Ласковый осенний денёк. Слабый ветерок колышет лёгкую занавеску и доносит с дальних лугов пряный запах увядающих трав. Ещё по-летнему тепло, и дверь в дом распахнута настежь.
Чтобы поймать за хвостик стремительно уходящее лето, мы решили задержаться на даче. Тем более, что стоит бабье лето – счастливая пора ничегонеделанья. Заготовки заготовлены, урожай убран, участок прибран. «Холодные» дела делать ещё рано и выходит пауза. Обычно в эту пору мы уже уезжаем в город. Но не в этот раз. Садики и сопли могут подождать…
Свободные от садиковского ярма дети счастливо возятся в песочнице, а я дорезаю на веранде яблоки для сушилки. Хоть и очень тепло, но свет неуловимо осенний, золотой, печально-прощальный. Неслышно падают с берёз листья и летят паутинки.
- ХозяйвА, хозяйвА! Али есть кто?
В калитку бочком протискивается баб Маша, резвая старушка без возраста, в обнимку с двумя трёхлитровыми банками.
Москвичи уже разъехались, а козы ещё не сбавили, «несутся». Вот она и ищет, кому бы молоко пристроить.
- Молочка не желаете?
Летом молока нам не достаётся, всё забирают «постоянные клиентки». Молоко у неё хорошее, и я беру обе банки. Одну детям «так спою», а из второй откину творог.
- Ну спасибо, хозяйка, уважила! С праздничком тебя!
Ах да, сегодня Воздвиженье. Недаром колокола с утра звонили, хоть и будний день.
Тёть Маня присаживается на стул и по-старинному, не спеша заворачивает деньги в чистый платочек.
- А чтой-то у тебя дверь нараспашку? Негоже это, затвори. ВоздвижЕнье ноне. Вся тварь в дом вздвигается. Не к добру это. Закрой, не то жизни не будет. Я, милая, давно живу. И всегда у нас так. Как ВоздвижЕнье – дверь закрывай. Помню, мала была, дверю-то распахнула, так дед меня вожжой ожог: не балуй! От так.
Баба Маня вздохнула и задумалась. Выцветшие как осеннее небо, голубые глаза её смотрели куда-то поверх берёз. Сколько ей? Лет 80? А может, все сто? Бабье лето, за которым приходит жестокая, беспощадная старость осень… Вот и я задумалась…
А ведь баб Маня почти ровесница века, свидетельница всей нашей новейшей истории. Гражданская, коллективизация, войны. Всё видели эти добрые, в лучистых морщинках глаза. И, будто отвечая моим мыслям, баба Маня вернулась:
- Ты не бойсь, дочка. Дом-то твой хороший, крепкий дом. Богатые люди в ём жили, важные люди. Только не вышло им доли-то.
Неспешно, как лесная речушка, течёт рассказ баушки Маши. И вот так, негаданно, я узнаю историю нашего дома. Почему за притолокой был воткнут ржавый серп, зачем свечи на окне и отчего два дома стоят почти впритирку друг к другу. Как причудливо переплелись история и современность.
- А дверь ты всё-таки закрой, хоть и тепло. Негоже. Вся нечисть, все духи, что без причалу ходят, ноне прислона ищут. В дом взойдут – не будет жизни. ВоздвижЕнье ноне. Вот и к вечерне звонят. Загостилась я, пойду.
Хлопнула калитка, звякнул почтовый ящик. А я сидела в оцепенении. И так не хотелось мне просыпаться от золотого сна, навеянного словами деревенской старухи.
Нечисть – не нечисть, а всякая зверушка-тварюшка малая к зиме дом ищет. Я тоже замечала, что ближе к осени вдруг в доме появляются жучки-паучки, бабочки, божьи коровки. На днях и к нам в дом мышь забежала. Прямо через порог! Хорошо, что кот её «принял». У соседей в выходные переполох был – ужа на крылечке нашли, за гадюку приняли. Успел уползти, не прибили.
Видимо в деревенских суевериях есть-таки рациональное зерно. Только за далью лет спряталось оно очень глубоко да обросло «подробностями» для устрашения. Так и Воздвиженье стало последним календарным рубежом крестьянина между летом и осенью.
На новой даче у нас и сейчас живёт семиногий паучок-косиножка. Восьмую он из-за своего любопытства потерял. Красила я стену, а Анансий (так дочери его прозвали) рядом бегал. Влез лапкой в свежую краску и прилип. Там, в краске, нога его и осталась на память.
А дверь в дом с Воздвиженья я, помня слова старушки, всё же закрываю. Ибо, мало ли что?