Всем утра доброго, дня отменного, вечера уютного, ночи покойной, ave, salute или как вам угодно!
Какими названиями происходящее под вывеской "Самый лучшiй историческiй сериалъ" не драпируй - по сути "Вода живая и мёртвая" никакой не сценарий, и не синопсис, а литературная стилизация, словесная эквилибристика - вроде мистификации Павла Вяземского "Письма и записки Оммер де Гелль", смутившей даже живых ещё ровесников XIX столетия. И снова - всякий раз усаживаясь за очередной эпизод "Самаго лучшаго историческаго сериала", я понятия не имею - что там произойдёт с нашим Иваном Яковлевичем Рихтером? Стало быть, приглашаю всех вольных или невольных соучастников процесса в путешествие по непредсказуемому, в котором на фоне почти "всамделишных" декораций недурно так обжился наш выдуманный персонаж...
Сперва для создания нужного настроя прошу включить аудиоряд. Романс, господа!..
Полностью и в хронологическом порядке с проектом САМЫЙ ЛУЧШiЙ ИСТОРИЧЕСКiЙ СЕРИАЛЪ можно познакомиться в каталоге "РУССКiЙ РЕЗОНЕРЪ" LIVE
"ВОДА ЖИВАЯ И МЕРТВАЯ"
СЕРИЯ ТРЕТЬЯ ЭПИЗОД 1
В фамильном поместье Петрищевых Заборовье никто из самих Петрищевых давно уже постоянно не жил. Батюшка Авдотьи Алексеевны скончался от сухотки, кажись, лет за пятнадцать до того, мать преставилась году в 1808-м, так что моя тетушка оказалась единственной владелицей имения с деревней в 300 душ с мельницею, маслобойней и доходом в урожайный год до 20 тысяч. Полагаю, что заслугою достатка Заборовья был самый тщательный присмотр за ведением хозяйства генерала Андрея Карловича, по-немецки не дававшего спуску русской безалаберности, ведшего учёт каждой полушке и не делавшего различий между бывшим некогда под его началом полком и калуцкими крестьянами. Земля должна давать урожай, урожаю должен быть положен строгий учёт, продавать конечный продукт надобно с максимально возможною выгодой, иной раз лучше и попридержать - пусть полежит, после - дороже будет, воровство и попустительство - пресекать. Казалось бы - правила немудрёные, и ничего такого, что бы мешало трём четвертям русского дворянства им следовать, нет вовсе, однако ж - на практике всё гораздо сложнее. Взять хотя бы моего батюшку Якова Антоновича: он ли, имея для поправления хозяйства едва не всё своё время на протяжении двух десятков лет, не бился отчаянно с нерадивым мужиком? С неурожаем? С плутом старостою? С непогодою? И ведь каждый грош был ему ведом, каждой тряпице место находилось, а проку?..
В Заборовье было не так, и хоть в последние годы дела велись большую часть года из Москвы, но тутошний управляющий - тоже отставной безродный и беспоместный служака - Иван Виллимович Альбрехт обязанности свои знал твёрдо, кажется, не воровал вовсе, справедливо полагая, что лишний краденый рубль может лишить его на склоне лет и доходного места, и крова над седой головою, и репутации. Каким-то непостижимым образом он сумел найти общий язык с деревенским старостою Ануфриевым - так что их странный союз педантичного зануды-немца и видавшего виды крепкого русака - плодоносил изрядно, давая доход не только чете Рихтеров, но и поддерживая в случае крайней нужды самих крестьян. Из каких статей последнее осуществлялось - точно не скажу, однако ж могу утверждать, что в Заборовье и крепостные никогда на барина не жаловались, и рожали исправно, и хворали реже, и, кажется, помирали - тоже.
В этакий-то крепостной парадиз и прибыли мы всем нашим поездом июнем 1812-го. Едва познакомившись с Иваном Виллимовичем, я, признаться, удивился его хватке и умению вести дела, и тем, как он строил разговор - даже с человеком, ему вовсе незнакомым и младше его самого в три раза... Признаться, именно тогда у меня закралось сомнение по следующему поводу - а что, собственно, стоило дядюшке распорядиться немедля прибыть в Москву самому Альбрехту, да и сопровождать семейство Рихтеров до Заборовья? Ведь надёжнее эскорта и сыскать невозможно! Но молодость беспечна, и память её - короче северных летних ночей... я быстро позабыл о своих подозрениях, окунувшись в привычную мне сельскую жизнь - с тою лишь разницей, что меж Заборовьем и Липицами были, как позже сказал знаменитый наш живописатель московских нравов Грибоедов, - "дистанции огромного размера".
По правде говоря - нужды во мне у семейства Рихтеров-Протасовых во всё лето 1812-го не было ни малейшей. Скажу более того - полагаю, ежели бы я вдруг сделался невидимым, то хватились бы меня хорошо если день на четвёртый. Сперва, взяв на себя обязанности добровольного учителя, по нескольку часов в день посвящал сестрице Аннушке, образуя её в различных дисциплинах сообразно полученным в пансионе Горна знаниям, от которых, признаться, чем далее, тем менее оставалось в беспечной моей голове. Затем я ходил за сводной сестрой Ольгой Протасовой и тётушкой с просьбами дать мне какое-то порученье. После - спустя пару недель, и сам убедившись, как обе затрудняются, едва завидя меня, - перестал подвергать их подобным мучениям, предоставив себя самому себе, и возложил на себя добровольную миссию по получению благонадёжных сведений с рубежей Империи, для чего самолично раз в неделю ездил в Калугу, сведя там нечаянное знакомство с тамошним губернатором Павлом Никитичем Кавериным, отлично знавшим ещё по Москве дядюшку моего Андрея Карловича. Сей нестарый ещё (ему тогда едва было за пятьдесят, хотя на вид - едва к 45-ти) и весьма приятный и внешне, и в обхождении государственный муж, охотно принимая меня, вызвался быть весьма ценным источником известий, всякий раз делясь не только газетами, но и сведениями, получаемыми из официальных источников, так что постоянная осведомлённость моя касательно театра военных действий была самой высокой пробы. Возвращаясь из Калуги в Заборовье, я нередко заставал там в полном сборе не только тетушку, Ольгу и вечно слушавшим меня с самой сумрачною физиогномией Ивана Виллимовича, но и соседей-помещиков, нарочно приезжавших узнать - что-де да как на западных наших границах.
Меж тем, известия, сообщаемые мне милейшим Павлом Никитичем, о котором я расскажу ещё кое-что и несколько позже, были весьма пугающими. В ночь на 13-е июня Наполеон огромными - более 200 тысяч - силами перешёл Неман, занял крепость Ковно. Государь, в тот день бывший в Вильне на балу у Беннигсена, сказывали, был совершенно убит этим сообщением. Вильну, кстати, французы заняли спустя несколько дней. когда к первым арьергардам неприятеля присоединились перешедшие Неман другие группировки Буонапарте - не менее 100 тысяч. Двинув свои армии и на Ригу, и на Петербург, и на Москву, Наполеон, однако ж, прочитался, остановленный славным рижским гарнизоном генерала Эссена. Не имея осадных орудий, маршал Макдональд ограничился взятием Динабурга и стал на месте, ожидая подкреплений. Вести южнее тревожили куда более. Крайне противуречивые, они давали лишь общую смазанную картину, складываемую и самим губернатором Кавериным, и нами - толкователями-дилетантами - в некоторое общее, дававшее, тем не менее, понимание того, что дела наши обстояли так себе. Потеря в начале июля Минска лишила иллюзий, кажется, едва не всё калужское общество, даже ту его часть, что ещё не так давно уверяла всех, будто Наполеона вот-вот отбросят за Неман...
Встревоженная тётушка писала в Москву генералу едва не раз в три дня, всё не решаясь ни на что: она то спрашивала его - что нам надобно предпринимать, то сама собиралась в Первопрестольную, но редкие ответы Андрея Карловича всякий раз остужали её нервозность. Чувствовал он себя лучше, но не до такой степени, чтобы выезжать в деревню, всячески запрещал возвращаться и рекомендовал во всём положиться на сметку и опыт Ивана Виллимовича. Получил одно письмецо и я: дядюшка со всевозможной суровостью наказывал мне удерживать Авдотью Алексеевну и Ольгу Андреевну от "бабских порывов", на правах единственного в Заборовье мужчины всячески опекать родных и "больше думать головою, а не языком". Что означало последнее - сказать затруднюсь, вероятно, до генерала дошли сведения о моих поездках в Калугу и той роли, что я взял на себя по части рассказов об истинном положении вещей на военном театре.
Прежде чем продолжить, хочу ненадолго прерваться и - как и обещал - рассказать немного о губернаторе Павле Никитиче Каверине и о семействе его. Супруга Павла Никитича - Анна Петровна Корсакова, уже четыре года как скончалась от чахотки, оставив безутешному вдовцу шестерых детей, из которых не знал я тогда лишь одного - Петра, будущего лихого гусара, обучавшегося о ту пору в Геттингене. Зато весьма близко познакомился я с четырьмя дочерьми Павла Никитича, замечательными красавицами, впервые поселившими во мне известное томленье духа и смятение чувств. Звали их Елена, Мария, Елизавета и Анна. Старшей тогда уж было 16, младшая Анна, кажется, всего лет на пять была старше моей Аннушки, но уже тогда обещала расцвести в цветок необычайных достоинств. Несмотря на своё высокое положение и чин статского советника, и недавнюю службу управляющим московским отделением Ассигнационного банка, финансовые дела милейшего Павла Никитича находились в весьма плачевном состоянии из-за крайней приверженности к карточной игре. Злые языки поговаривали, что и супругу свою он загнал в могилу, промотав немалое её имение. С тех пор он находился в неустанном поиске очередной невесты для себя - с состоянием, разумеется, - и достойных женихов для дочерей, готовых польститься их красотою безо всякого приданого. Принят в его доме я был как родной, нередко оставляем ночевать, но - как только Каверин узнал всю мою подноготную - кажется, добрая половина интереса к моей персоне с его стороны была утрачена, что, разумеется, внешне никак с его стороны не выказывалось. Будучи ещё по Москве знакомым с моим дядюшкою, Павел Никитич без труда уяснил скромные мои перспективы, и - спасибо - хоть не пресекал общения с дочерьми, из которых более всего душа моя прилежала к 14-летней Марии. Не стану уж и скрывать, что мои участившиеся тем летом поездки в Калугу напрямую были связаны с насущной потребностию видеть её, слышать её, да хотя бы просто знать, что она сейчас в соседней комнате, где-то рядом, вот слышатся лёгкие её шаги и...
Какая преступная беспечность! - можете воскликнуть вы. Нашёл время, когда... Да, да, каюсь, время и в самом деле выбрано было некстати, но разве ж мыслимо распоряжаться собственным сердцем в привязке якобы "не ко времени"? Так или иначе, но то было первое моё большое чувство... и первая сердечная мука... Сколько слёз было пролито мною позже - когда я узнал, что моя Мария, моя воздушная, неземная Мария вышла замуж за богача Олсуфьева, и после - получив известие, что она умерла от чахотки, унесшей в могилу и мать её, а годом спустя - и старшую сестру Елену...
**********************************************
И вновь я не знаю, что ожидает нашего Ивана Яковлевича в следующем - мартовском - эпизоде 3-й серии. Давайте же завершим снова романсом: особенно - те, кто не стал слушать его в начале. В конце концов, у всякого - своя метода погружения в материал. И - да, пусть где-то совсем рядом - смерть, кровь, война... Но в том и трагизм, и парадокс романса - любовь и смерть ходят рядом. "Две вечных подруги - любовь и разлука - не ходят одна без другой" - как написал Булат Окуджава. Итак, "Снился мне сад..." - что-то пронзительное, щемящее...
С признательностью за прочтение, мира, душевного равновесия и здоровья нам всем, и, как говаривал один бывший юрисконсульт, «держитесь там», искренне Ваш – Русскiй РезонёрЪ
ЗДЕСЬ - "Русскiй РезонёрЪ" ИЗБРАННОЕ. Сокращённый гид по каналу
