Из рассказов Николая Аристарховича Решетова (предводителя дворянства Новооскольского уезда Курской губернии)
В Новооскольском уезде, на хуторе Котельном-Плоту, в начале 1840-х годов, проживала помещица Марья Васильевна Хардина. За нею числилось по ревизским сказкам 43 души крестьян мужского пола. Супруг её, отставной поручик Дмитрий Петрович Хардин, бывал часто в отсутствии и не принимал никакого участия в управлении имением. Госпожа Хардина распоряжалась всем самолично.
Хутор её был в глуши, в стороне от всех проездных дорог; ближайшее к нему селение государственных крестьян, село Волотово, находилось верстах в десяти.
В один воскресный день, весною, Марья Васильевна проснулась в очень дурном расположении духа, что с ней нередко случалось. В таком настроении, находясь еще в постели, громким и сердитым голосом зовёт она одну из своих приближенных горничных: "Машка! Машка!" Но на это воззвание никакого ответа не последовало. Зов повторяется несколько раз в более усиленных размерах, но Машка не является.
Грозно скликаются другие горничные Палашка, Дашка, которых было чуть не полдюжины, всё напрасно: невозмутимая тишина нарушается лишь голосом самой барыни. "Что это значит?" - рассуждает рассерженная небывалым своеволием Марья Васильевна. В гневе вскакивает она со своего мягкого ложа и поспешно направляется через коридор в девичью.
Не найдя там никого, идёт далее, через сени, к выходной двери заднего крыльца, - заперто; спешит обратно по коридору, заглядывает во все комнаты, всё в доме в порядке, но нет ни одной души. В сильном волнении стремится она к переднему крыльцу. О, ужас! Оно заперто снаружи.
Она бросается к окнам, которые по обыкновению на ночь закрывались ставнями; но, сверх сего, они также припёрты снаружи. Барыней овладевает отчаяние; она громко кричит, не получая ответа, бегает по комнатам и всеми силами старается отпереть двери или ставни, но усилия её в продолжение нескольких часов остаются напрасными.
Тогда она приходит в изнеможение от своего собственного крика и невозмутимой тишины в доме и впадает, по её рассказу, в какое-то бесчувственное состояние. Только около полудня очнулась Марья Васильевна, услышав под окнами чей-то жалобный голос: "Подайте, Христа ради!" Это был нищий калека.
На сей раз сама Марья Васильевна обратилась к нему с отчаянной просьбой, "ради Христа, отворить ей двери", которые, как оказалось, были приперты снаружи слегами. Этот нищий, заходивший и прежде на хутор за подаянием, оказался спасителем Марьи Васильевны; он отворил ей двери и окна в доме.
Освобожденная из заточения барыня бросается на двор в людские хаты, надеясь кого-нибудь встретить,- но и там всё пусто. Она направляется в конюшню: лошади стоят без корма, на скотном дворе ревут коровы, не выпущенные в стадо; но имущество её по амбарам и сараям всё в целости.
Смущенная Марья Васильевна идет на деревню к крестьянским дворам, думая хоть там найти кого-нибудь. Но и там та же история: стоят одни опустелый хаты, ворота во дворах все отворены, но не видно даже ни одной собаки; только один старый кот, растянувшись на завалинке, грелся на солнце. Марья Васильевна и ему была рада; пошла и приласкала его. Кот помурлыкал, но ничего не мог объяснить ей. Что было делать бедной помещице?
Посоветовавшись с нищим, она решила дать знать о случившемся становому приставу, который жил от неё верстах в 25-ти, в селе Чернянке. Но кого послать? Опять выручил нищий: по просьбе барыни он запряг лошадь, отправился в ближайшее село Волотово и заявил там, в волости, об ушедших крестьянах госпожи Хардиной.
Из волости к ней прислали людей для караула и уведомили станового пристава, который только на другой день имел возможность прибыть на хутор для производства следствия о побеге людей всего селения. Между прочим, становой, ехавши на хутор, узнал от соседей, что крестьяне г-жи Хардиной давно собирались на "молочные воды" и потихоньку заранее продавали свои пожитки, а какие остались у них уложили на подводы и, забрав весь скот, в ночь под воскресенье, отправились большим обозом по направлению через соседнюю Воронежскую губернию в Бердянский уезд, где протекает река Молочная, отчего, вероятно, само переселение туда обозначалось на "молочные воды" и так сильно действовало на воображение крестьян.
Становой пристав, не имея права, без разрешения начальства, выехать из своего стана в другую губернию, распорядился послать своего рассыльного в погоню за ушедшими крестьянами, снабдив его открытым листом и отношениями к соседним становым приставам и прося их содействия в поимке ушедших крестьян.
Верст за 70 этот рассыльный действительно нагнал людей уже в Воронежской губернии при переправе на пароме через реку Дон, о чем заявил местному становому, который остановил их и далее, не пустил, как беспаспортных и под конвоем того же рассыльного отправил обратно на место их жительства. Люди, по прошествии нескольких дней, прибыли обратно в деревню, в свои пустые хаты.
Марья Васильевна Хардина была так довольна возвращением своих крепостных, что даже, сверх всякого ожидания, не принесла жалобы о своем заточении в собственном доме, "о побеге же людей" старалась прекратить "дело", начатое становым приставом.
Впрочем, этот случай был не единственный в той местности. Почти в тоже время, в соседнем Старооскольском уезде, в большом имении графини Софьи Андреевны Бобринской, в слободе Орлике, где было свыше тысячи душ крестьян, население также собралось на "молочные воды". Об этом намерении их заранее узнали местные власти и донесли губернатору; между тем на место, в слободу Орлик, отправилось временное отделение земского суда.
Оно прибыло в то время, когда крестьяне укладывали свои пожитки на подводы, собравшись на площади, чтобы двинуться в путь. Прибывшие чиновники, исправник, становой пристав и стряпчий, составлявший временное отделение земского суда, начали уговаривать крестьян оставить сборы и не уходить с места жительства без дозволения начальства и помещицы и угрожали им в противном случае присылкой солдат в наказание за их своеволие; но ни угрозы, ни увещания не действовали: крестьяне совсем приготовились к отъезду.
Из чиновников более всех при этом хлопотал и горячился уездный стряпчий С., "прыткий" молодой человек. По невозможности урезонить мужиков, он обратился к бабам, надеясь подействовать на них своим красноречием. Он старался объяснить им всю "нелепость их неразумного намерения оставлять навсегда родину и идти в неизвестные края" (всё это говорилось в возвышенном слоге).
Бабы галдели; сначала они не слушали его, занимаясь укладкой на воза своих имуществ, но должно быть красноречивый стряпчий очень надоел им своим многоглагольством: бабы, сговорясь между собой, быстро окружили его и начали толкать во все стороны в виде шутки; когда же, чтобы вырваться от них, он пустил в ход кулаки, они схватили его и крепко привязали к колесу телеги. Это было дело одной минуты.
Но этим еще не кончились страдания стряпчего: привязанный в колесу, он бился и кричал, изображая из себя очень жалкую фигуру. Вдруг одной бабе пришла в голову нелепая мысль, чтоб он не горячился и успокоился, помочить его особенным способом, что она тут же и исполнила; увлекшись её примером, недолго думая, другие бабы немедленно сделали то же.
Исправник и становой были на другом конце площади, но, услышав неистовый крик стряпчего и увидев его в таком критическом положении, бросились освободить его, причем сами чуть не подверглись той же участи: из толпы послышались крики, чтобы и их привязать.
Однако между крестьянами нашлись и благоразумные, которые разогнали баб, освободили стряпчего и начали уговаривать толпу не делать никому никаких насилий. Неизвестно, чем бы кончилась эта история переселения крестьян слободы Орлика, если бы в то время на площадь не прискакал на тройке нарочный жандарм от губернатора в своем голубом мундире с пакетом к исправнику.
Его появление произвело на крестьян сильное впечатление, которое еще более усилилось, когда он сообщил, что за ним следуют войска. Крестьяне присмирели, повезли навьюченные воза обратно к своим дворам и перестали "сбираться на вольницу", в особенности, когда через несколько дней в их слободу пришли на постой солдаты в виде экзекуции.
Однако "тепленькая" бабья примочка хуже всякой пытки подействовала на бедного стряпчего: он заболел горячкой и чуть было не умер и только, благодаря молодости и крепкому сложению, пережил эту катастрофу. Но за претерпленное им истязание по службе он был впоследствии награжден. Пострадали и бабы, глумившиеся над ним: зачинщиц по суду сослали в Сибирь.
Все эти попытки к переселению во многих помещичьих имениях были тогда возбуждаемы большею частью отставными солдатами. Прослужа 25 лет в военной службе и возвратясь на родину, они часто не имели для себя ни пропитания, ни пристанища, делались для семей своих чуждыми, а зачастую и никого не находили из родных: которые померли, которые были переведены на жительство в другие имения, помещик же не был обязан давать жилище и продовольствие отставным солдатам.
Вообще жизнь отставных воинов из помещичьих крестьян была тогда очень плачевная. Немудрено, что многим из них приходила мысль "о переселении на вольницу", где они надеялись получить вместе с другими надел земли. Некоторые из них, собрав с крестьян деньги, ходили на разведки в Ставропольскую губернию, за реку Кубань, или в Бердянский уезд, где в то время действительно отводилась земля для поселений, но не для помещичьих крестьян, а для немецких колонистов-менонитов.
Возвратясь оттуда, ходоки рассказывали "чудеса о необыкновенном плодородии земель, о совершенном довольстве и хорошей жизни тамошних поселенцев". Крестьяне слушали рассказы возвратившихся солдат, увлекались мыслью о чудесном крае и стремились попасть туда, мечтая о благодатной стороне, где протекают "молочные воды в кисельных берегах".