В настоящее время 7 ноября отмечается как День воинской славы, посвященный военному параду, прошедшему на Красной площади в 1941 году. Праздник был установлен в 1995 году и пришел на смену мероприятиям в честь Октябрьской революции. Установлен Федеральным законом № 32-ФЗ от 13 марта 1995 года «О днях воинской славы и памятных датах России».
Парад 7 ноября из кинофильма "Битва за Москву".
Повесть армянского писателя Стефана Зорьяна (1890-1967) "Девушка из библиотеки" была впервые издана в 1930 году.
Зорьян С. Е. Девушка из библиотеки / пер. с арм. А. Бабаян ; ред. и предисл. Гайка Адонца. ‒ Москва ; Ленинград : Гос. изд-во, 1930. ‒176 с.
Действие происходит в Армении накануне установления Советской власти. Главная героиня Виктория Данельян ‒ библиотекарь, агитирующая за Советскую власть. Повествование ведётся от имени матери девушки.
Виктория уже кончила школу. По моей просьбе дали ей службу в библиотеке. Легкая и чистая была у нее работа: давала людям читать книги или сшивала, склеивала разорванные. После службы она все читала, частенько до глубокой ночи читала.
— Слушай,— бывало, говорю ей,-— Виктория, поешь хоть хлеба.
—Мама, дорогая, вот кончу страничку, тогда и поем...
А читала она так же хорошо, как священник в церкви. Иногда беседовала со мной о прочитанном, о людях, которые писали книги.
— Вот,— говорила она,— тот, кто написал эту книгу, был сыном простых людей, а посмотри, какие написал интересные вещи!
Читала она и по-армянски, и по-русски, читала и рассказывала о том, как люди живут в других краях, как одни богатеют, а другие нищенствуют. Многого я не понимала. Любила Виктория говорить о больших городах, о том, что будет на свете через много лет. Я послушаю, послушаю ее, да и скажу:
— Эх, Виктория, а ведь всего-то этого мы не увидим!
— Увидим,— говорит,— мама. Увидим когда-нибудь...
В это время пришли в город вести, что царя сбросили
с престола. Какая была радость кругом! Всюду вывесили красные флаги. Несколько дней народ не уходил с улиц. Везде говорили речи, радовались, кричали: «Да здравствует революция!» Я не понимала, что такое «революция». Но мне казалось, что радости этой наступит конец, что не бывать стране без царя. Через несколько дней приехал из Тифлиса Гайк Азатян и произнес речь. Ну и говорил же он! Заслушаешься! Говорил о том, что не должно быть больше ни прежних чиновников, ни начальников, ни городского головы, что все эти люди — слуги царя и что их всех нужно сменить... Сейчас же после этого арестовали нашего пристава, начальника, тогда же удрал
лесничий, сбежал мировой судья, сорвали погоны со стражников, некоторых даже избили, другие убежали.
Все это я видела собственными глазами. «Почему же,— думаю,— такое творят над ними, в чем вина этих стражников?» А Виктория поясняет:
— Так и следует им, мама, потому что они продались царю.
С этого дня начались собрания. Виктория моя потеряла сон и покой. Днем — библиотека, вечером — собрания, а ночью читает книжки да газеты.
— Послушай,— говорю,— дочка, хватит, нельзя так много читать. Ты уже кончила школу, на что тебе столько читать?
— Мама,— говорит,— ты ничего не понимаешь. Мне еще очень много нужно читать. Другие получают высшее образование, едут в Петербург, в Москву, а я хоть дома поучусь.
— Ты вконец и зрение потеряешь и ума лишишься,— уговаривала я ее.
Да разве слушалась она меня? В постель с книгой ложилась. А иногда я просто сердилась:
— Не жалко тебе глаз своих, так пожалела бы хоть керосин. Ведь вздорожал он.
А она мне:
— Мама, не мешай. Керосину я тебе куплю. Завтра мне выступать на собрании. Дай мне хоть подготовиться.
— Послушай,— говорю,— дочка, что ты потеряла на этих собраниях? Вон дочки Михака: были бы эти собрания хорошим делом, пошли бы и хозяйские дочки. Они ведь ученее тебя.
— Ах, пожалуйста,— отвечает она,— не сравнивай меня с ними. Им только и дела, что пудриться да бездельничать.
Это она правильно сказала. Каждый день эти девушки пудрились и ходили то в театр, то в клуб, то на вокзал. Весь день с зонтиками в руках разгуливали по городу.
— Да, пудрятся. Зато не стригут кос, как ты, и не бегают по собраниям.
— А на что мне, мама, волосы? — говорит она.— Я же не ищу себе, как они, жениха.
— На то и девушки, чтобы искать женихов. А те парни, что гуляют с тобой, кто они тебе?
А она мне в ответ:
— Товарищи.
— Послушай,— говорю,— товарищами у тебя могут быть девушки, а не парни.
— Эх, мамуся! И ничего-то ты не понимаешь! — отвечала она.
Я и вправду ничего не понимала. Дни за днями бегут, а она то на собраниях, то в библиотеке, то книги читает. Стали мне женщины нашего околотка передавать, что там-то моя Виктория выступала, там-то произносила речи. Я просто голову потеряла. «Дочка,— думаю,— совсем от рук отбилась, надо бы ее подтянуть как следует». Пожаловался на нее и домохозяин Михак.
— У твоей дочери,— говорит,— не хватает винтиков в голове.
— А что, халфа,— говорю,— она сделала дурного?
— Избалована очень. Вмешивается во все, спорит.
— Ну и что же,— отвечаю,— такой возраст. Ничего не поделаешь. Нравится ей так, вот и говорит. Не гуляет же она по ночам, как другие.
— Ну, этого еще не хватало. Ты — бедная женщина, твоя дочь должна быть скромной.
Заметила я тут, что он был очень сердитый, но не стала расспрашивать, почему. Только вечером узнала, что на собрании Виктория назвала его «буржуем». Сама Виктория сказала.
— Ай-ай! — пожурила я ее.— Провалиться бы мне сквозь землю. Как ты посмела так обзывать его? Кто ты такая? Не знают разве, кто твои родители? Ты хочешь, чтобы он выгнал нас из дому?
— Не посмеет! А если и выгонит — пусть. Таких лачуг много везде.
И говорит громко, во весь голос.
— Замолчи,— прошу я ее,— еще наверху услышат. Оскандалимся мы с тобой.
— Нас-то он не оскандалит, а вот самому как бы не пришлось худо.
— А что он сделал? Разве есть в городе кто-нибудь порядочнее его?
— Иу и нашла порядочного! В магазине у него два приказчика работают, а он им ни копейки не платит. Он — попечитель школы, а учителям жалованья по три- четыре месяца не дает, а на эти деньги торгует да наживается.
— Ну что ж из того? Верно, нуждался в деньгах. Не отказал же он совсем этим учителям.
— Эх, мама,— говорит,— лучше перестанем об этом.
«Что же будет с нею дальше? Чем она кончит? — думала я.— Как мне быть? Как направить ее на правильную дорожку?»
Ничего не помогало. Я ходила по стиркам, а она в своей библиотеке делала все, что ей нравилось, говорила, с кем хотела.
Бывало, заходила я в библиотеку — поручить что-нибудь ей, да и посмотреть, что она там делает. Чаще она книги выдавала, а иногда я заставала ее с парнями и девушками. Объясняет им, что это вот такая-то книга, что ее прочесть надо вот так-то. И с каждым отдельно, по-особому. А то заспорит с пожилыми людьми, с учителями о таких вещах, о которых я, неученая, темная женщина, никогда и не слыхивала. Только мне было видно, что Виктория над всеми ими брала верх. «Что это за девушка? — удивлялась я.— И учителей своих не стесняется!» Я за нее краснела, а ей — нипочем.
— Ну и бойкая же у тебя дочь, большевичка,— сказал как-то один ее учитель, когда я пришла в библиотеку и слушала их разговор.— Никак не можем ни в чем убедить ее.
О большевиках я и раньше слыхала, но, признаться, не знала, кто они такие. На этот раз решила спросить:
— А какие они, большевики?
А он мне в ответ:
— Такие, как твоя дочка!
Благодарю за внимание.