О состоянии между сном и явью
Бывает так, что душа совпадает с осенью. Прелый холодный воздух уже пахнет снегом. Но снега все нет. Холодный ветер выдувает последнее тепло, выстужает и сушит дорогу. Зябко и сухо в природе и на душе.
На серо-бурой обочине стоит в черном старый батюшка, подол подрясника развевается на ветру, рядом - нелепая яркая сумка в маках. Батюшку жалко - он маленький и худой, а ветер колючий и сильный. Большой джип сам остановился, хотя его хозяин не очень-то и хотел кого-то подвозить. Замерзший старик не ожидал. Засуетился бесполезно, закружился вокруг сумки. Кое-как поднял ее, качнул назад, потом вперед и... сумка сама потянула его в открытую дверь теплой машины. Да так сильно, что обе ноги оторвались от дороги одновременно.
"Вот это прыжок!" - удивились две собаки у сельпо, переживая за знакомого священника. Все это время они не отрывали глаз от сцены с посадкой. Когда дедушка исчез в теплом джипе, собаки переглянулись и вздохнули облегченно: "Поехал наконец... Теперь ему там тепло. Сколько стоял, бедолга!.. Мы-то привыкшие, а он замерзал"...
Конечно, этот собачий разговор я сам придумал. Но поди - проверь, о чем думают собаки, наблюдающие за людьми...
С колокольни набатно грохнул большой колокол... Б-б-о-о-о-м-м!..
Шарахнулись от неожиданности, из-под монастырских крыш и загалдели-захлопали голуби и вороны смерзшимися от стылой дремоты крыльями... Звук набата смешался с вороньим галдежом и повис надолго над селом, не собираясь опускаться на землю и таять... Так и плыл параллельно земле... Уже и птицы перестали раздраженно орать и вернулись под крыши, а колокол все еще гудел, раздвигая сельскую тишину.
Внезапный сильный порыв ветра кинул в морды собакам пожухлую листву. Те смешно зажмурились, заулыбались дрожащими от ветра брыльями, и их уши разлетелись по сторонам. Почему-то собаки любят ветер и никогда не отворачиваются...
Я пошел в ту сторону, откуда прилетел ветер. Он прилетел от монастыря. В той стороне, за монастырским забором, на холме доживал свою сотую или сто пятидесятую осень еще не старый мощный дуб. Листва на нем по большей части сохранилась, молодя пожилое дерево, как густые волосы молодят пожившего, но крепкого старика.
Под дубом проезжал на велосипеде еще один батюшка с осанкой мальчишки, с таким же развевающимся подолом подрясника. Точь в точь, как тот, который уехал в теплой машине. "Братья, что ли?" - подумал я. И сам же ответил себе: "Ну, да. Они же из братии"...
Я еще провожал этого странного велосипедиста глазами, как физически почувствал замедление движения и пространства вокруг. Так бывает перед обмороком...
Картинка вдруг резко изменилась и мрачные, серо-бурые цвета осени, какие вы видите на фотографиях, заиграли резкими яркими цветами...
Так уже бывало со мной. Я знаю, в чем секрет. Это откуда-то потянуло дымом осеннего костра. Или кто-то в огороде сжигал залежалую ботву с соломой...
Этот запах ни с каким другим не спутать. Так пахнет Родина. Так пахнет вдруг проснувшаяся Память... Или это Тот Свет пробивается в этот.
Уверен, что-то похожее случается со многими людьми хотя бы однажды.
Я думаю, что все дело в запахе. И в том состоянии, когда ты мало ел и мало спал, когда ты долго ехал или долго думал. И вот, ты жил-жил, бежал-бежал и вдруг... остановился... И именно в такой момент, когда совпало многое, откуда-то повеет запахом костра из прошлого.
Запах Памяти.
От него все, что было в подсознании, в его уголках, закутках и ячейках, вдруг открывается и предстает перед тобой так ясно и просто, как и сама Память становится вдруг всем твоим знанием.
И ты не вспоминаешь, а знаешь все, что с тобой было и всё, что еще будет, во сто крат острее и пронзительнее, чем в самые лучшие свои часы.
Что это такое, я точно не знаю, но знаю, что это важное свойство человека, которое ему не принадлежит, а значит, этим нельзя управлять...
Вот и сейчас калейдоскопом зашуршали страницы жизни, и Память показала мне мои предыдущие осени в случайном порядке, начиная с детских и даже младенческих ноябрей: тот же ветер, та же беспредельная любовь всего пространства к тебе, тот же запах жженых листьев и осенней прелой ботвы...
Ты держишь в руках синюю шапку с белым зайцем, и на тебе знакомые голубые ботиночки, которые отец привез из Москвы на ноябрьские. Брат кричит откуда-то сверху: "Валерка! Шапку одень, а то мать заругает!" Задираю голову, ищу глазами брата: "Чего?" "Шапку одень, балбес!.. Холодно же". "А я её потерял, наверное, Саня. Мамке не говори"... "Как потерял? А в руке что? - смеется и удивляется брат. - Вот же балбес! И в кого ты такой?" И я не обижаюсь на "балбеса", смеюсь вместе с братом - шапка же нашлась!..
Смотрю на свою руку. На вторую - нет никакой шапки. И брата нет. Только голос его еще звучит откуда-то сверху звонко в ушах: "В кого ты такой?"
В кого я такой? Стою под осенним небом, как мусульманин - ладони кверху... А мимо ветер гонит по пустой дороге пожухлые листья... И никого вокруг в этот час...
Все это длится вне времени, пролетает картинками и происходит в секунды, но для тебя идут минуты и даже часы.
Я узнал и жадно вдыхал этот родной запах детства ( не надышаться!) и медленно оглянулся вокруг измененным зрением. Вижу, как... я иду в куртке поверх темно-синей школьной формы по парку. Иду с двумя портфелями в руках, рядом - рыжая высокая девочка из 7-го "Б". Я знаю ее имя. Именно "знаю", а не "помню". Потому что прошло почти пол-века и я никогда не впоминал ни ее, ни тот день в ноябре 197...какого-то года...
Ее зовут Наташа Зубко. Она выше меня почти на голову и она подкидывает над головой желтые и красные листья. Но листья не падают вниз, а улетают куда-то вверх, а там, будто в рапидной съемке, плавно машут крыльями голуби...
Время совсем замедляется. Пространство створоживается и застывает так, что видно воздух. Наташа смеется и её смех разлетается эхом. А по воздуху медленно, словно под водой, плывут то ли перья, то ли снежинки. Между ними едет священник с осанкой подростка и с величаво развевающимся подолом подрясника. Вернее, он не едет, он медленно плывёт, но велосипед не падает, хотя батюшка почти не крутит педали... Между ним и деревом плавно и медленно парят, словно в стоячей воде все те же пожухлые листья.
Звук набата достигает самой низкой ноты и тоже застывает в глубоком нижнем "до"...
Бо-о-о-о-м-м!...Время останавливается... Вернее, его нет...
Где-то и когда-то я все это уже видел и переживал... "В кого ты такой?"
Кто же это спрашивает меня все время сверху?
Вдруг тишина обрывается и ветер резко и больно хлещет холодом по лицу... Наваждение оканчивается так же внезапно, как и началось.
Ноябрь удивительный месяц. Когда сухо и все в природе тревожно ждет снега. Когда человек оказывается между прошлым и будущим, между рождением и смертью... Это осень твоей жизни... Завтра выпадет снег и начнется зима. Зима тревоги нашей.
Когда душа совпадает с природой, то и Родина понятнее. Стоит она за 250 километров на северо-восток от Петербурга возле облезлого деревянного дома с полинялой вывеской "Почта России" - чья-то мать, чья-то дочь, ничья замерзшая на ноябрьском ветру тётка. И пронзительная эта картина не выходит у меня потом долго из Памяти: огромная береза, с нее облетают последние листья, а у дома стоит, подпирая его угол, тётка в темном ватнике с неясным лицом... Представляй любой образ, который еще помнишь с детства - родной или не очень - обязательно угадаешь.
Стоят такие тетки по всей России. То ли что-то предлагают у них взять, то ли хотят что-то отдать... А, может, и скорее всего, они чего-то ждут. Или просто рады постоять, делая вид, что торгуют, а на самом деле рады встрече с живыми людьми в этом замирающем в ожидании снега крае России... Сколько раз в такие минуты и в таких местах мне приходили в память болезненные и пронзительные строки Тютчева о Боге и о России!...
Эти бедные селенья,
Эта скудная природа —
Край родной долготерпенья,
Край ты русского народа!...
"Возьмите клюкву, молодой человек!" - неожиданно слышу странный голос. "Какая правильная русская речь!" Это предлагает мне ягоду та самая тётка, когда я поравнялся с ее огромным ящиком, на котором стояли маленькие пластмассовые коробочки с сушеными грибами и клюквой.
"Это вы мне?"
Кивает приветливо и с надеждой. Не вижу лица. Прохожу дальше. "Спасибо. Мне не надо", - машинально отвечаю, "весь в Тютчеве", проходя мимо и вперед... "То же мне "молодой", - думаю...
Стоп. Что-то не так. "Так быть не должно. Это неправильно".
Остановился. "Ты ли это? Так и пройдешь мимо?" Тихо вокруг. Только ветер в ветках шумит. Никого на селе. "Так не должно быть, - думаю. - Это в городе можно пройти мимо всех тёток вместе взятых. Там чужие почти все. А тут чужих нет". К тому же мы одни на этой холодной пустой улице... Только она и я. Вдали купола монастыря. И нет людей совсем, только собаки ковыляют рядом. Господи!.. Удивляюсь: "И даже собаки здесь какие-то хромые"...
Утро воскресенья. Жизнь здесь, и без того, неспешная, в ноябрьские выходные замирает...
Резко обернулся. Тетка пристально смотрела на меня. Видел только контуры ее лица в темноте платка. Замерзшая, не молодая женщина с неясным, незапоминающимся, но красивым лицом...В телогрейке, каких теперь уж и не шьют, поди... Таких тёток по России во все времена - несть числа. "Хорошая клюква, сынок!"
Острая жалость со стыдом резанули по сердцу. Я протянул ей деньги: "Возьмите, пожалуйста". Тётка посмотрела на деньги и неожиданно... заплакала. Деньги не взяла. "Не... Не надо... Так не надо. Я же не милостыни прошу. Ягоду возьмите"...
Сердце мое еще больше защемило. Ах, как нехорошо!... Тут уж и я чуть не заплакал вместе с ней... Я представил, что это не чужая тётка, а моя родная мать, которую я не видел уже много лет, стоит на холоде, а мимо проходящий городской пижонистый чурбан в пальто не захотел ничего покупать у нее, хотя деньги были. А это значит, она так и будет мерзнуть тут в надежде, что кто-то из прохожих купит у нее ее нехитрый товар и она с легким сердцем успеет до закрытия в сельпо и что-нибудь возьмет себе к чаю и, возможно даже, позовет к себе такую же одинокую, как сама, соседку и угостит ее...
Я стоял, как дурак, не зная, как сказать, что передумал и что возьму у нее клюкву, чтобы только она не расстраивалась. Я не упрямый. Но врать, особенно сегодня, не хотелось. Когда не знаешь, что сказать, говори, как есть. Я отвел глаза и сказал в сторону, чтобы не встречаться с тёткой вглядом: "Простите, ради Христа. Я не хотел вас обидеть, матушка. Мне просто не нужна клюква. Но если вам очень нужно, я возьму, конечно"... Повернулся, но... никого не увидел. Ну, то есть, вообще не было никого и ничего вокруг: ни тётки, ни ящика, ни клюквы...
Неужели я разговаривал сам с собой?... Но уйти тетка так быстро никуда не смогла бы - вокруг на двести метров все просматривается... "Неужели померещилось? О, Господи!"...
Господь - тут, как тут... Машет двумя руками с горки... Ну, не совсем Он. А то бы я окончательно свихнулся... Но рядом и впрямь оказался человек с лицом "бога" - дорогой мой сродник, отец и исповедник - иеромонах Игнатий. Чтобы сыграть Деда Мороза, отцу Игнатию даже грим не нужен и переодеваться не нужно - вылитый Николай Угодник. Борода - как на иконе или из кино...
Подошел. "Что с вами, Валерий Николаевич, дорогой?" - взволнованно спрашивает.
"Я и сам не пойму... А что со мной не так, отец Игнатий? Почему спрашиваете?"
"Да, на вас лица нет, голубчик!"
"Это я для конспирации", - отвечаю шутливой фразой из любимого фильма и поясняю: "Женщина тут одна была, с клюквой и исчезла куда-то"... "Как исчезла?" - удивляется отец.
"А вот клюкву предлагала и вдруг исчезла"... "Может, показалось?" "Вроде, нет. Мы с ней даже говорили".
"Говорили даже? - удивился иеромонах. - И исчезла?".
Слышу в голосе иронию.
"Не верите?" И после паузы: "Ну, и правильно, что не верите. Значит, и впрямь показалось... Но так явственно все было... Надо же"...
Видя мое замешательство и растерянность, отец Игнатий приобнял меня: "А пойдемте-ка чай пить, Валерий Николаевич! В Дом паломника. Там такие медовики, говорят, есть! Если, конечно, остались еще"...
И мы пошли пить чай.
Метров через сто я зачем-то обернулся. Тётка стояла на углу, подперев собой старый дом с вывеской "Почта России", на том же месте, где я ее увидел в первый раз. До неё было далеко. Но я видел, вернее, чувствовал, что она, не отрываясь, смотрит на меня. А рядом с ней, на ящике виднелась банка с красной ягодой...
Я почему-то не удивился, но и не стал показывать тётку отцу Игнатию... А вдруг...
Я ведь потом, уже в дороге, понял, вернее, догадался, кто это была...
Ехали с товарищем до Питера молча. Я то ли спал, то ли дремал...
Когда через четыре часа приехали, я открыл заднюю дверь, чтобы забрать сумку...
На заднем сиденье лежала банка с клюквой... Та самая. Из прозрачной, как слюда, пластмассы...
Валерий Татаров
