Фалесу вода, скорее всего казалась основой жизни. Всем трем милетским философам было присуще одно общее свойство. Они готовы были принять простое начало как исток всех вещей, не задаваясь массой вопросов, которые естественно приходят на ум при более развитом анализе. Аристотель, критикуя их, пишет: «Ведь как бы то ни было, не сам же субстрат вызывает собственную перемену… например, не дерево и не медь – причина изменения самих себя, и не дерево делает кровать, и не медь – статую, а нечто другое есть причина изменения. А искать эту причину – значит искать некое иное начало, а именно, как мы бы сказали, то, откуда начало движения»[1]. Иными словами, для милетцев, и для Фалеса в частности, в первоначале содержалась вся причинность, вода у Фалеса была самодвижущей, причина ее изменения содержалась уже в ней самой. Но оправдано ли критическое отношение Аристотеля? Едва ли.
Пусть это и не укладывается в представления Аристотеля, но то, что «субстрат производит перемену в себе» - вполне нормально для милетцев. Дело в том, что материя, из которой все состоит – в случае Фалеса – из воды – не является для ранних философов мертвой и инертной. Потому для них не было необходимости вводить дополнительный – движущий элемент. Гатри пишет: «Принимая воду, воздух или огонь как единственный источник бытия, они исходили в том числе и из присущей им подвижности. Вода дает жизнь, а море демонстрирует внешне беспричинное волнение; воздух носится здесь и там в форме ветра; огонь увеличивается, и колыхается, и питается другими субстанциями»[2] . Ход мышления милетских философов показывает, что они находились лишь в начале рационального пути познания мироздания, но они уже на него ступили. Для первых мыслителей их элементы – то из чего состоит все – были одушевлены, в этом можно увидеть проблески далекого анимизма – раннего религиозного представления о том, что все в мире одушевлено – от камней до ветра, но надо заметить – что из первых мыслителей никто не выбирал себе «землю» как элемент. Критика Аристотеля проистекает из того обстоятельства, что интеллектуальный прогресс к его времени привел к тому что, считать воду или воздух божественной силой стало просто невозможно. Впрочем, критика Аристотеля кажется умеренной на фоне того, что Гегель два тысячелетия спустя говорил о том, что мысли Фалеса не хватает спекулятивности. В данном случае мы можем видеть как постоянно в истории философии повторяется один и тот же сюжет – пробрасывание собственных философских установок и собственного словаря, что не менее важно, на материал, который беззащитно предоставляет нам прошлое. Впрочем, не многим лучше, а по мне так и намного хуже, те апологии прошлым заблуждениям, которые нет-нет возводят вокруг них современные мыслители. Но давайте на секунду бросим взгляд на то как схватывал сущность философии Фалеса Гегель, все-таки крупнейший философ своего времени, к тому же предпринявший обстоятельный, хоть и тенденциозный экскурс в историю философии: «Фалесово положение, что вода есть абсолют, или, как говорили древние, первоначало, представляет собою начало философии, так как в нем достигается сознание, что единое есть сущность, истинное, что лишь оно есть само по себе сущее. Здесь наступает отделение от содержания нашего чувственного восприятия; человек отходит от этого непосредственного сущего»[3]. Затем Гегель вновь пускается в рассуждения о спекулятивной бедности Фалеса. Здесь нет желания заполнить текст максимальным количеством цитат «из великих». Дело скорее обстоит в том, чтобы показать, что могут существовать совершенно разные оптики, через которые мы можем посмотреть на один и тот же предмет – вот я вам и предоставил оптику Гегеля. Соглашаться с ней или нет, решать читателю, лично я с ней не согласен, потому что конкретика мысли Фалеса оказывается здесь опутаны жаргоном, который способен только уводить прочь от какой бы то ни было конкретности.
В связи с первыми философами на поверхность всплывает следующий термин – «гилозоизм». Иногда его в применении к милетским философам критиковал исследователи, но он скорее выражает истину. Что это значит? Это значит отсутствие деления на дух и материю, для милетских философов все было в равной мере и материально и одушевлено, распад на две эти «категории» (назовем так, но возьмем в кавычки, дабы не вводить в заблуждение мнимой строгостью) у них не происходил. В отношении милетских философов ни в коем случае нельзя употребить совсем другой термин (хотя мы знаем, что некогда было время, когда определенные деятели буквально выискивали предлоги, чтобы приписать этот термин как можно большему количеству древних мыслителей) – и этот термин – «материализм». Нынешнее понимание материализма, как отказа от значимости духовного начала, совершенно неуместно в отношении первых философов. Они не были сторонниками идеи, что всякий феномен можно свести к материальному явлению. У них именно что материальное и духовное были слиты – нераздельны. Некие маститые авторы, вроде Г. Гомперца развивают критику и против понятия «гилозоисты», указывая, что первые мыслители принимали вещи такими какими они являются, без какого либо объяснения – в таком случае получается, что проблемы материя/дух даже теоретически не могло у них существовать. Так ли это?
В трактате «О душе» Аристотель говорит, что Фалес отождествлял с причиной движения душу или жизнь (одно для него – названия разные). Аристотель пишет: «По-видимому, и Фалес, потому, что о нем рассказывают, считал душу способной приводить в движение, ибо утверждал, что магнит имеет душу, так как движет железо»[4]. Понимание души как движущей силы – это общегреческая тема, общий для греков подход к пониманию души или psyche. Аристотель так же говори о Фалесе, что тот считал что все полно богов, и употребляя оборот «быть может», Аристотель связывает это положение с представлением более поздних философов, что «душа разлита во всем». Само утверждение «Все полно богов», встречается у Платона в «Законах», и не связывается ни с каким конкретным философом, а Диоген Лаэртский приписывает сходное утверждение («все полно духов и душ») Гераклиту. При этом, Диоген Лаэрций скорее всего имеет своим источником о Гераклите… самого Аристотеля, который рассказывает историю о сходной фразе, Гераклитом произнесенной. Об этом в свое время. В общем, нет резонов утверждать, что Фалес, произнося что все полно богов, говорил что-то новое и оригинальное для греков. Это было скорее следствием глубоко укорененной в греческой культуре того времени веры в одушевленность всего сущего – анимизм. Вполне возможно, что на каком-то (даже быть может – бессознательном) уровне Фалес разделял эту веру. Гатри пишет: «Изучение милетских мыслителей показывает тесную связь между некоторыми их представлениями и общим интеллектуальным климатом того времени. Различие – причем решающее – заключается в подходе милетцев к этим представлениям, в их критическом духе и решимости включить их в рациональную и единообразную систему»[5].
Диоген Лаэрций, ссылаясь на Аристотеля и Гиппия подчеркивал то, что Фалес не делал различия между одушевленным и неодушевленным: «Аристотель и Гиппий утверждают, что он приписывал душу даже неодушевленным предметам, ссылаясь на магнит и на янтарь»[6]. Этот пассаж, о магните и янтаре стал постоянно присутствовать в любом изложение учения Фалеса – как наглядная иллюстрация его убеждения в том, что все в мире одушевлено. Важно также подчеркнуть, что здесь видно как научность преодолевает анимизм – Фалес не просто говорит об общей одушевленности – он занимается «изучением» непостижимого тогда явления магнетизма.
Вода как причина мира – как его архэ – должна в себе самой заключать причину движения и изменения, что для греков означало, что она должна быть одушевленной, обладать psyche– быть жизненной. Фалес, при выборе архэ посчитал, что вода именно что лучше всего в мире удовлетворяет этим требованиям. При этом, когда мы говорим о начале мира как воде, нужно держать в уме, что вполне реальна альтернатива – влажное. Начало Фалеса вполне возможно понимать именно как нечто влажное, а не как эмпирически доступную нам воду – один вид влаги среди всех прочих. Это важное отступление, и его нужно принимать всерьез. Да и в целом, если уж говорить о важности и чем-то серьезным, то здесь мне вспоминаются слова Бертрана Рассела, о том, что утверждение Фалеса о том, что вода – первоначало всего, нужно рассматривать как серьезную и научную гипотезу (с поправкой на время), ведь вода состоит и из водорода, то есть в ней содержится простейший химический элемент во вселенной, что вполне себе знаменательно для начала философии и науки. Тот же Бертран Рассел и вовсе говорит, что уважение к Фалесу во многом может быть основано именно на его научном, а не чисто философском вкладе. Некоторые современные философы, такие как Грэм Харман и вовсе считают всех досократиков людьми именно науки, а начало философии связывают с более поздним периодом, и конкретно, с Сократом. Я не согласен с Харманом. Да, Фалес и другие милетцы не рассуждают не о человеке, не о сущности познания. Но в начальной точке попытка объяснения мира – это не только научное, но и философское предприятие.
Вода обладала для Фалеса вечной жизненностью. А если задать вопрос древнему греку – «Что живет вечно?», то он бы ответил, что вечно живым является – Бог. Вечная жизнь для грека – явный признак божественного существования. Фалес не мог обойти это коренное представление, и отвергая антропоморфные божества, сохранял общий словарь своей культуры. Отсюда вытекает его утверждение, что все полно богов. То есть все – состоит из воды – которая наполнена вечной жизненностью – и потому, конечно же, является божественным началом. Гатри пишет: «Фалес решил, что, если в основании всей природы находится что-то одно, то это должна быть вода. Именно эта гипотеза, вопрос, который он задал, обессмертили его имя в истории науки. Фалес признает, что другие, подобно Гесиоду, высказывали приблизительно ту же идею, но, ссылаясь на богов и духов, наделенных необычными силами, они снимали вопрос, потому что их существование нельзя ни доказать, не опровергнуть средствами, с помощью которых мы познаем мир природы»[7]. Фалес первым в истории, попытался объяснить многообразие мира, изменениями исходного принципа, что заключен в самой природе. Можно только попытаться представить, как – неожиданно – не сказания о богах, а сам природный мир вокруг маленького человека, вдруг взывает к тому, чтобы быть объясненным, понятым.
Когда мы говорим о предшественниках Фалеса из сферы мифологического мышления, мы должны понимать, что их подлинная важность заключалась в том, что они сделали привычной идею Космогонии, и Гесиод здесь, конечно же, выступает на первый план. Генезис космоса – в этом была идея – и Гесиод (равно как и другие авторы), подготавливал почву для философии в целом, и для Фалеса в частности. Характерной чертой ранних греческих космогонических представлений, было то что в «начале времен», как считалось все было смешано в некую единую массу, в которой не было различий между чем либо – она была – недифференцированной. И процесс «творения» (как у греков, так и у восточных их соседей, которые в целом разделяли подобный подход) начинался с разделения массы – отделения элементов друг от друга. Греческое описание возникновение мира приводит Диодор, и его описание восходит к сочинению начала Vв. до н.э., и там говорится, что в начале небо и земля имели форму единую и природа их была смешана. Позже тела земли и неба разделились и мир получил то устройство, которое можно наблюдать и ныне. Диодор подкрепляет это цитатой из великого греческого трагика Еврипида, из пьесы «Мудрая Меланиппа»:
От матери я эту мысль усвоила:
Единым целым были небеса с землей;
Когда же друг от друга отделилися,
Родили все и к свету вывели:
Деревья, птиц, зверей, что морем кормятся,
И смертных род
Чтобы понять, какая мифологическая картина мира стояла за подобными взглядами, необходимо обратиться к Гесиоду, древнему писателю, что внес значительный вклад в систематизацию олимпийской мифологии. В «Теогонии», он повествует об Уране и Гее, которые представляли собой как небо и земля слитное единство, до тех пор пока их насильно не разделил Кронос – их сын-титан. В орфизме – мистическом направлении греческой религиозной мысли, говорилось что мир возник в форме яйца, а когда оно разбилось (да… надо постараться такое себе представить), то появился Эрос – дух порождения, а верхняя половина яйца стала небесами, в то время как нижняя – стала Землей. Возможно, Фалес был в некоторой интеллектуальной обусловленности этой традицией, хотя Бертран Рассел в своем знаменитом труде «История Западной Философии» пишет следующее: «Милет был богатым торговым городом; благодаря сношениям Милета со многими народами первобытные предрассудки и суеверия в этом городе были ослаблены. До того как Иония была в начале Vвека до н.э. покорена Дарием, она в культурном отношении являлась важнейшей частью эллинского мира. Религиозное движение, связанное с Вакхом и Орфеем, почти не затронуло ее; ее религия была олимпийской, но она, по-видимому, не принималась всерьез. Философские построения Фалеса, Анаксимандра и Анаксимена следует рассматривать как научные гипотезы, и они редко испытывают на себе какие-либо неуместные влияния антропоморфных стремлений и нравственных идей»[8]. Тем не менее, в полностью изолированной от религиозных идей обстановке Фалес все же не находился. Вне зависимости от того, какая ветвь греческой религии была к нему ближе, она все равно могла давать Фалесу пищу для размышлений. Так что можно гипотетически допускать, что мифология подготовила для милетцев почву, и тогда тем более важным становится главное милетское философское достижение – то что философы полностью отказались от мифологической модели и попытались начать объяснять природу исключительно в понятиях самой этой природы. Это без сомнений великий момент перевода стрелок интеллектуальной жизни – с колеи мифологии на дорогу научного подхода.
Ныне историки как правило говорят о достижениях Фалеса в двух принципиально различных аспектах, с одной стороны, говорят о том, что он поразительным образом предвосхитил научное мышление, которое характерно для нашего современного общества, а с другой о том, что все совершенное им не выходит за рамки рационализации мифа. Вот что, пытаясь примирить две эти тенденции пишет Гатри: «На самом деле непреходящее обаяние милетцев заключено в том, что их идеи образуют мост между двумя мирами: мифа и разума. Поиск единства во вселенной, лежащего за всем многообразием ее проявлений, вечен и повсеместен. Это религиозная и эстетическая, философская и научная потребность; и она проявляется во все периоды истории»[9]. В качестве определенного резюме, пусть и промежуточного – для истории Фалеса, и его исторического выбора воды, приведем цитату из Уайтмена: «Фалес имел дело с вещами как они есть, а не с такими, которые скрупулезно отсортированы и очищены химиками. Поэтому его утверждение, хотя и не полностью истинное, было, в своем подлинном значении, очень далеко от того, чтобы считаться вздором. Большая часть земной поверхности покрыта водой; вода пропитывает каждую область нашей атмосферы; жизнь, как мы ее знаем, невозможна без воды; вода была ближе всего к мечте алхимиков об универсальном растворителе; вода исчезает, развеянная ветром, и вновь появляется, проливаясь из облаков в виде дождя; лед превращается в воду, равно ка снег, который падает с небес; и целая страна, окруженная безжизненной пустыней, плодородна, богата и густо населена потому, что через нее каждый год прокатываются огромные массы воды»[10].
Чему мы можем в настоящий момент научиться, на примере истории Фалеса? Тому, что иногда – что-то возникает. Что нужна не только сила титана дабы сдвинуть ситуацию и нулевой точки, но и легкость – дерзкая легкость нового начала, когда само вдохновение подсказывает тебе правильные слова, идеи и образы. Фалес начал историю философии, конечно, он опирался на какие-то точки влияния, которые уже кто-то начертил до него. Возможно, на него оказала влияния гомеровская систематизация олимпийской религии, возможно «экзотика» вавилонской мифологии из поэмы «Энума Элиш», быть может что-то еще, что мы не знаем, что потерялось в мерном токе веков и тысячелетий, но главное заключено в ином – Фалес проложил дорогу – и для философии и для науки – для волшебного, вечно вдохновляющего предприятия познания мира и жизни.
[1] Аристотель. Метафизика.
[2] У.К.Ч. Гатри. История Греческой Философии т.1. с. 163.
[3]Г.В.Ф. Гегель. Лекции по истории философии. С. 207.
[4] Аристотель. О душе.
[5] У.К.Ч. Гатри. История Греческой Философии. Т.1. с. 166.
[6] Диоген Лаэрций.
[7] У.К.Ч. Гатри, История греческой философии. Т.1. сс. 169-170.
[8] Б. Рассел. История Западной Философии. С. 55.
[9] У.К.Ч. Гатри. История греческой философии. Т.1. сс. 172-173.
[10] Уайтмен, Рост научных идей.