Когда дело касается чего-то важного, Катя всегда приходит в состояние «змеи перед прыжком», как любят говорить её друзья – собранная, тихая, затаившая дыхание, вот-вот бросится и отравит своим ядом. Правда, когда речь идёт о чем-нибудь Действительно Важном (Катя для себя выделяет такие случаи прописной буквой), уже немолодая художница по костюмам в небольшом театре не приобретает сходства со змеёй или каким-нибудь другим опасным животным. В таких случаях она больше похожа на кролика, которого застали врасплох – уже заметна опасность, а он никак не убежит, так и стоит (или сидит? Катя не задумывалась о таких мелочах, так что пусть кролик будет стоять) на месте.
– Нам самим жаль, Катерина Михайловна, но что уж поделать… – виновато и криво улыбается художественный руководитель Сергей Анатольевич, которого она знала со времён института, когда ходила на спектакли, срежиссированные им.
– Неужели совсем ничего нельзя оспорить или исправить?
– Мы пытались найти стороннее финансирование, но никто не согласился, никому оказался не нужен небольшой театр в небольшом городе. Поверь, – за пятнадцать лет совместной работы они успели подружиться, – мы честно пытались, трясли всех знакомых и не очень, кто мог бы помочь, но не нашли. Если не найдём до конца месяца, то, увы, закроемся.
Из кабинета Сергея она вышла как кирпичом по голове ударенная. Подрагивающие руки никак не хотели успокаиваться, а глаза щипало. Катя обняла себя, чтобы хотя бы немного прийти в себя, и пошла к мастерской. Приоткрыла дверь, окинула взглядом готовые работы и наброски. Она была также и заведующей костюмерной, но о себе всегда думала в первую очередь как о художнице – Катя обожала создавать костюмы, создавать облик персонажей. Это было увлекательнее, чем срочная починка одежды перед спектаклями или во время них, хотя стоит признать – когда она помогала за кулисами быстренько сменить костюм актёрам, это была не менее любимая часть её работы, чем создание эскизов. Все они – от художественного руководителя до последнего капельдинера, от актёра до кассира – пошли работать в театр и остались тут работать исключительно из любви к спектаклю, к искусству, к чудесам. Как можно будет оставить это место?
Катя закрыла дверь, но прошла к другой – к костюмерной. Эта комната была чем-то средним между складом всех костюмов, которые могли понадобиться в этом сезоне, и мастерской. Дон Жуан, Свидригайлов, Офелия, дядя Ваня, Кабаниха – вот же они, все здесь, разделись и ждут где-то. Катя закусила губу, чувствуя, как глаза снова начинают жечь слёзы.
– Ой, Екатерина Михайловна, я вас не заметила, – веснушчатое лицо Машеньки, её юной помощницы, показалось из-за вешалок. Маша оказалась очень хорошим подмастерьем, Катя думала сделать из неё свою замену лет через десять. – Я тут пока чинила куртку Ромео, ну, знаете, ту зелёную… ой, почему вы плачете? – лицо юной замены помрачнело, Маша смотрела с тревогой и заботой. Может, ей стоило пойти в актрисы.
– Да так, я смотрю на тебя и вижу себя в молодости. Ты такая яркая, юная, талантливая, так горишь всем этим делом, – слёзы всё-таки хлынули. Маша бросила починку и подошла к наставнице, обняла её, приговаривая «ну, ну, тише».
Катя не соврала, не полностью – Маша действительно похожа на неё в молодости. Только как после такого сказать, что через несколько дней их театр закроется, разорившись? Сильнее всего ранила эта недосказанность, эта ложь, смешанная с правдой. Заведующая костюмерной только сильнее обняла свою помощницу.