Эта история произошла давно, в 1957 году. Я училась во втором классе. В тот весенний день мне исполнилось девять лет.
С утра меня, однако, никто особо не поздравлял: утром все спешили. Мама ушла к 9 на работу. Еще раньше, к 8.30 ушла сестра-семиклассница. Я в тот год училась во вторую смену; в первой половине дня мы оставались в нашей комнате вдвоем с тетей Маней. И вдруг пришла бабушка и подарила мне на день рожденья шесть рублей! Такой крупной суммы у меня никогда еще не было. Случалось, что мне давали рубль, но не больше.
Здесь следует пояснить, что объективно шесть рублей и тогда отнюдь не представляли собой существенную сумму. Ведь действие происходило еще до денежной реформы 1961 года, когда стоимость рубля выросла в десять раз. А тогда, в 1957-м, очень маленькая пенсия бабушки составляла 350 рублей, мамина небольшая зарплата – 600 или 700 рублей…
В ту пору рубль был стандартной суммой, изредка выдаваемой детям на целевые, хотя и необязательные, траты: купить в школьном буфете два жареных пирожка с повидлом, или сходить в кино, или съесть самое дешевое молочное мороженое. После 1961 года на эти нужды стали давать 10 копеек... А в 1957 году стандартной суммой, выдаваемой ребенку, был рубль; больше рубля мне никогда не давали. Поэтому я очень обрадовалась шести рублям. Более всего меня воодушевляла возможность сделать самостоятельную большую покупку: купить какую-нибудь игрушку, например… Не потому, что она мне нужна. Просто это было необыкновенное, интересное событие: совершенно самостоятельно, без участия родителей пойти, выбрать и купить. Мне, конечно, приходилось и раньше самостоятельно ходить в магазин. Однако это было совершенно другое. Это меня «посылали» за обыденными покупками для семьи – за молоком или хлебом.
Случилось так, что почти сразу после бабушки пришла моя одноклассница Валя. Она просто так зашла, мы ходили иногда друг к другу в гости. Телефонов у нас не было. Мои шесть рублей она восприняла почти так же радостно, как я. Для детей той поры это было большое и занимательное приключение: самим потратить на свои нужды некую собственную сумму…
Времени до школы оставалось уже не так много, и мы с Валей заспешили в магазин: потратить деньги немедленно – это было совершенно необходимо! Тетя Маня отпустила меня легко: она понимала наше желание как можно быстрее осуществить покупку. Почти напротив дома, где мы жили, был магазин, в котором продавали галантерею и вообще мелкие товары, даже игрушки. Мы помчались туда: в другие магазины уже не успевали.
Нас ожидало, однако, разочарование: почти все хоть сколько-то привлекательные товары стоили дороже шести рублей. Такая крупная сумма, а не хватает... Что же делать? Отложить покупку не приходило в голову: сейчас, только сейчас! Мы горели нетерпением что-нибудь купить. Но что?
По цене подходила лишь пластмассовая Снегурочка. Вероятно, эта небольшая фигурка в белой пластмассовой шубке до пят, с пластмассовой желтой косой, выпущенной из-под голубой пластмассовой шапочки, с кривовато нарисованными на розовом личике бледно-голубыми глазами осталась стоять на полке с Нового года. Сейчас, в апреле, она была никому не нужна. Кроме нас! Главное ее достоинство заключалось, конечно, в цене: она стоила шесть рублей! Ну, нечего делать – придется брать Снегурочку, решили мы. Больше ни на что денег не хватает. Разочарование подстерегало, однако, и здесь. Когда я протянула продавцу мои собственные прекрасные, замечательные 6 рублей (кассы, кажется, не было), выяснилось, что Снегурочка стоит 6 рублей 10 копеек. Цена на ценнике была указана верно, просто на такую мелочь, как 10 копеек, мы с Валей в спешке не обратили внимания. 10 копеек даже нам, детям, казались суммой несущественной. До реформы 1961 года за 10 копеек нельзя было купить вообще ничего. Это была даже меньшая сумма, чем одна копей ка после реформы. Коробка спичек стоила до реформы 12 копеек.
Но вот оказывается, что без этих никчемных десяти копеек нам не дают Снегурочку! Что же делать? Поначалу мы решили поискать на полу – вдруг где-нибудь валяется? Мелочь ведь часто роняют… Пол был грязный, плиточный. Туфли, ботинки взрослых шаркали по нему, а мы, низко склонившись среди этих ботинок, искали… На полу валялись обрывок газеты, спичка, поломанная пуговица... Деньги не валялись. Что же делать? Возвращаться домой и просить 10 копеек у тети Мани было слишком долго: имелся риск не успеть собраться в школу. И мы решили, что такую мелочь, такой несущественный пустяк нам, в принципе, может предоставить любой взрослый. Ну что такое 10 копеек для взрослого человека!?
Первой отважилась обратиться к незнакомой тетеньке более смелая Валя, а я последовала ее примеру. Очень робко, сильно стесняясь, спросила какую-то тетю, потом, помедлив, вторую. Объясняла, что этой крохотной монетки не хватает на Снегурочку. Обе молча отвернулись и, кажется, были недовольны. Жадные какие-то попались – подумать только, 10 копеек жалко, а ведь за них ничего нельзя купить! Третья тетенька – средних лет приличная женщина в драповом пальто и в маленькой модной шляпке – проявила к моей просьбе интерес. Она неожиданно сильно взяла меня за плечо и спросила строго: «А где ты живешь?». Я поняла ее так, что детям нельзя одним уходить далеко от дома, и поспешила успокоить: «Я живу совсем рядом – в доме напротив!». Однако вместо того, чтобы обрадоваться и выдать мне 10 копеек, тетенька продолжала крепко держать меня за плечо и спрашивать: «А есть ли дома кто-нибудь из старших?» Поскольку я была девочка воспитанная и знала, что на вопросы взрослых следует отвечать, я рассказала ей, что дома сейчас одна тетя Маня, а мама на работе, а папа живет не с нами, он только на воскресенье приезжает (папа-«тридцатитысячник» в этот период поднимал сельское хозяйство в поселке Кардымово). Все это я рассказывала спокойно, думая, что тетя, убедившись в моем полном благополучии и хорошем воспитании, выдаст мне 10 копеек и мы с Валей (которая теперь скромно стояла в сторонке, тоже ожидая, что эта тетя поможет), купив Снегурочку, пойдем собираться в школу.
Я не очень испугалась, когда тетя попросила проводить ее ко мне домой. Я истолковала это желание как недоверие к тому, что действительно живу близко – а не расхаживаю одна по всему городу, чего детям делать нельзя. Кивнув Вале (которая – потом выяснилось – подумала, будто я встретила знакомую), я повела тетю (она взяла меня за руку) к нашему дому. По дороге она продолжала что-то спрашивать, я отвечала.
Испугалась я, когда мы входили к нам во двор. Под низкой каменной аркой тетя вдруг сжала мою руку крепко-крепко, до боли. Вероятно, она решила, что, заведя ее в этот хмурый пустынный дворик, маленькая уголовница (то есть я) рванется, нырнет куда-нибудь между сараями и убежит в другой двор – только ее и видели. Грубое, болезненное (она почти вывернула мне руку) движение тети меня испугало, я заплакала, уже совсем ничего не понимая – только очень страшно было.
Дверь в нашу коммуналку днем не запиралась. Тетя Маня, увидев меня всю зареванную рядом с незнакомой женщиной, испуганно поднялась со стульчика. У нас имелся такой маленький стульчик, детский. Если поставить его около батареи, было очень тепло и удобно сидеть. Тетя Маня любила штопать чулки, сидя на маленьком стульчике, привалившись спиной к теплой батарейке. И тут мы: громко ревущая, с растрепавшимися косами я и начальственного вида строгая тетя в жестком драповом пальто и крохотной, плохо сочетающейся с ее обликом, шляпке. Тетя Маня встала нам навстречу, испуганно хлопая ресницами. Из монолога драповой тети я поняла только то, что она Инспектор детской комнаты милиции, это напугало меня страшно. В чем состоял мой проступок, я по-прежнему не понимала (не в том же, что я попросила 10 копеек?!), однако сразу поверила тете, что он ужасен, и рыдала, захлебываясь, и не могла остановиться. Теперь меня посадят в тюрьму. Я вспоминала тюремную машину «Черный ворон», которую давно, еще до того, как я пошла в школу, тетя Маня показала мне на улице. Это была большая черная машина с закрытым железным кузовом, в котором имелось крохотное зарешеченное оконце… Тетя Маня была на всю жизнь перепугана тюрьмой, так как ее муж, в конце сороковых арестованный по не слишком серьезному уголовному обвинению (украл буханку хлеба), почти сразу там умер. Сейчас тетя Маня, как и я, не понимала суть моего преступления, однако тоже верила, что оно ужасно. Мы обе с тетей Маней не сомневались, что меня ждет тюрьма. Она обреченно и покорно хлопала ресницами, а я громко всхлипывала, так как уже не хватало сил рыдать.
Откровенно понаслаждавшись своей неограниченной властью над нами, Инспектор велела вызвать с работы маму. Мамина библиотека была недалеко, на той же улице. Тетя Маня просто сбегала за ней.
Мама пришла очень скоро. В отличие от нас с тетей Маней она быстро вникла в суть дела: меня обвиняли в попрошайничестве. Теперь, анализируя происшедшее, я думаю, что вела себя мама правильно. Прежде всего, она умыла меня холодной водой и велела собираться в школу. Она, конечно, знала, что я не занималась попрошайничеством, а, будучи ребенком сугубо домашним, всего лишь проявила детскую наивность. Тем не менее, мама с Инспектором не спорила. Она легко согласилась, что должна больше внимания уделять моему воспитанию и обязалась это делать. Она не стала сильно прекословить, когда Инспектор записала мои данные для того, что- бы поставить меня на учет в детской комнате милиции как неблагополучного ребенка (о, как я зарыдала, услышав это). Постановка на учет, пояснила Инспектор в ответ на мамину попытку возразить, необходима, чтобы пресечь нарушение уже более строго, если ребенка еще раз поймают на каком-либо уголовном занятии.
Я думаю, мама рассудила так, что сама по себе постановка на учет значит мало: ведь я больше никогда ничего не попрошу у чужих людей, так же, как не просила до этого случая – мама, и не спрашивая меня, была абсолютно уверена в этом. Кроме того, спорить было бесполезно. Вряд ли железобетонная (как, думаю, мама определила сразу) Инспектор – крупная, с широкими плечами и низкой талией, с большими длинными руками, с цепким взглядом крысиных глазок, в новом, сшитом «по фигуре» из жесткого драпа пальто и модной маленькой, однако не придающей ей женственности, шляпке, вряд ли эта похожая на грубую бетонную сваю с торчащей арматурой – на мощную корявую сваю, которую пытались облагородить, но не смогли, женщина – вняла бы убеждениям, просьбам или угрозам. Возражения могли лишь усугубить ситуацию.
В общем, мама старалась как можно быстрее, без лишних пререканий, избавиться от Инспектора, и это получилось. Я отправилась в школу. Мама тоже спешила на работу. Бабушкины шесть рублей она у меня забрала, пояснив, что добавит к ним еще денег и купит мне новый портфель. Это не могло сильно обрадовать: «практичные», необходимые вещи мне покупали, но вот ненужную Снегурочку… Впрочем, в тот момент было совсем не до радости, ее не существовало в принципе, и я легко рассталась с неинтересными уже шестью бабушкиными рублями, а про Снегурочку вовсе забыла.
В школу я пришла с заплаканными глазами, сидела тихо-тихо. Никто меня ни о чем не спрашивал. Минут через семь после начала первого урока дверь приоткрылась и невидимая фигура вызвала Людмилу Ивановну через щелку в приоткрывшейся двери класса. Изредка ее так вызывали. Обычно минуты на две. Однако в тот раз неизвестный посетитель шепотом рассказывал что-то Людмиле Ивановне долго, минут пятнадцать. Учительница кивала, иногда вставляла замечания, тоже шепотом. Она стояла в дверях на пороге класса, с кем она шепталась, мы не видели. Однако, окончив разговор и отправляясь к своему учительскому столу, Людмила Ивановна бросила исподтишка быстрый взгляд на меня. Она сразу же отвела глаза. Но я догадалась, что приходила моя мама. Как я понимаю теперь (и кажется, поняла тогда), мама опасалась, что Инспектор сообщит о моем преступлении в школу и меня начнут трясти еще и там. И она опять ушла с работы, чтобы заранее все объяснить умной, хорошо знающей свой класс Людмиле Ивановне, и тем уберечь меня от новых мытарств.
На переменке ко мне робко подошла Валя. Робко, потому что выглядела я необычно. «Та тетя была твоя знакомая?» – спросила она. Подняв на нее заплаканные глаза, я ответила почему-то шепотом: «Это была не тетя! это была Инспектор!» И две маленькие девочки посмотрели друг на друга с ужасом.
Автор: Людмила ГОРЕЛИК, профессор Смоленского государственного университета