Шнюк страдал похожим на горячку недугом. Паук не ел и не пил уже дня два, и породило это его состояние, нет, не вспышка какой-то эпидемии в лесу, а его собственный подавленный психологический настрой.
— Ну хватит дуться. — говорила Паулина бесцветным голосом, таким, по которому нельзя было понять всю серьёзность произошедшего. Бабушка Шнюка сегодня была по уши в заботах: она, достав чемоданы, похоже, начала собираться куда-то в дорогу, находилась в бодром настроении духа, и была, кажется, искренне рада, что покидает это жилище. Паук Шнюк же продолжал сидеть на кровати, не издавая ни единого звука. Голова была склонена к коленям, коих у него было четыре.
— Тебе пора взбодриться. — посоветовала бабушка. — Я говорила тебе, что вся эта твоя писанина тебя до добра не доведёт! — указала она на завалы, лежащие на письменном столе. — Тебе уже столько лет, уже такой большой, а душа как у ранимого ребёнка! Будто бы ты и не паук вовсе!
— О чём ты говоришь, бабуля… Я всё не могу понять, как я мог… во сне… да ещё и с такой звериной жестокостью… — хрипло недоговаривал Шнюк, подняв глаза на собеседницу, заглядывающую в какой-то шкаф с целью набрать в сумки нужные вещи. Он ждал от неё каких-то утешений, но Паулина лишь отмахивалась.
— Увы... Нам не сильно повезло с окружением. Здесь не приемлят хищничества. Живём в лесу, где правят пчёлы. О как! Все должны питаться пирогами и жить в мире, вот какая идиллия. И это нам, паукам!
— Значит я не паук. Не понимаю, как вы все готовы поедать себе подобных! Признайся, ты ведь этим занимаешься. Тайно, не афишируя, но занимаешься. — заявил паук.
— Ну допустим-с занимаюсь. — ответила паучиха, цинично усмехнувшись. — Отставшую букашку, нерасторопного кузнечика… Почему бы и нет… За милую душу. — взглянув на внука своими хоть и такими родными для Шнюка, но всё-таки отливающими хищным жаром глазами, улыбнулась она. — Но так, Шнюк, у нас было всегда.
— Мне всегда все доверяли в лесу. Знали, что я не хищник. А теперь… Такая беда свалилась на голову! — причитал Шнюк.
— Ничего-ничего. Считай, это был твой первый раз, первый опыт поимки насекомых. Наберёшься опыту, будешь действовать скрытнее и умнее. Знай, тебе это дело понравится.
Паулина продолжала загружать вещи в чемодан.
— И понятное дело, нам нужно уйти. Просто уйти отсюда и забыть о том что было. — добавила она.
Шнюк разгорячился, он был в бешенстве. Да, наверное, бабушке было тяжко думать, что внук стал не таким как все. Шнюк вырос тихой, не кровожадной особью, с детства тяготел к перу, да и паутину плёл чисто как хобби. И уж точно, он не мог расправиться с сыном своего старого друга, Шера, можно сказать, лучшего друга, ведь приятелей у него было и без того немного. И теперь родная бабушка, матёрая паучиха, внушает не то, что дело хоть страшное, но поправимое (такую реплику ему и хотелось от неё услышать), а то, что страшного ничего не было с самого начала, просто действовал Шнюк неумело. С одной ли она с ним планеты часом? Да и то, Шнюк всё же не мог признать, что он этого делал. Он ничего не помнил.
— Сколько раз повторять… Я словно ни на кого и не нападал! Я спал всю ночь. А утром — на тебе пожалуйста! На паутине — это…
Паулина подошла к ставням с целью прикрыть их, так как на улице, кажется, начался дождь.
— Я сначала не признавал, что Трутения словил я. Не способен я на такое, ни за что! Но нашли его на моей паутине. Значит, я лунатик. — отвернувшись к стене, подытожил Шнюк.
— Достаточно, не собираюсь я оставлять тебя в этой деревушке! — покачав головой, ответила бабушка Шнюка. — Без меня ты тут пропадёшь, сгубишь себя. Ну-ка, помоги мне достать с вон тех полок наши фамильные батискафы.
Шнюк с тяжестью привстал, поднялся на табурет.
— Всё решено, мы уедем к нам. Честно говоря, мне тоже в тягость находится в этом лесу. — сказала Паулина. — Я про войну и про всё то, что окончилось полторы-две недели назад.
— В тягость… А как сейчас худо Капе с мужем? Только вчера похороны были… — складывая в коробку жестяные шлемы, вздохнул Шнюк.
— В Шотландии мы с тобой и поселимся, как-никак моя историческая родина, да и зима скоро, зимы в этой округе суровые, а там климат мягкий… — расписывая предстоящий переезд, раздумывала Паулина.
Паук ловко спустился с табурета, передав бабуле тяжёлые батискафы, и двинулся в сторону коридора. Войдя туда, он положил глаз на деревянный плот. Обычный, не слишком большой, но вполне поместивший бы паука Шнюка и его бабушку. Шнюк, явно не сумевший бы припомнить, с каких пор этот плот пылится в коридоре, размышлял над необходимостью уплывать. К мысли, что пора покидать лес его склонял среди прочего и утренний визит Корнея, который предупреждал его об опасности, которая им с бабушкой может угрожать. Войска, подконтрольные Шеру, отцу у**того, не проявляли активности с того самого момента, когда паука обвинили в страшном злодеянии. А ведь те же муравьи вполне могут атаковать паучье логово, и попасть под раздачу может не только обвиняемый, но и его бабушка. Самый большой страх, как известно, мы испытываем не за себя, а за близких, и именно это смирило Шнюка с тем, что лес нужно покинуть.
— И лесу будет спокойнее, и мне самому, хотя бы потому что никого здесь я больше не съем… Только вот погода, похоже, совсем не лётная! — обратил Шнюк на раскаты грома.
Шер грозно сидел на привычном месте — в кресле, стоящем около окна с подзорной трубой, из которого дул разъярённый осенний ветер. Ветер сдувал со стола отрывки тех чёрно-белых фотографий, которые до этого рвал Шер. Уничтожив снимки, "генерал" на сей раз изучал фотоаппарат, попавший к нему в распоряжение.
— Ну вот, с кухни уже полчаса ни шороха. Готов покляться, она спятила. Эх, во что я, чёрт возьми, себя впутываю? — рассуждал Шер, как вдруг развернул голову к окну. Он любил смотреть на падающие на стекло капли дождя, которые после скатывались вниз, прочерчивая причудливые водяные дорожки позади. Но его взгляд пал на тропинку внизу Ивы, на Шнюка и Паулину, которые уходили прочь.
— О, пауки! С сумками... Ещё доска какая-то у них в руках... Эх, жаль этого добряка! Подставил я его. Народ требует вторгнуться в его жилище, чтоб полетели кулачки по закоулочкам, мол, надо отомстить за Трутения и все дела... И как объяснить им, что он не при делах? Я ведь его даже не знаю толком. Как его звали-то? Шнюк, кажется... — мыслил Шер о том, чем вслух поделится не с кем бы не мог.
— Нет, это безобразие. Как мне с Капой быть? Нет, я всё понимаю, у неё трагедия, я виноват... Но я не нарочно... Нет, надо ей что-то сказать.
— Я ведь и сам, знаешь, перенервничал после всего этого. Такая неожиданность, я сделал это машинально. — начал утешать он Капу, стоящую на кухне. Повёрнутая от Шера спиной, она вообще не желала бы слышать какие-то оправдания от уб**цы своего сына.
— Сам уже сотню раз пожалел, что взялся руководить лесом пчёл. На своей родине ничего путного из меня не вышло, а теперь… я и тебе жизнь испортил. — накрыв лицо ладонями, картинно вздохнул он.
Капа, сегодня принявшаяся как и обычно начать день с готовки завтрака, которую когда-то делала семье, которой теперь больше нет, отставила стряпню, глядя своими раскрасневшимися глазами на прикрытое окно, мерно покрывающееся каплями дождя. В отличие от сегодняшних туч, она вовсе не плакала, потому как, видимо, выплакала всё вчера. Да и вообще Капа была не в печали, она была скорее в каком-то пограничном с помешательством состоянии. Она всё-таки уворачивалась от мысли как-то свершить самосуд над подставным мужем. Тем не менее, она лишилась прежних родных, лишилась в одночасье, жизнь её перевернулась страшно. Шанс найти где-то понимающих себя людей находила Капа лишь в родных сёстрах, в том, что может уехать туда, в родной улей, который покинула много лет назад.
— Не нужно было мне соглашаться идти подменять твоего супруга. А вот теперь, глядишь, меня просто выпрут отсюда. Как я понял, кто-то организовал слежку и намеревался меня обличить с помощью Трутения… — вновь раздался глас с обеденного стола. — Да, недолго тебе осталось меня терпеть.
— На жалость всё давишь? — не побоялась выкрикнуть Капа, которая больше не желала отмалчиваться. Она могла бы побеспокоится за Трутения, но переживать больше было не за кого.
Шер прокручивал в голове события той страшной ночи. Возвращаясь уставшим с работы в улье, он рассчитывал, что все на Иве уже спали мирным сном. Шер поднялся к раковине, дабы снять с лица грим, скрывавший его истинный облик шершня. Ложиться в таком состоянии было нельзя. Когда Шер смыл последние частички краски со своих от природы чёрных усов и уже клевал носом, он увидел в зеркале яркую фотовспышку. Шер обернулся назад, его, похоже, раскрыли. Но кто был этот фотограф? На пороге ванной комнаты стоял Трутений. Тот вскрикнул, попятился от шершня назад, но Лжешеру не составило труда его догнать в полутьме коридоров. Как позже он рассказал Капе, Шер затем машинально выпустил в сторону пасынка жало. Трутений упал на пол, фотоаппарат отлетел прочь, а от столь громкой возни, слышимой наверное даже в пруду, проснулась Капа.
Неужели Трутений орудовал сам? Это глупо... Да и откуда у него фотоаппарат?Ребёнка завербовал кто-то из взрослых, кто-то держащий на Шера особое зло. Кто это мог быть? Это был главный вопрос для шершня в ту бессонную ночь. Признаться честно, он имел малое представление об обитателях леса и не мог предположить, кто мог пойти на такую авантюру. Однако тем временем надо было срочно деваться от тела. Никто не должен был догадаться о случившемся, и Шер решил свалить вину на кое-кого другого. Он вышел к паутине Шнюка и сделал то, что нужно было сделать для сохранения власти.
— Понимаю, жизнь воспитала во мне эгоиста. — произнёс он Капе во впечатлениях о вспомнившемся.
— Пошёл вон… — процедила Капа через зубы.
Шер распрямился. — Ну нет, — сразу последовало в ответ. — Идти мне некуда! — со значительной интонацией высказался он.
— Тогда ухожу я. — сказала Капа, картинно направившись к двери.
— А это пожалуйста! — нахмурился шершень.
Однако дверь открылась сама, словно её открыл наружный шквал, внезапно разыгравшаяся под носом у героев, совсем её не заметивших. На пороге, однако, появился Корней
Стряхивая с себя капли дождя, Корней вытер нос и трясущимся голосом обратился к Шеру.
— Я только с ручья… Что там за ветер, вы не представляете… Шер, у нас беда. Там плот перевернулся. Два пассажира. Один погиб, а Шнюк в тяжёлом состоянии… Пришёл тебе сказать, как никак, наш с тобой друг детства. Хотя, конечно, если брать в расчёт недавние события…
Шер посмотрел на Корнея опустошённым взглядом.
— О, генерал Шер, вы прибыли... — увидев Шера и Корнея движущихся в сторону медпункта, находящегося в улье, сказала пчела. Она хлопотала возле пациента. Шершень, не успевший даже прихватить из дому зонт, пришёл к Шнюку сквозь ливень.
— Он сказал, что должен взглянуть на Шнюка. — ответил Корней, видя, что пока он ходил за Шером, паук в сознание не пришёл.
— Ну что ж... Шнюку, надо сказать, повезло. — начала рассказ медсестра. — основной удар о скалу пришёлся вовсе не на него... А тут ситуация не такая серьёзная — переохлаждение, сотрясение, пару травм.
Шер чувствовал потребность что-то сказать, но подобрать слов не мог. Увидев рядом с больничной койкой чемоданы, которые Шнюк и бабушка увозили вместе с собой, он понял, что успел сломать уже две судьбы... Спасатели смогли вытащить из реки, по видимому, не все чемоданы, уж больно сильное там было течение.
Молчание генерала напрягало пчелу и та увидела в его пустом взгляде ненависть к пациенту. Перед ним ведь тот самый паук, который поймал его сына...
— Я понимаю, каково сейчас вам... Но, позвольте, Шер, мы ведь давали клятву... Мы должны помогать.
— Тут даже говорить нечего. Помогайте... Делайте всё что в ваших силах. Я не смею держать на него зла. С этого момента... — трясясь, пытался выговаривать он. — Я его помиловал.
— Но как же... Как же жители леса? Будут ли они спокойны, зная, что хищник на свободе?
— Ничего! — почти в приказном тоне воскликнул генерал. — Мы будем за ним наблюдать. Будем считать, что эта его теория про лунатизм была правдой.