Это было осенью 1941 года. Очнулся я в какой-то лачуге от сильной головной боли и шума. Помню, лежу я на полу рядом с дверью и слышу этот топот. Каждый шаг ударялся в моем мозгу, как будто кто-то стоял надо мной и бил в колокол. Хочу выругаться мол: «Может, хватит топотать, как слон!» Но вижу через щель – а сапоги, то не наши, немецкие. «Все, плен» - подумал я.
Присмотрелся сквозь щель, под дверью, действительно немец-часовой ходит по дощатому настилу туда-сюда, а рядом мотоцикл с пулеметом. Как я тут оказался? Тут я вспомнил этот последний бой, когда мы выходили из окружения под Вязьмой, и меня контузило разорвавшейся рядом миной.
Осмотрелся по сторонам, вижу, рядом со мной лежат раненные красноармейцы, кто-то стонет, кто-то уже не двигается. В это же день нас вывели из сарая, тех кто не мог двигаться положили в крестьянские обозы и нас погнали в Рославль Смоленской области. Пригнали нас в город, погода кошмар – ветер страшный, снег с дождем, нигде от него не спрятаться.
Расположили нас на городской площади, огороженной двумя рядами колючей проволоки. На всей территории лагеря через каждые два- три метра были канавы, чтобы справлять нужду. Стоял такой смрад, нас пленных народу много. Так и жили там неделю, прижавшись спиной к спине между этими вонючими «нужниками», чтобы хоть как то согреется.
Кормили, можно сказать, вообще не кормили, из рациона была только сухая рожь. Затем нас согнали в город Кричев в здание цементного завода. Обрадовались, хоть будет крыша над головой. Затолкали нас туда и прилечь всем места нет, столько народу было. Спали по очереди. Один дремлет, трое стоят. И такое было.
Пробыли мы там трое суток, а потом посадили в товарняки и привезли в Могилев, здесь находился бывший аэродром Лупалово, которые немцы переделали в лагерь для военнопленных.
Разделили нас тут по национальностям: русских, белорусов, украинцев, а так же молодежь, кому было не более двадцати лет. На то время мне, было девятнадцать лет и меня отобрали в последнюю категорию. Жили в бывших казармах летного состава аэродрома.
Спали на двух ярусных кроватях в комнатах по пятьдесят человек. Об отоплении помещений речи и не было.Из суточного рациона нам полагалось триста грамм хлеба и тарелка баланды из картофельной кожуры.
Вшей было тьма. В казармах распространился тиф. Многие умирали. Выйдешь утром на построение, а перед входом штабеля трупов высотой с человеческий рост. В начале зимы и подхватил эту болезнь.
Но мне повезло, фрицы в лагере открыли лазарет в одном из бараков. Меня больного, там постригли на лысо, Голову и пах обработали какой-то вонючей коричневой жидкостью, а одежду продезинфицировали в камере. Всучили мыло и в баню, горячую, настоящую баню, о которой я так долго мечтал.
После бани привели меня в лазарет, показали место, где спать. Вижу, на полу старая шинель, велели ложиться. А место это было у окна, Оконный пролет был однорамный. Холодно, под подоконником сосулька торчит. Ее я и грыз, когда захотелось пить. Уснул, после бани всегда крепко спится. Утро. Просыпаюсь.
Рядом со мной лежал такой светловолосый здоровяк, а его нет, в голове лежал другой больной – и его тоже нет. Ни шинелей на которых они спали. Они все в ту ночь и умерли. Из лазарета тогда выносили по тридцать-сорок трупов каждое утро.
Страшно хотелось есть, я попросил еды у санитара. «О, жить будешь тогда, потерпи немного» - сказал он. И мне, позже мне принесли котелок баланды с очищенной картошкой. Велено было есть не все и не сразу. До сих пор помню, как это было вкусно.
Из воспоминаний ветерана Серебрякова Бориса Павловича.