Целый день мы ничего не ели. По словам дона Хуана, мне было необходимо приобщиться к дымку, который являлся его союзником. Я сам должен оценить на опыте, насколько это важно для начинающего мага. Не давая возможности возразить, он сказал, что зажжёт для меня трубку прямо сейчас. Я хотел отговорить его, оправдываясь свей неготовностью. Заявил, что, по моему мнению, ещё недостаточно долго держал трубку в руках. На это он возразил: у меня не так много времени осталось учиться и очень скоро мне придётся пользоваться трубкой. Он вынул её из своего чехла и приласкал. Я сидел напротив него, бешено пытаясь заболеть и свалиться без сознания, только бы отдалить неизбежный шаг.
В комнате было почти темно. Дон Хуан зажёг керосиновую лампу и поставил её в угол. Обычно лампа всегда создавала приятную полутьму, её желтоватый свет успокаивал. В этот же раз свечение показалось мне мрачным и слишком красным, оно действовало мне на нервы. Не снимая шнурок с шеи, дон Хуан развязал свой маленький мешочек со смесью, поднёс к нему трубку и насыпал в чашечку немного смеси. Он демонстрировал передо мной процедуру.
Наполнив чашечку на две трети, учитель одной рукой завязал мешочек, держа другой трубку. Он взял глиняное блюдце, протянул мне и попросил наполнить его мелкими углями из печки на улице. Я вышел на задний двор, выгреб из печки кучку углей и поспешил в дом. Меня мучило тревожное предчувствие.
Сев рядом с доном Хуаном, я протянул ему блюдце. Он глянул и сказал, что угли слишком велики. Ему же требуются мелкие, которые влезают в чашечку трубки. Я вернулся к печке и набрал таких, каких ему нужно. Дон Хуан принял блюдце и поставил перед собой. Он сидел, скрестив ноги и подобрав их под себя. Искоса взглянув на меня, учитель склонился, чуть не касаясь углей лицом. В левой руке он держал трубку, а правой схватил проворным движением горящий уголёк и опустил в чашечку. Затем выпрямился и, взяв трубку обеими руками, затянулся три раза. После протянул руки ко мне и повелительным шёпотом велел мне взять двумя руками трубку и курить.
В сознании пробежала мысль — отказаться и бежать, куда глаза глядят. Однако дон Хуан повелел снова — всё тем же шёпотом, — чтобы я курил. Его глаза неотступно следили за мной. Но взгляд был дружественный и участливый.
Мне стало ясно: свой выбор я сделал ещё задолго до того и сейчас нет другого пути, кроме как повиноваться ему.
Я взял трубку и чуть было не уронил. Она была горячей! Поднёс её ко рту с крайней осторожностью. Я думал, её тепло будет невыносимым для моих губ. Однако никакого тепла не почувствовалось. Дон Хуан велел затянуться.
Дым попал в рот и, казалось, циркулировал там. Он оказался таким тяжёлым! Казалось, рот словно заполняется тестом. Сравнение пришло мне в голову, хотя мне никогда не доводилось забивать тестом рот. Дым также напомнил ментол, и во рту стало сразу прохладно. Это было освежающее ощущение.
— Снова! Снова! — слышал я шёпот дона Хуана.
Дым свободно просачивался в моё тело, почти без всякого моего участия. Больше я уже не нуждался в принуждении. Механически я делал одну затяжку за другой.
Внезапно дон Хуан наклонился и взял трубку из моих рук. Он нежно вытряс пепел на блюдце с углями, послюнявил палец и вытер им внутренность чашечки. Затем несколько раз продул мундштук. Я с интересом глядел, как он убирает трубку в чехол.
Окончив протирать её и убрав в сторону, дон Хуан уставился на меня. И тут я в первый раз почувствовал, что всё моё тело онемело, стало словно ментоловым. Лицо отяжелело, челюсти болели. Я не мог закрыть рот, но потока слюны как будто не было. Во рту всё горело и было сухим, однако жажды не чувствовалось. По всей голове ощущалось необычное тепло. Холодное тепло! Казалось, воздух режет ноздри и верхнюю губу при каждом выдохе. Однако он не обжигал, а ранил как лёд.
Дон Хуан сидел рядом, справа от меня и неподвижно держал чехол с трубкой над полом, словно с силой давил на него. Ладони мои отяжелели, руки повисли, оттягивая плечи вниз, из носа текло. Я вытер его тыльной стороной ладони и содрал напрочь верхнюю губу! Вытер лицо и содрал с него всю плоть! Я таял. Совершенно реально чувствовал: вся моя плоть тает, как снег!
Вскочив на ноги, я попытался ухватиться за что угодно, лишь бы не упасть. Меня охватил такой ужас, как никогда раньше. Я схватился за столб, который дон Хуан держал в качестве подпорки в центре комнаты, постоял так немного и перевёл взгляд на учителя. Он по-прежнему неподвижно сидел, держа свою трубку и глядя на меня.
Дыхание моё было до боли горячим (или холодным?). Оно буквально душило. Я наклонил голову, чтобы прижать её к столбу, но, очевидно выпустил его, и моя голова продолжила движение ниже той точки, где находился столб. Чуть не упав на пол, я остановился и заставил себя разогнуться. Столб был прямо перед моими глазами! Я снова попробовал прижаться к нему головой, стараясь осознавать и контролировать себя, когда буду наклоняться, чтобы дотронуться лбом до столба. Он находился в нескольких дюймах от глаз, но наклонив к нему голову, я получил престранное ощущение, будто я прошёл прямо сквозь него.
Отчаявшись получить рациональное объяснение этого, я заключил, что глаза утратили чувство дальности и столб, должно быть, находится в десяти футах, хотя я его и вижу перед своим лицом. Тогда я придумал рациональный способ, как определить местоположение столба. Я начал двигаться вбок, огибая его мелкими шажками. Идея была в том, что, двигаясь таким образом вокруг столба, я не могу описать круг больше пяти футов в диаметре, и если столб действительно находится там, где я предполагал, то рано или поздно я встану к нему спиной. Мне казалось, в этот момент столб должен был исчезнуть, так как в действительности он за моей спиной.
Затем я начал ходить вокруг столба, и всё-таки последний всё время оставался перед моими глазами. Убедившись в провале своей затеи, я решил схватить его руками, однако руки прошли сквозь него. Руки схватили воздух. Я ещё раз скрупулёзно проверил расстояние между мной и столбом. Судя по зрительному восприятию — всего около трёх футов. Некоторое время я поиграл с моим восприятием дальности, двигая голову из стороны в сторону и фокусируя глаза по очереди то на столбе, то на фоне за ним. По моей оценке, он определённо находился вблизи меня на расстоянии одного шага.
Вытянув руки перед собой, стараясь защитить голову, я со всей силой ринулся вперёд.
Результат получился тот же самый — прошёл сквозь столб и на этот раз. Я встал снова. И вставание оказалось, пожалуй, самым замечательным действием за всю ночь. Я помыслил своё вставание. Я поднял себя мыслью! Потому что вставая, не прибег к силе мускулов и скелета, ибо уже не чувствовал их совсем. Я осознал это в тот момент, когда свалился на землю. Но моё любопытство, желание и намерение были так велики, что совершенно рефлекторно "поднял себя мыслью". И не успев сообразить, что не могу двигаться, уже был на ногах.
Оставалось призвать на помощь дона Хуана. Я кричал неистово, во весь голос, но учитель не сдвинулся с места. Он продолжал искоса на меня смотреть, словно не желая поворачивать голову, чтобы взглянуть на меня прямо. Я сделал шаг по направлению к нему, но вместо того, чтобы двинуться вперёд, пошатнулся назад и повалился на стену. Насколько знаю, я со всей силой въехал в стену спиной, но не почувствовал удара, поскольку был полностью приостановлен мягкой пористой субстанцией — она и оказалась стеной. Мои руки были вытянуты в стороны, и всё тело, казалось, медленно погружается в стену. Смотреть я мог только вперёд, в комнату.
Дон Хуан по-прежнему наблюдал за мной, но не сдвинулся с места, чтобы помочь. Я сделал отчаянную попытку выдернуть себя из стены, но тело погружалось в неё всё глубже и глубже. Чувствуя неописуемый ужас, я видел как пористая стена смыкается на моём лице. Пытался закрыть глаза, но они не закрывались.
Я не помню всего случившегося. Внезапно дон Хуан оказался прямо передо мной на очень близком расстоянии. Мы были в другой комнате. Я видел его стол и глинобитную печку с горящим в ней пламенем, краем глаза мог различить забор за его домом. Я мог всё видеть очень отчётливо. Дон Хуан принёс керосиновый фонарь и подвесил его на балку посреди комнаты. Я попытался посмотреть в другом направлении, но мои глаза были установлены только прямо вперёд. Я не мог ни различить, ни почувствовать не одной части своего тела. Дыхание не воспринималось. Но мысли были исключительно ясные. Я чётко осознавал, что творится в моём поле зрения.
Дон Хуан подошёл, и моей мыслительной ясности пришёл конец. Больше не было никаких мыслей. Я видел подходящего ко мне дона Хуана и ненавидел его. Мне хотелось растерзать его на куски. Я мог бы его и убить тогда, но не мог двигаться. Сначала я смутно ощутил давление на мою голову, но и оно исчезло. Осталось только одно — переполняющий меня гнев на дона Хуана. Он находился, казалось, всего лишь в нескольких дюймах от меня. Хотелось разнести его в клочья. Я почувствовал, как застонал. Что-то во мне начало судорожно сокращаться. И я услышал, как учитель заговорил со мной. Его голос был мягким и успокаивающим, это доставило мне безграничное удовольствие.
Он подошёл ко мне ещё ближе и запел испанскую колыбельную песню.
"Госпожа Анна, почему дитя заплакало?
Из-за яблочка, которое дитятко потеряло.
Дам тебе яблочко, два яблочка дам,
Одно — ребёночку, другое — вам."
Меня пронизало тепло, сердечное тепло, тепло чувств. Слова дона Хуана были словно эхом в отдалении. Они вызвали забытые воспоминания детства. Ожесточённость, которую я чувствовал раньше, исчезла. Негодование сменилось детской радостной привязанностью к учителю. Он сказал, что я должен бороться со сном. У меня больше нет тела, и я свободен превращаться во что угодно. Он отступил назад. Мои глаза были на обычном уровне, как если бы я стоял перед ним. Он протянул ко мне руки и приказал мне войти в них.
То ли я подошёл вперёд, то ли он приблизился ко мне, но его ладони оказались почти на моём лице, на моих глазах, хотя я и не чувствовал их.
— Войди в мою грудь, — прозвучал его голос.
Я почувствовал, что погружаюсь в его тело. Это было то же самое ощущение, как и с пористой стеной.
Потом я мог слышать только его голос, приказывающий мне смотреть и видеть. Его самого я больше не различал. Очевидно, мои глаза оставались открытыми, потому что я видел вспышки света на красном фоне. Это было похоже на то, словно смотришь на свет сквозь закрытые веки. Потом мысли снова изменились. Они вернулись ко мне быстро сменяющимся нагромождением образов, лиц и картин.
Без всякой взаимосвязи картины вздымались и пропадали. Всё было как в быстром сне, где образы меняются и перекрывают друг друга. Потом мыслей стало меньше и по числу, и по интенсивности, и скоро они совсем кончились. Осталось только осознанное восприятие любви и счастья. Я не мог различать ни форм, ни света. Внезапно я вознёсся вверх. При этом отчётливо чувствовал, что поднимаюсь и поднимаюсь. И был свободен, двигаясь с огромной лёгкостью и скоростью, — то ли в воздухе, то ли в воде. Я плыл как угорь, изгибался и вился, то всплывая вверх, то погружаясь вниз по собственному желанию. Чувствуя, как со всех сторон меня обдувает холодный ветер, начал плыть, покачиваясь как перо взад-вперёд, и вниз, вниз и вниз.