Когда-то этот разговор должен был состояться. Но менее неприятным он от этого не становился.
— Отважный Теодор, вы — наша единственная надежда! — горячо шептал Пьетро. Его тонкая шея подергивалась, на ярко раскрашенном лице горел румянец. — Годы идут, Пресветлая уже не та, что прежде. Ее мысли все больше занимает мир за порогом Обители, её грезы наполняют странные, чуждые нам вещи. Да вы и сами видите — она уделяет нам все меньше времени, да и Обитель давно уже не пополнялась. Неужели вы не понимаете, чем это закончится?
Теодор сделал паузу. Поддерживать разговор на эту тему не хотелось. Если бы Пьетро не был старейшим в Обители, он давно велел бы ему замолчать.
— И чем же? — наконец спросил он.
— Не понимаете… — паяц горестно покачал головой. — Рано или поздно Обитель прекратит свое существование. И всем нам придется искать нового покровителя. Всем, кроме вас, конечно, — вы так близки с Пресветлой, что она, конечно же, оставит вас при себе. А вот я…
Да, старика было жалко. Его потрепанный вид не давал ему никаких шансов найти себе новую Обитель и нового покровителя. Но и Теодор не чувствовал себя виноватым. Да, между ним и Пресветлой установились крайне доверительные отношения, но…
— И что же я могу сделать? — спросил Теодор.
— Как это — что?! — Пьетро подпрыгнул от возбуждения. — Вы делите с Пресветлой ложе каждую ночь, вы охраняете ее грезы, — так внушите ей мысль о том, что, если Обители суждено… прекратиться, то пусть Пресветлая сама позаботится о нашей судьбе. Если она сама передаст нас в новую Обитель, то о большем не стоит и мечтать!
В чем-то он был прав. Любому из Обители нужен кто-то, кто…
— А вы уверены, Пьетро, — осторожно сказал Теодор, — что новый покровитель, подобно Пресветлой, тоже даст вам имя?
Старик отпрянул. В его потускневших глазах полыхнул огонек ненависти.
— Да что ты понимаешь, мальчишка? — зашипел он. — Я за свою жизнь сменил столько Обителей, что ты и представить себе не можешь! Лишь Пресветлая оказалась настолько милостива, что дала мне имя! Но даже влачить существование без имени — лучше, чем погрузиться во Тьму Забвения!
Теодор кивнул. Да, лежать во Тьме Забвения и молить неведомо кого, ожидая, когда про тебя наконец-то вспомнят… Даже их небольшая Обитель помнила пару таких случаев, и ничем хорошим они не кончились.
Если верить рассказам Пьетро, он оказывался во Тьме Забвения дважды.
— Отважный Теодор зазнался, — донесся холодный голос из дальнего угла Обители. — Отважный Теодор считает, что ему, как наперснику Пресветлой, эта участь не грозит.
Теодору не нужно было поворачиваться, чтобы узнать говорившего, — вернее, говорившую. Заносчивая умница Мария и мягкосердечная красотка Барбара появились в Обители с разницей в один день, у них был общий гардероб, общие апартаменты, — предмет зависти всех остальных, — и вся Обитель не воспринимала их иначе, как сестер.
Говорила Мария. Глядя на ее ангельское личико, обрамленное золотистыми кудряшками, невозможно было поверить, что именно она произносит эти жесткие, даже злые слова.
— Не надо так, сестренка, — внешность Барбары тоже была обманчивой: пепельная блондинка с идеальной осанкой и хищной улыбкой была, как ни странно, воплощением доброты и кротости. — Зачем ты постоянно задираешь Теодора? Ты же знаешь, что он себе не принадлежит…
— Мы все себе не принадлежим, — отрезала Мария. — Мы все вручили свои судьбы в руки Пресветлой. Но только Теодор проводит с ней все время, пока все остальные с трудом могут вспомнить тепло ее руки!..
Ангелочек был в чем-то прав. У Пресветлой были трудные дни, в Обители она появлялась лишь на очень короткое время, и ночные грезы ее были наполнены не делами Обители, а чем-то далеким и непонятным. Неудивительно, что сестры страдали от невозможности насытиться любовью своей покровительницы. Но и обвинять в этом Теодора тоже было нечестно.
Теодор хорошо помнил день, когда он, лишь недавно покинувший Братство, после долгого пути пересек порог Обители и принес безмолвную клятву верности Пресветлой. С того самого дня он сопровождал ее всюду единственный, кому позволено было покидать Обитель, он делил с Пресветлой все радости и приключения — а также всё смятение, все страхи и всю боль, выпавшие на ее долю. Но сейчас, казалось, даже в нем Пресветлая перестала нуждаться…
Только встречи на ночном ложе оставались неизменными.
— Но ведь не он решает, кто будет ближе к Пресветлой, — снова возразила Барбара. — К тому же за свою близость он платит такую цену, что…
Они ничего не понимают…То, что Барбара назвала ценой, для Теодора было смыслом всего существования, а возможность побыть рядом с Пресветлой — ценой и наградой, а не наоборот…
Да, ночи случались тяжелые и страшные. Мрак, сгущавшийся в Обители по ночам, искал способы украсть дыхание Пресветлой, и он, Теодор, был единственным, кто мог этому противостоять. В одной из схваток Теодор потерял левый глаз, из другой вышел с распоротым плечом. В первый раз Пресветлая проводила обряд Исцеления под руководством Премудрой, во второй Премудрая взялась за дело сама. В результате на плече остался длинный рубец, а глаза выглядели по-разному — карий правый и жемчужно-серый левый. К счастью, ни смотреть, ни сражаться это не мешало.
— Ну, хорошо, — сдался Теодор. — В ближайшую спокойную ночь я попробую поговорить с Пресветлой. В любом случае, ни завтра, ни через неделю Забвение никому из вас… из нас… не грозит.
— Благодарю вас, отважный Теодор, — замельтешил Пьетро, — уверяю вас, после этого вы станете настоящим духовным лидером Обители…
— Мне это не нужно.
— И тем не менее! Ваша близость с Пресветлой и одновременно готовность защищать интересы общины — это сочетание, знаете ли, дорогого стоит…
— Мне это не нужно. Отдыхайте, Пьетро, вечером кто-то из нас может понадобиться Пресветлой…
— Не обижайся на них, — сказал Тихон, возникая, как всегда, из ниоткуда. — Безмозглые, что с них возьмешь.
— А я — не безмозглый?
— Тоже безмозглый. Но Пресветлая вложила в тебя столько любви, что имя внутри тебя пылает, как костер.
— Как и в тебе.
— На меня не смотри, — Тихон потянулся, сверкнув зелеными глазищами. — Я другой природы. Я благодарен Пресветлой за имя, но и без него я проживу.
— Да, это, конечно, плюс.
— А Марию тоже можно понять. Пресветлая меняется, скоро она вообще покинет Обитель — я видел такое в прошлых жизнях. Вот девчонки и психуют.
— Не говори так грубо о дамах.
— Я — дворовый, мне можно…
Пресветлая появилась в Обители лишь в вечернем сумраке. День дался ей нелегко — её пошатывало, глаза закрывались. Облачившись в ночные одеяния, она на несколько минут заглянула в гости к сестрам, — те встрепенулись от радости, — а потом, в сопровождении Теодора, направилась к ложу. Укрывшись пушистым одеялом, она какое-то время шептала притихшему у ее левого плеча Теодору ласковые слова, чередуя их с рассказом о прошедшем дне. Постепенно ее речь становилась неразборчивой и в конце концов сменилась легким, почти беззвучным дыханием. Теодор, глядя в потолок, ждал удобного момента, чтобы притронуться к грезам Пресветлой и обратиться к ней с просьбой, о которой говорил Пьетро.
Но этому плану не суждено было сбыться.
Тени на полу под ложем неожиданно сгустились. Почернели. Стали глубокими, как будто сквозь них в Обитель заглянула Бездна, — впрочем, так оно и было. Мрак потек из-под ложа, растекаясь острыми шипами, гибкими щупальцами, жадными пастями на тоненьких стебельках.
"Ну, что ж", — успел подумать Теодор, — "значит, все, как раньше..." — и в этот момент тишину прорезал надтреснутый от ужаса голос Пьетро:
— Это Мрак! Спа… спасайтесь!!! — паника овладела старым паяцем. Не помня себя, он перевалился через край полки и упал на пол.
"Глупец!.." — чуть было не выкрикнул Теодор. Пьетро нарушил главное правило: никогда не убегай от Мрака — либо защищайся, либо замри, как будто тебя здесь нет. И, конечно, щупальца Мрака оказались быстрее; они впились в старика, пронзили его насквозь, выпивая из него имя — то самое, хранящее частичку любви Пресветлой и ее дыхание. Хрустнула древесина, жалобно тренькнула пружина — и на полу осталась лежать лишь нелепая поломанная кукла.
Сестры не издавали ни звука. Младшие, безымянные воспитанники Обители тоже замерли от ужаса, хотя они-то Мрак не интересовали. Черный сгусток, перебирая щупальцами, взобрался на ложе. Теперь, когда он был близок к цели, внутри у него проступали черные огни — как будто десятки хищных голодных глаз смотрели на ту, которой предстояло стать жертвой. Щупальца, шипы и пасти, клубясь в изножье ложа, переползли на одеяло, готовясь ползти еще выше…
— А ну, стоять, тварь! — Теодор откинул одеяло, выпрямился и нацелил на облако черноты сверкнувший меч.
Мрак отпрянул, издав безмолвный крик, полный злобы и разочарования. Черные голодные огоньки уставились на Теодора.
— Помнишь меня, тварь? — чернота издала беззвучное шипение.
— Вижу, помнишь, — Теодор, не опуская меча, двинулся противосолонь своего заклятого врага. — На что ты надеешься?
Шипение стало сильнее. Щупальца утончились, как натянутые канаты, шипы заострились еще больше.
— Убирайся в Бездну, из которой пришел, — процедил Теодор. — Дыхание Пресветлой и ее грезы защищены мной и моим мечом. А на мне лежит непобедимым покровом любовь Пресветлой и дарованное ею имя!!! — и в этот момент Мрак ударил тонким щупальцем, как хлыстом. Щупальце на дюйм не дотянулось до левого плеча Теодора — меч яростно свистнул, и в беззвучное шипение черноты вплелась нотка боли.
Дальнейшее Теодор помнил плохо. Мрак яростно атаковал его, казалось, со всех сторон сразу, он уворачивался, как мог, и с каждым ударом меча шипение утихало, а чернота серела. Вдруг тонкое, как волос, щупальце вонзилось Теодору в многострадальное левое плечо. Он почувствовал рывок, услышал сухой треск и понял, что вот-вот останется без левой лапы. И тут Теодор, оставив защиту, бросился вперед и прежде, чем наколоться на острые шипы, вонзил меч в середину черного сгустка.
Беззвучное шипение потрясло Обитель. Взмахнув щупальцами, Мрак отшвырнул Теодора, но, скатываясь по одеялу с ложа на пол, тот уже понял, что победил, — чернота рассеялась, шипение прекратилось, щупальца опадали рваными лохмотьями, чтобы тут же растаять в лунном свете.
— Получилось, — простонал Теодор. Лишь теперь он позволил себе потерять сознание, но еще до того, как мир вокруг него погас, он встретился взглядом с приподнявшейся на ложе Пресветлой…
— Светик, подъем.
Женская рука нырнула под одеяло, нащупав там маленькую розовую пятку. Пятка взбрыкнула и убралась глубже. Тогда рука взялась за край одеяла и медленно потянула на себя.
— Ну ма-ам, — прохныкали под одеялом, — ну суббота же. Можно еще немножко поспать?
— Давай, зайка, просыпайся. Десятый час, завтрак готов, — мама отдернула плотные занавески, и в комнату хлынул солнечный свет. — Сегодня уборка, сегодня с папой на рисование, сегодня уроки; завтра поспишь подольше, а потом в "Пропеллер" поедем.
— Ура-а! — Света выскочила из-под одеяла, мотнув двумя косичками.
— Но сегодня надо поработать, хорошо? Тебе уже десять лет, пора участие в домашних делах принимать.
— Хорошо, мам, конечно, — девочка на секунду надула губки, но вспрыгнувший на одеяло серый кот снова поднял ей настроение. — Доброе утро, Тишенька, — Света чмокнула кота в лоб. — Доброе утро, мамочка, — мать и дочь обнялись.
— Как спалось? — спросила мама.
— Хорошо. Мне приснилось... — девочка замялась.
— Что?
— Мне опять приснилось, что на меня хотело напасть чудовище. А Тедди меня защищал.
Мама удивлённо посмотрела на Свету... и думала, что ей ответить.
— Конечно, — кивнула она, — кому же ещё? Тедди — твой рыцарь, твой друг, твой спутник. Он защитит тебя от любого чудовища, если вдруг нас с папой не окажется рядом. Кстати, где он?
— Вот он! — Света отвернула свесившийся до пола край одеяла и подняла из-под кровати большого плюшевого медведя. На обтягивающей мягкое пузико майке было вышито имя Teddy. — Мам, смотри, у него опять лапа отрывается, на двух ниточках висит...
— Свет, ну нельзя же так ворочаться! — мама улыбнулась. — Тискаешь его во сне, как ещё голова у него не оторвалась... Вот, значит, вечером будешь его лечить.
— Я?!
— Ну, не я же; большая уже, надо уметь. В тот раз смотри, как хорошо пришила, — мама показала на перламутровую пуговицу на месте левого глаза мишки, — и тут справишься... А это что?!
На полу возле письменного стола лежала игрушка — старая истертая табакерка с выскакивающим клоуном. Крышка табакерки отлетела, убрать куклу внутрь не получалось.
— С Петрушкой-то что случилось?! Света, ты почему игрушки не убираешь?
— Он на полке был, я помню, — возразила девочка. — Его, наверное, Тишка ночью спихнул...
— Ну, хорошо. Я попрошу, может, папа сможет починить. Эх, жалость какая, он ещё у бабушки твоей был...
— Доброе утро, Маша! — Света наклонилась над кукольным домиком в углу. — Доброе утро, Барби! Как вам спалось? — куклы, конечно же, не ответили.
— Не слишком ли ты большая — в куклы играть? — спросила мама. — Может, пора дочке тёти Зои их отдать?
— Мама, ты что?! Они же — мои друзья!!!
— И Тедди?
— Тедди — самый главный друг! Ты сама говоришь, он защищает меня от чудовищ. А друзей — не бросают!
— Ну, хорошо, — мама улыбнулась. — Только лапу пришьёшь сама!
— Конечно...
Девочка подняла тяжёлого медведя на вытянутых руках и продекламировала:
Уронили мишку на пол,
Оторвали мишке лапу,
Всё равно его не брошу,
Потому что он хороший!
Солнечный зайчик скакнул по левому глазу медведя, сделанному из перламутровой пуговицы, и Свете на мгновение показалось, что игрушка ей подмигнула...