матери. Сама мать обморозилась.
В Ващаевском колхозе колхозницам обливали ноги и подолы юбок керосином, зажигали, а потом тушили: "Скажешь, где яма? Опять подожгу!" В этом же колхозе допрашиваемую клали в яму, до половины зарывали и продолжали допрос.
В Наполовском колхозе уполномоченный РК кандидат в члены бюро РК Плоткин при допросе заставлял садиться на раскаленную лежанку. Посаженный кричал, что не может сидеть, горячо, тогда под него лили из кружки воду, а потом "прохладиться" выводили на мороз и запирали в амбар. Из амбара снова на плиту и снова допрашивают.
В Лебяженском колхозе ставили к стенке и стреляли мимо головы допрашиваемого из дробовиков. Там же: закатывали в рядно и топтали ногами.
В Варваринском колхозе секретарь ячейки Аникеев на бригадном собрании заставил всю бригаду (мужчин и женщин, курящих и некурящих) курить махорку, а потом бросил на горячую плиту стручок красного перца (горчицы) и не приказал выходить из помещения.
В Архиповском колхозе двух колхозниц, Фомину и Краснову, после ночного допроса вывезли за три километра в степь, раздели на снегу догола и пустили, приказав бежать к хутору рысью.
В Кружилинском колхозе уполномоченный РК КОВТУН на собрании 6 бригады спрашивает у колхозника: "Где хлеб зарыл?" — "Не зарывал, товарищ!" — "Не зарывал? А ну, высовывай язык! Стой так!" Шестьдесят взрослых людей, советских граждан по приказу уполномоченного по очереди высовывают языки и стоят так, истекая слюной, пока уполномоченный в течение часа произносит обличающую речь. Такую же штуку проделал Ковтун и в7 и в 8 бригадах; с той только разницей, что в тех бригадах он помимо высовывания языков заставлял еще становиться на колени.
В Солонцовском колхозе в помещение комсода внесли человеческий труп, положили его на стол и в этой же комнате допрашивали колхозников, угрожая расстрелом.
В Верхне-Чирском колхозе комсодчики ставили допрашиваемых босыми ногами на горячую плиту, а потом избивали выводили, босых же, на мороз.
В Колундаевском колхозе разутых до боса колхозников заставляли по три часа бегать по снегу. Обмороженных привезли в Базковскую больницу.
Там же: допрашиваемому колхознику надевали на голову табурет, сверху прикрывали шубой, били и допрашивали.
В Базковском колхозе при допросе раздевали, полуголых отпускали домой, с полдороги возвращали, и так по нескольку раз.” (конец цитаты).
Когда читаешь эти строки – не веришь, что такое вообще может происходить среди людей! Тем более людей одного языка и общей культуры. Вряд ли можно обвинить Шолохова в нелояльности к советской власти или (уж тем более) поклёпам на неё.
В том же письма Шолохов указывает, что (цитата) “Из 50 000 населения голодают никак не меньше 49 000”.
Бдительный читатель, конечно же, заметит, что события этого письма происходят гораздо позже 1929 года и, возможно, даже выдвинет какие-то обвинения в передёргивании, и т.п., но… Стоит ли сомневаться в том, что методы 29-го и 30-го года, вызвавшие статью о головокружении, были не менее жестокими и бесчеловечными.