Гюльджан-аби! Гюльджан-аби! Гюльджан-аби! По-мо-ги… Айсылу не спит. Дрожит в холодных объятьях страха, обхватив руками острые коленки, и часто дышит. Голос старухи звонким эхом отдаётся в голове: "Шурале придёт за тобой, приблудка! Схватит и утащит в лесную чащу! А если и не утащит, то откусит все части тела, что выпирают…" И Айсылу шепчет молитву, просит Всевышнего о помощи. Но Шурале не уходит. Дух леса стоит огромной чёрной тенью в углу комнаты, не сводит с девочки ярко-жёлтых глаз. Пальцы его корявыми ветками касаются пола. Борода спускается по груди, рукам, обвивает ноги с копытцами. Шерсть клоками покрывает тело. Чешуйчатый рог блестит от света керосиновой лампы, царапает потолок. Шурале молчит, сжимает сухие чёрные губы и ждёт, когда девочка зашевелится. Но Айсылу помнит, знает, двигаться – юк! – нельзя. Она сидит тихо, даже не моргает. Глупый Шурале подумает, что Айсылу уже мертва – и не тронет её. *** Утро начинается с недовольного ворчания старухи Гюльджан. Айсылу открывает глаза. С потолка свисают янтарные бусы из сушёных яблок и кураги, пахнет липовым мёдом, душицей и сахарной алычой. Девочка приподнимается, оглядывается. На табыне лежат отрезанные куски бархата и разноцветные мотки ниток, две тюбетейки с незаконченным орнаментом. Тонкие иглы блестят из красной парчовой подушечки. Айсылу радостно выдыхает – дома. Она проверяет гладкими ладошками худенькие ноги – на месте. Трогает нос и уши – всё здесь. Улыбается серебристому пауку, что упал на мятую простыню, берёт его двумя пальчикам и выпускает на пол. Обнимает сама себя, гладит по плечам. Слава Аллаху! – Айсылу-у-у, – крик старухи доносится со двора. – А ну, иди сюда, приблудка! Спишь ещё, бездельница? Айсылу натягивает шаровары, надевает кулмэк и на босу ногу выбегает на улицу. Мчится по пыльному двору, отворачиваясь от жутких лошадиных и бараньих черепов на заборе. Перепрыгивает через яму с помоями, зажимая нос пальцами, и со всего размаха влетает в сердитую и вечно взъерошенную Гюльджан. Хватается тоненькими ручками за её необъятную талию, повязанную цветастым платком. И обнимает, обнимает. – Гюльджан аби-и-и! – пищит Айсылу, смеётся и плачет одновременно. – Шурале не украл меня сегодня ночью! Не забрал! Девочка топчется голыми ступнями по тёплой треснувшей земле, размазывает солёные слёзы по розовым щекам и жмётся к суровой хозяйке дома. Старуха недовольно кряхтит, шлёпает губами-гусеницами, отпихивает девчонку, отмахивается: – Ещё бы. Зачем Шурале такая бездельница, как ты? – Гюльджан чешет расплющенный нос, похожий на гнилую картошку. – Спит и спит! А птицу кто выпускать будет? И Мэликэ в загоне. С голоду, глядишь, подохнет… Скажи, зачем Шурале лентяйка? Если только ноги откусить или ухо. Они для него, ох, какие сладкие! Старуха щурит хитрые глаза, а Айсылу опять хватается одной ладошкой за ухо, второй за нос, забывая, что уже проверяла. И смеётся, смеётся, будто и нет счастья большего на земле, чем неоткушенные уши. – Голову накрой. И иди работай, – кожа между бровей у старухи собирается в бугристый холмик, а взгляд становится колючим. – Ты помнишь какой сегодня день? Готовы тюбетейки? Гюльджан-аби выставляет мясистые руки в боки и ждёт ответа. Пушистые чёрные ресницы Айсылу порхают вверх-вниз, вверх-вниз. Она не сводит со старухи глаз и поправляет упавший с худенького плеча рукав. Молча кивает. Девочка чувствует, как щёки щиплет, словно лицо окунули в крапиву или намазали уксусом, – это всегда происходит, когда Айсылу врёт.Там совсем немного осталось: расшить нитями и закрепить ленты, – рассуждает про себя девочка. – Быстро справлюсь." Ишбулат-абый, да возблагодарит его Всевышний, всегда забирает тюбетейки вечером. Айсылу успеет. Конечно успеет! *** "Ночь приходит, не спросит, а огромный чёрный медведь ищет своё счастье…" – негромко поёт девочка старую татарскую песню и вышивает. Иголка тянет за собой нить цвета летних облаков, рисует витые узоры, разбавляет черноту бархата светом. Калампур – символ жизни и солнца — рождается на мягкой ткани в юных руках Айсылу. Тюбетейка наполняется милостью Аллаха и великой силой духов. С того дня, как Айсылу привезли к Гюльджан с далёкого села Селенгуши, прошло уже восемь лет. Всевышний забрал родителей девочки внезапно. Неизвестная болезнь покрыла их кожу сухими бордовыми пятнами и заставила кашлять кровью. Из родни нашли только тётку отца – Гюльджан. Сиротку отправили к ней, в тихий Кырлай – село, окружённое полосой густого ельника и звонкими речушками. Старуха жила одна. Детей по молодости не смогла выносить, а муж оставил вдовой двадцать лет назад. И вот под конец жизни Всевышний подарил ей маленькую кызым – любопытную и вертлявую малышку с глазами цвета переспелой вишни. Айсылу очень любила брюзжащую и суровую Гюльджан. Всегда крутилась рядом с ней. Девочка внимательно наблюдала, как старуха варит густое варенье из груш и слив, напевая песни в благодарность щедрой осени. Запоминала, как правильно печь кыстыбый с пшённой кашей, корочка которого должна быть загорелой, но не пересушенной. Училась готовить густой, ароматный и наваристый аш, такой, чтобы ложка стояла. А прошлой весной, когда Айсылу исполнилось десять, Гюльджан научила её украшать тюбетейки. Господин Ишбулат появился в их доме в начале мая, когда яблони только набирали пурпурный цвет, а черёмуха уже распустилась. Он увидел на голове знакомого муллы бархатную тюбетейку зелёного цвета, расшитую золотом и серебром, и спросил, где можно достать такую. Гюльджан сразу невзлюбила остроносого и угловатого господина. Она внимательно наблюдала за чёрными глазами немолодого мужчины, за костлявыми пальцами, перебирающими белую скатерть на столе. Вслушивалась в его неприятный хрипловатый голос и прогоняла Айсылу, когда гость входил в дом. Два раза в месяц, по воскресеньям, Ишбулат покупал по две тюбетейки. Платил исправно. – Зачем ему столько, Гюльджан-аби? – спрашивает осторожно Айсылу старуху, когда они садятся за круглый стол, накрытый ажурной скатертью для вечернего чаепития. Раскрасневшаяся Гюльджан морщит лоб и пыхтит, разливает горячий чай в белые фарфоровые пиалы. Солит, добавляет в каждую кусочек сливочного масла. Отпивает молочный напиток, зажмурившись от наслаждения, а потом бурчит: – А мне какая печаль? Пусть хоть маринует. Главное, акча платит. Девочка пожимает плечами и откусывает румяный калач, щедро обсыпанный сахаром и орехами. Для Айсылу господин всегда привозит это лакомство. Ещё он кладёт на стол кулёк с прозрачными сладкими камешками, которые тают во рту, оставляя прохладный вкус мяты на языке. Хороший абый. Добрый. И почему он не нравится Гюльджан-аби? *** Айсылу спит. И снится ей, как грубые деревянные руки Шурале хватают её за худые щиколотки, тащат по мокрой утоптанной траве в лес. Чёрный дух швыряет бедную девочку в бездонную яму и потешается. Ой, как больно спине и рукам Айсылу! Девочка просыпается, пытается встать, но нет под ней простыни, нет скрипучего пола под ногами. Кинули Айсылу в мешок, как маленького слепого мэче и везут, везут в тёмную неизвестность. Она не понимает, сон это или явь, щиплет руку тонкими пальчиками и шепчет:Гюльджан-аби… Гюльджан-аби… По-мо-ги…" Вдруг движение останавливается, и девочка слышит грубый голос: – Развяжу мешок, если бежать не надумаешь… Айсылу молчит. Главное, не шевелиться. Главное, не шевелиться. Злой дух подумает, что она уже умерла, и… Что-то шуршит у изголовья. Ещё мгновение и раскрывается перед глазами Айсылу бездонное чёрное небо, густо утыканное жемчужными звёздами. Испуганная девочка жадно хватает ртом воздух, носом вдыхает прохладу ночи, пока вместо тёмной глади небес не появляется перед ней лицо господина Ишбулата. – Да и куда тут бежать – лес кругом, – машет он лучиной в сторону огромных елей. – Завтра к вечеру в Кушлавыч доберёмся. Теперь со мной будешь жить. Бабка Гюльджан тебя продала, Айсылу. За семнадцать баранов. Ишбулат-абый суёт в мешок кулёк с прозрачными камешками, а девочка тонет в словах господина, как в вязком вонючем болоте.Бабка Гюльджан тебя продала… – повторяет она. – За семнадцать баранов…" Ишбулат расправляет поводья и несильно стегает хлыстом белогривого жеребца. Повозка трогается. Айсылу прячет в ладошках крупные горячие капли слёз и дрожит всем телом; забирается глубже в мешок, чтобы извозчик не слышал всхлипов, и молится, молится. Повозка тормозит резко. Девочка слышит трескучие удары о землю. Испуганное ржание лошади врезается в уши. Ишбулат-абый истошно кричит, потом жалобно скулит, словно побитый за провинность пёс, взывает к помощи Всевышнего, хрипит и замолкает. Айсылу не шевелится. Замерла. – Бару бирле мин! – слышит девочка странный голос, булькающий, словно кипящий аш на плите старухи Гюльджан.Пойдём со мной", – повторяет шёпотом Айсылу и съёживается в комочек. – Бару бирле мин! – голос становится строже. И девочка слышит его уже над макушкой, чувствует горячее дыхание. Она дрожащими руками тянет на себя мешковину, выглядывает и врезается взглядом в ярко-жёлтые глаза на перекошенном волосатом лице. Шурале нашёл Айсылу даже здесь. Он поднимает корявые руки-ветки к небу, задевая яркие звёзды, а потом медленно опускает. Обхватывает и закидывает худенькое тельце в одной ночной рубашке на деревянное плечо. Дух степенно шагает в густую чащу леса. Тлеющая лучина, повозка с притихшим конём, распластанное на земле тело Ишбулата-абый с выпученными стеклянными глазами всё дальше и дальше удаляются от взора Айсылу. И вскоре съедаются непроглядной тьмой. Девочке кажется, Шурале несёт её вечность. Глаза привыкают к темноте, и Айсылу различает ветки колючих елей, пролетающих перед лицом. Тонкие иголки цепляются за длинные волосы, больно, но девочка молчит. Она уже притерпелась к запаху дыма и сажи, что исходит от волосатого Шурале, даже аккуратно щупает его шерсть на деревянной спине тонкими пальчиками. Мягкая.Как у баранов, – вспоминает Айсылу. – Теперь их много у Гюльджан-аби…" Шурале заходит в деревню до крика первого петуха. Ищет знакомый дом с резными ставнями и красными воротами. Дубовая дверь заперта. Старая Гюльджан спит и не знает, что ночью украли её маленькую кызым. Шурале идёт в хлев, где в загоне, уткнувшись мордой в пустое корыто, стоит и тяжело дышит корова Мэликэ. Худой телёнок при виде духа испуганно бьётся рожками в деревянную дверь, жалобно мычит. – Чу! – булькает Шурале на бычка. Тот затихает. Лесной дух аккуратно кладёт спящую девочку на уложенное с вечера сено и, не оборачиваясь, уходит. *** Айсылу просыпается, открывает глаза. У лица кружит желтобрюхая оса и норовит присесть на кончик носа. Мэликэ пристально смотрит на Айсылу, хлещет себя тугим хвостом по пятнистым бокам и громко фыркает. – Айсылу-у-у, – кричит старуха Гульджан на весь двор. – Где тебя носит, лентяйка? Послал Аллах приблудку-бездельницу на мою голову! Девочка нащупывает ладонями колючее сено и медленно поднимается на ноги. Оглядывается. Сон ли был? Голова кружится. В одной ночной рубашке, пахнущей сажей и гарью, она идёт по пыльному двору и озирается по сторонам. Внимательно всматривается в лошадиные и бараньи черепа, что висят на заборе. Обходит помойную яму. – Гюльджан-аби, я здесь… – шепчет испуганно девочка, смотрит пристально в узкие глаза старухи-предательницы. – Чего уставилась? Груша с деревьев падает какой день. Гниёт. Давай, одевайся, пошли собирать. Сахара я уже у Ляйсан обменяла, будем варенье варить… Айсылу стоит, как вкопанная, с бабки взгляд не сводит. Что ж и не удивляется совсем Гюльджан-аби, что девочка дома? Или вида не подаёт? Вскоре из-за деревянного забора появляется уставшее, изрезанное морщинами лицо Михди-бабая, соседа напротив. – Салам, Гюльджан! Слышала ли? – он щурит и без того узкие глаза, мусоля в зубах пахучую самокрутку. – Господина Ишбулата нашли на дороге сегодня утром. Аю растерзал. Медведи свирепствуют нынче. Воистину, все мы принадлежим Аллаху, и к Нему мы вернёмся. Старуха молчит. Трёт нос морщинистыми пальцами, опускает взгляд в сухую треснувшую землю. – Проделки Шурале, – шепчет она в ладошку и быстро проводит ею по лицу. – Да спасёт нас Всевышний! – Так ведь слухи про него ходили с Кушлавыча нехорошие, Гюльджан. Говорят, Ишбулат девочек воровал, старый шайтан, – произносит Михди-бабай чуть тише и укоризненно качает головой. Айсылу делает шаг назад и замирает. Сердце колотится, в глазах плывёт, пальчики рук дрожат. Она всё поняла. Теперь Айсылу всё поняла. – Ну, чего рот раскрыла и уши развесила! Бегом одеваться — и в сад, – командует Гюльджан-аби и сурово смотрит на убегающую в дом босоногую девчонку. *** Груши с земли они собирают молча. Старуха с удивлением поглядывает на задумчивую Айсылу, кряхтит недовольно. Девочка снимает с помятых фруктов прилипшие травинки и аккуратно складывает плоды в корзину. Гюльджан не выдерживает и, уткнув руки в боки, спрашивает: – Ой, а ты чего это молчишь сегодня? То целый день язык, что помело, а тут, гляди-ка, молчит… Шурале откусил? – хитро улыбается бабка, вытирает рукавом капельки пота со лба. – А ты бы меня продала за семнадцать баранов? – звенит тоненький голосок Айсылу, приглушая жужжание надоедливых ос. Девочка не смотрит на старуху, растерянно разглядывает чёрные точки на гладкой кожице груши. Гюльджан-аби опускает тяжёлые руки и нервно шлёпает влажными губами. Щёки её наливаются бордовой краской, а в уголках глаз блестят капельки горячих слёз. Спешно вытерев грязные ладони о подол фартука, она притягивает к себе дочку, и щербатая улыбка расплывается на суровом лице старухи. – Да кому ты нужна такая, лентяйка?!
Автор: Наташа Лебедевская.
Оригинальная публикация ВК.
