Мишка, Мишка, где твоя улыбка полная задора и огня?
Самая нелепая ошибка, Мишка – в том, что ты уходишь от меня!
(из шлягера 50-х)
Признаюсь, я начинала читать эту книгу Дометия Завольского с изрядным внутренним сопротивлением. Все эти рассказы про советских мальчиков, вроде бы смешные, навязывались в школе, звучали по радио, экранизировались, издавались немыслимыми тиражами. Детям вообще редко интересны современные рассказы про детей. Ребенку нужны не юмор, а романтизм и героика – воители, путешественники, мореплаватели. Сам он не прочь посмеяться, но не над книгой, а с друзьями. Можно, так и быть, почитать про детей, живших в другое время либо живущих в других странах, попадающих в гущу взрослых приключений. Но мало что ли собственной школы на твою голову, чтобы ещё читать про чужие школьные заботы и домашние неудачи?
Первая моя реакция была: зачем? Вот я давно не вспоминала об этих рассказах – и хорошо себя чувствую. Но если я хотя бы из самозащиты дистанцировалась от всего-всего советского, витая мыслями то в Древнем Египте, то в Темных Веках, но детство Завольского соприкоснулось с той реальностью лишь краешком. Она представляет для него интерес исследователя. В силу этого он значительно лучше моего знает культуру советского времени. Ещё одно признание: я разгадала в тексте лишь половину ребусов, по незнакомству со вторым и третьим писательскими рядами.
Но обратимся к конкретике. Где-то в поздние сороковые и пятидесятые параллельно с историями о «маленьких героях» (термин из Дж. Оруэлла) в советской детской литературе появляются на первый взгляд менее идеологизированные, «бытовые» рассказы о шалостях двух мальчиков восьми-десяти лет. Повествование в них всегда ведётся от первого лица.
Навскидку вспомню рассказы Николая Носова, Виктора Драгунского и Виктора Голявкина. Но авторов было больше. Завольский отметил объединяющую черту: друга повествователя вечно зовут Мишкой (повествователя – никогда). Как правило, Мишка – более озорной мальчик, чем рассказчик, что влипает из-за него в не самые приятные истории. Это Мишка то устраивает сомнительные фейерверки, то что-то топит в колодце, то ломает игрушечный телефон. Всё – отнюдь не по злому умыслу, но из неуёмного энтузиазма и любопытства. Мишка – всегда провокатор, переступающий черту дозволенного.
Впрочем, в неимоверно тягомотном романе «Витя Малеев в школе и дома», что не жаловал и сам Носов, друга главного героя зовут не Мишкой, а Костей. Но хотя бы на примере нашего современника Константина Крылова мы убеждаемся, что Костя нередко в определённом смысле Мишка. А Крылов, он же фантаст Михаил Харитонов, был тот ещё трикстер.
Задумавшись, благодаря Дометию Завольскому, над мигрирующим образом Мишки, я пораскинула – если ли что сходное в иностранной литературе?
А ведь есть! Это Карлсон – конечно, не из мультфильма, а книжный. Кто такой Карлсон? Альтер эго Малыша, благовоспитанного ребенка, заморенного запретами. Карлсон придает Малышу решимости на шалости, на которые тому не хватило бы духу в одиночку. Конечно, не Карлсон, а сам Малыш хочет пообщаться с паровой машиной без папы или оказаться на крыше рядом с заманчивыми дымовыми трубами.
На рубеже 60-х летающие дядьки в качестве детских друзей у нас не приветствовались. Но мальчик Мишка тождествен Карлсону даже в конкретных эпизодах. В рассказе Носова Мишка ломает детский телефон. Смею уверить, что ценность такой игрушки в глазах ребенка равнозначна ценности паровой машины. Такой телефон был у меня самой, два аппарата, кремового цвета, с розовыми трубками. Проведя через окно проводки, мы переговаривались по своей личной связи с соседской девочкой Светой. Даже сейчас помню, что проводки были один зелёный, другой желтый. Пожалуй, хорошо, что у меня была Света, а не Мишка.
Мишке, как и Карлсону, непременно надо всё разломать. Он снедаем разрушительным любопытством и тягой к нарушению запрета.
Но даже в тех рассказах, где Мишка не лидирует в деструктивных шалостях, главный герой, носящий любое другое имя или вовсе безымянный, нуждается в нём. «Мы с Мишкой» – это формула ощущения плеча в смелости к запретному. К воровству яблок познания Добра и Зла в колхозных садах.
Но что представляет из себя этот мир, который дети невольно разрушают? Его обыденность – обманка, маскирующая апофеоз абсурда. Благонадёжность оказывается такой благовоспитанностью для взрослых, из коротких штанов которой никому не вырасти.
Рассказы Дометия кишат зловещими шпионами и вредителями. Они всё время что-то вынюхивают, поджигают райклубы, подучивают садистским стишкам пионеров, а диверсиям – порочных некомсомольцев и несознательных октябрят. Шпионы устраивают перестрелки в метро и чудятся детям в добропорядочных гражданах, обычных жуликах и самих чекистах… Но криво ли зеркало гиперболы?
Коричневая пуговка валялась на дороге.
Никто не замечал ее в коричневой пыли,
Но мимо по дороге прошли босые ноги,
Босые, загорелые протопали, прошли.
Ребята шли гурьбою по солнечной дороге,
Алешка шел последним и больше всех пылил.
Случайно иль нарочно, он сам не знает точно,
На пуговку Алешка ногою наступил.
Он поднял эту пуговку и взял ее с собою,
И вдруг увидел буквы нерусские на ней.
Ребята всей гурьбою к начальнику заставы
Бегут, свернув с дороги, скорей, скорей, скорей!
— Рассказывайте точно, — сказал начальник строго,
И карту перед собою зеленую раскрыл, —
— Среди какой деревни и на какой дороге
На пуговку Алешка ногою наступил?
Четыре дня искали, четыре дня скакали
Бойцы по всем дорогам, забыв еду и сон,
В дороге повстречали чужого незнакомца,
Сурово осмотрели его со всех сторон.
А пуговки-то нету от левого кармана
А сшиты не по-русски короткие штаны,
А в глубине кармана — патроны от нагана
И карта укреплений советской стороны.
Вот так шпион был пойман у самой у границы.
Никто на нашу землю не ступит, не пройдет.
В Алешкиной коллекции та пуговка хранится,
За маленькую пуговку — ему большой почет!
На моё великое счастье, в детстве я этого пионерского шедевра не слышала, но меня всё-таки по возможности берегли. А большинство советских Мишек росло с этим сюрреализмом в головах. Вообразите только шпиона, проникшего в страну эдаким фертом – в бриджах и пуговичках от парижских кутюрье. Я думаю, он ещё сигару курил, для вящей идентичности. Нужды нет пояснять, что патроны в отдельности от нагана не стреляют. Ещё меня восхищает «коллекция Алешки». Как учат толковые словари, коллекцией называется совокупность предметов, подобранных по обобщающему признаку. В случае Алешки это может быть: а) коллекция пуговиц, б) коллекция предметов, поспособствовавших поимке иностранных резидентов. Едва ли мы ошибёмся во втором варианте. Исходя из детской литературы середины прошлого века, каждому советскому Алёшке не менее желательно изобличить в год по «шпиону Гадюкину», чем собрать энное количество килограммов макулатуры и металлолома.
Бегающие же по вентиляции триффиды — памятка о другом социальном безумии — лысенковщине. Да, до самопересаживающихся растений «академик-мичуринец» ещё не дошел, но ведь мог бы! О чём говорить, если в маньяке, в 20-е хранившем в шкафу наформалиненный трупик собственного ребенка, литераторы Тренёв и Лавренёв по указке сверху видели великого учёного, показавшего человечеству дорогу к бессмертию? А изрядная часть Политбюро начала 80-х имела «своих» экстрасенсов, и решение выпустить Чумака заряжать через чёрно-белый телевизор водопроводную воду принимали люди с санкцией от ЦК.
Перекликается текст и с фантастикой Александра Беляева, писателя также немного сумасшедшего. Неопознанное вторглось в быт – вспышка – и вот уже советский инженер меняется телом, временем и именем с царским чиновником.
Впрочем, как раз судьба советского инженера остается за кадром, а вот дореволюционному господину приходится как-то обустраиваться – служить в редакции научно-популярного журнала. И жухлый от скуки журнал расцветает весёлыми рисунками и «нездоровыми сенсациями» – это дозированное «легкомыслие» характерно для рубежа 50-60-х, который сегодня становится так модно клясть за «слякоть». Причём усердствуют в проклятиях те, кто имеет доступ в интернет и полную невозбранность суждений, чтобы самочинно разоблачать «шпионов Гадюкиных» во всех составах Политбюро и за работников ЦК судить о том, что было целесообразно: «Ах, не услышали вовремя писателя-пророка Вс. Кочетова! Эх, начали со смеха над начальником пионерлагеря Дыниным, а кончили чёрной всенародной изменой!»
Пусть успокоятся. И в те советские годы всё было по-прежнему навыворот и не тем, чем казалось. Под внешней тоскливой обыденностью очередей за докторской и пионерских линеек безумие тлело в СССР всегда. Поэтому приключения пионеров с невообразимой лёгкостью переходят временами в пространство жутковатого сна. Такое не страшно только детям.
Пародия Завольского – это своего рода ответ на баснословную ныне ностальгию по СССР, прорастающую в обществе метастазами нового безумия. Но вот, что, вне сомнения, принципиально отличает его рассказы от всех модных «вампиров в пионерском лагере» и прочем «стёбе» литераторов изряднопорядочной (как выразился бы Константин Крылов) складки. Автор не глумится над своими персонажами. Сквозь сюрреалистическое нагромождение смешного абсурда то и дело просвечивают берущие за душу краски, звучат пронзительные лирические ноты. Автор любит этих детей, любящих простор на журнальных картинках и не по злобе тянущих руки к игрушечному телефону. Их ли вина, что в итоге посыплется черная труха и телефон перестанет работать? Может статься, проводки его вели совсем не туда, откуда надо было хоть чему-то внимать?
Эта книга - о детях, которые любят свой СССР, и очень хотят рассмотреть его, потрогать, подкрутить, чтобы лучше работал. В итоге в руках их поколения осталась лишь чёрная труха. С Мишкой пора попрощаться. И сказать вместе с писателем ему спасибо, что был с нами.
PS Ссылку даю на сетевой доступ, но всячески советую автору книгу постараться издать. Непросто, но...
изображения из открытого доступа