Историк Леонтий Ланник для «Белого Дела».
Белое движение на Северо-Западе России в 1918 г. известно до сих пор откровенно слабо, как и вообще вся история той антибольшевистской борьбы, что проходила в 1918 г. под покровительством не Антанты, а Центральных держав. Резкий дисбаланс между исследованием интервенции «союзников» и вниманием к германскому следу в становлении будущих основных фронтов Гражданской войны очевиден, ничем не оправдан и тем не менее устойчив десятилетиями.
История Северной армии обретает более законченные очертания, если поставить ее в контекст общей логики развития Восточной Европы в условиях Брестских мирных договоров, являвшихся для громадного региона базовыми по меньшей мере до конца октября 1918 г. Особую сложность изучения диктуемого Германией не только Советской России, но и ряду иных лимитрофов Российской империи переустройства вызывает тот факт, что едва ли не все подписанты мирных договоров от 9 февраля и 3 марта 1918 г., а также ряда связанных с ними соглашений, нарушали их условия с самого начала и до самого аннулирования действия всех этих документов по условиям Компьенского перемирия. Именно поэтому оккупированный 25 февраля 1918 г. Псков и его округа так и остались под контролем кайзеровских войск не только после 3-го (или 16-го, когда последовала ратификация Бреста) марта, но и после подписания 27 августа 1918 г. новой базовой версии советско-германской сделки – Добавочного договора, сопровождавшегося обязательствами о военно-политическом взаимодействии Берлина и Москвы. Частичный отвод оккупационных войск в пределы брестских границ предусматривался, но лишь поэтапно, по мере выплат большевиками громадной суммы компенсаций, а также… только в Белоруссии. Постоянные апелляции местных помещиков и земских органов – о спасении от большевиков – в Германии оставили без внимания. А вот сколько-нибудь определенные сроки очищения немцами конкретно Пскова ни в августе, ни в сентябре и до конца октября 1918 г. не назывались. В ответ на прямые запросы большевиков уклончиво сообщали о примерно полугодии (то есть в любом случае после окончания Мировой войны, а она «все спишет») при прочих равных условиях. На добровольное сокращение зоны германской оккупации вследствие перебросок дополнительных сил на другие фронты, которые резко интенсифицировались с середины сентября, рассчитывать именно на Северо-Западе не приходилось: слишком долго в германском командовании не желали отказываться от замысла внезапного захвата Кронштадта и Петрограда (операция «Шлюссштайн»), вышедшего на стадию непосредственной подготовки силами флота в Финском заливе.
Нет никаких сомнений – хотя соответствующие источники как с русской, так и с германской стороны либо не сохранились, либо до сих пор почти не введены в оборот, - что едва ли не с марта 1918 г., но особенно интенсивно с конца мая – начала июня выдвигался замысел формирования под германским покровительством антибольшевистских вооруженных сил именно имперской, т.е. русской ориентации. Симпатии местного командования германских оккупационных войск (до штаба дивизии включительно) были на стороне офицерства и помещиков, поддержание общественной безопасности на локальном уровне вполне можно было снять с постепенно тающих кайзеровских батальонов и рот. Да и большевистское подполье обезвредить могли лишь местные кадры, помощь которых становилась все востребованнее, хотя до уровня активности диверсантов на Украине северо-западному участку зоны Первой германской оккупации было далеко. На перспективы развертывания прогерманских сил все настойчивее намекал и поток беженцев с советской территории, а также не раз вступавшие в контакт с кайзеровскими штабами офицеры из делегаций, присланных согласовать демаркационную линию. Отдельной проблемой – особенно после Добавочного договора, признававшего переход к Германии Эстляндии и Курляндии, - стала акватория Чудского озера, где участились стычки между большевиками и недовольными их политикой. Однако для крупных и тем более открытых акций в поддержку антибольшевистских сил под российским триколором не было ни указаний свыше, ни уверенности в их лояльности оккупантам, ни единства среди тех, кто занимался реализацией германской политики на Востоке (даже если все они были одинаково отрицательного персонального мнения о большевиках). Многочисленные апелляции монархистов как собственно русского, так и особенно остзейского происхождения по различным каналам к кайзеру и его окружению практических результатов не имели. Подстегнуть сотрудничество германских инстанций с различными антибольшевистскими кругами могли лишь вполне справедливые опасения, что в случае упорного их игнорирования последние окончательно переориентируются на Антанту. Эти опасения вполне имели основания, даже если по итогам контактов с деятелями белого подполья германские эмиссары знали, что к «союзникам», столь способствовавшим крушению монархии в России, в этой среде принято вообще относиться примерно так, как было написано на кафеле печи в доме Турбиных…
Решающие перемены назрели только с началом конца Центральных держав, который обозначился в конце сентября, а на берегах Балтики сказался в начале октября. Новое германское правительство принца Макса Баденского последовательно, хотя и без излишней демонстративности стало сворачивать курс на вынужденное взаимодействие с большевиками на антиантантовской основе, ведь теперь главной задачей берлинского кабинета был поиск компромисса с явно победившими державами Согласия. Следовало готовить разрыв с большевиками без ненужного и преждевременного обострения на демаркационной линии, однако экономить силы (и выводить по частям оккупационные войска) желательно было немедленно, что и привело к переходу к естественному для всякой затянувшейся, то есть неудачной интервенции этапу, а именно - к «коренизации» конфликта, к более активному использованию союзников локального масштаба в попытке подменить ими зарубежные войска, усиливая в слоеном пироге боевых действий составляющую гражданской войны вместо былого противостояния пришлых и местных. Именно такого курса, хотя бы уровне «не помогай, но и не мешай», и дожидались все те, кто ратовал за формирование – пока не поздно – под прикрытием германских оккупационных войск антибольшевистских сил, для начала - под видом самообороны. В начале октября 1918 г. затянувшийся пролог к появлению Северной армии (Южная формировалась быстрее потому, что сказывались соображения иного порядка: балансирование гетманского режима на грани монархического пророссийского путча) стал сменяться первой (и, к сожалению, последней) фазой ее истории.
Трудами и эмигрантских мемуаристов, и современных российских историков краткое и почти лихорадочное создание Северной армии в октябре-ноябре 1918 г. в общих чертах описано. Поэтому в данной статье можно воздержаться от пересказа уже известной фактологии. Свидетельств с германской стороны, как и хотя бы одного посвященного этому немецкоязычного исследования до сих пор не обнаружено. При перспективе уточнения некоторых деталей вне всяких сомнений остается, прежде всего, откровенно запоздалый характер всего формирования, который не позволил Северной армии добиться даже тех скромных результатов, что отмечали существование прогерманских Южной и Астраханской армий, базировавшихся на те офицерские «великорусские» кадры, что концентрировались на Украине. По сравнению с десятками тысяч «лишних» - с точки зрения самостийников и германских оккупантов – русских офицеров, разными путями оказавшихся на гетманской территории, людские ресурсы Псковщины, небольшой части Петроградской и большей части Витебской губерний, а тем более Остзейского края (уроженцы которого были ориентированы на создание ландесвера, чего добивались столь же тщетно, как и русские помещики – местной самообороны) были откровенно скромными. Сказывались и другие материальные проблемы: трудности снабжения, недоверие германских инстанций и нежелание передавать даже трофейные русские винтовки, не говоря о тяжелом вооружении и артиллерии, активная подрывная работа большевиков, общая неуверенность (уже с начала октября) в перспективах кайзеровской оккупации региона и потому усиление выжидательной позиции многих потенциальных бойцов Северной армии. Уже при первых попытках зафиксировать взаимные обязательства союзников, то есть будущих русских вооруженных сил и их партнеров-интервентов дали о себе знать те нестерпимые недостатки, что впоследствии возмущали антантовских эмиссаров при конструировании правительств вокруг Юденича: полное неумение идейных борцов за «единую и неделимую» договориться друг с другом даже в отчаянной ситуации, слабое относительно самолюбия чувство долга и ответственности потенциальных командиров, постоянное ожидание новых льгот и уступок, тяга к формированию штабов, а не войск, к постановке на довольствие, а не к обучению солдат и выступлению на позиции. Преодолеть эти серьезные недостатки не могли ни энтузиазм местных активистов, ни симпатия к делу и содействие ряда германских офицеров, ни вполне реальные – как казалось – перспективы мощного потока добровольцев с Украины, возглавить которых должен был лично граф Келлер. Не было и действительно масштабной и гласной поддержки официального Кайзеррейха, который вплоть до начала ноября продолжал уклоняться от постоянного негодования большевиков, дипломатическим путем требовавших объяснений активной вербовке на занятой немцами территории в антисоветские формирования.
И все же уверенность в скором крахе большевизма в связи с победой в Великой войне Антанты, которая будто бы немедленно после разгрома Германии, а то и с ее помощью всерьез займется «наведением порядка» в России, давала себя знать. Многие предпочитали вовремя оказаться на стороне победителей, снискав быстрые лавры в содействии повстанческому движению крестьян и рыбаков, доведенных до отчаяния большевистской политикой. Фамилии их хорошо известны, но особенно выделяются Д.Д. Нелидов, Б.С. Пермикин и С.Н. Булак-Балахович. Был и целый ряд просочившихся через демаркационную линию в Псков офицеров из различных подпольных организаций, разгромленных ЧК, а до этого ориентировавшихся на эмиссаров Антанты (Кроми и др.). Не стихал и поток беженцев из Петрограда и других крупных городов, где едва миновала первая и самая жестокая волна «официального» красного террора. Именно так у будущей Северной армии появились не только союзники, но и первые герои рейдов и боев с красными в окрестностях Чудского озера. Крайне ослабленная Северная завеса РККА (как и Западная) не имела никаких шансов на поддержание плотного контроля на демаркационной линии, а провоцировать оккупационные войска ответными ударами - по опыту жесткой реакции немцев еще весной 1918 г. - красные здесь опасались. Инициатива, таким образом, оказалась на стороне Северной армии и тех, кто готов был на тех или иных условиях присоединиться к ней (и к предоставляемым германской стороной ресурсам). Поэтому неуклонно крепли иллюзии насчет способности Северной армии оборонять Псков, дорого обошедшиеся ей впоследствии. Так как РККА в середине осени была поглощена перспективным наступлением в Поволжье и на Урале, а также готовилась к решительному удару по Дону, как только сможет отразить второе казачье наступление на Царицын, да и других острых проблем хватало (и на Русском Севере, и на Северном Кавказе, и в Туркестане…), то время в целом работало на Белое дело. При сколько-нибудь последовательном формировании новой белой армии уверенность в ее перспективах окрепла бы, к тому же существенных альтернатив и способов заработка для многих кадров просто не было. Отдельные шансы открывались и в связи нерешенностью судьбы Латгалии, торги вокруг которой между Москвой и Берлином были далеки от завершения. Осмелев, лидеры Северной армии все настойчивее добивались передачи оружия, а то и тайком скупали его у откровенно дожидавшихся переброски, а то и эвакуации германских инстанций.
Цепь событий, предвещавших быстрый финал сколько-нибудь планомерного формирования Северной армии, началась 4-6 ноября 1918 г., когда в Берлине была проведена провокация против советского полпредства ради его высылки из Германии под благовидным предлогом и как можно скорее. Несмотря на постоянные стычки между Народным комиссариатом иностранных дел и германской дипломатией, столь поспешные действия доживающей последние дни кайзеровской администрации застали большевиков врасплох, ведь они всеми силами пытались нарастить каналы взаимодействия с Центральной Европой, готовясь обеспечить свое влияние на революционные события. В связи с поспешным крахом монархий в германских государствах четкие указания о дальнейшем характере отношений с РСФСР из Берлина дать не успели. Командующие на местах, узнав о высылке советского полпредства, вынуждены были запрашивать особо, а является ли это подготовкой к возобновлению войны. Отречение кайзера и его бегство, Компьенское перемирие и показательное аннулирование (и без того отмененного) Брестского мира Советами пронеслись так быстро, что ясности в том, как теперь действовать на демаркационной линии, войска оккупантов так и не добились. Зато никаких колебаний по этому поводу не было у Северной армии, которая пока, однако, почти не располагала для этого силами, не считая партизанских отрядов.
В середине ноября революционные явления охватили уже все германские части на Востоке. Началось формирование солдатских советов и первые попытки «межсоциалистического диалога» и братания, что сулило острые разногласия между Белым движением и солдатами интервентов, а также острые стычки внутри германских войск. Но все же главным стремлением распадавшейся армии оккупантов оставалась скорейшая эвакуация, что грозило неуправляемой распродажей оружия и военного имущества, самовольным отъездом, грабежами напоследок, захватами подвижного состава и проч…. Это открывало самые широкие возможности и для большевистского подполья, и для энтузиастов Северной армии, с тревогой наблюдавших как стремительно утекают последние дни сравнительной безопасности под прикрытием германской оккупации. Немедленного перехода РККА в наступление побаивались, однако она не имела для этого сил, уповая только на подрывную агитацию, да и в Москве (пока, по меньшей мере до 20-22 ноября) не решились на вооруженный конфликт: врагов было достаточно, а на союз – против Антанты и полностью переориентировавшегося на нее Белого движения - теперь уже с революционной Германией рассчитывать очень хотелось. Разумеется, определенная подготовка к походу на Запад велась еще с 13-14 ноября, однако действительно крупных резервов для него советское командование выделить не могло.
Некоторая интермедия вокруг Ноябрьской революции в Германии и ее прямых последствий для сворачивания оккупации на Востоке затянулась почти на 2 недели. Но 22 ноября первые попытки взять Нарву – силами эстонских коммунистов – показали, что сравнительное затишье на Северо-Западе закончилось. Не дождавшись революционной солидарности, большевики решили подтолкнуть германские войска к восстанию против офицеров, а также воспользоваться беспомощностью первых республиканских правительств государств Восточной и Центральной Европы. По-настоящему решительного натиска РККА пока не состоялось, ведь на него не было сил, да и слишком свежи еще были надежды на быстрое революционизирование войск оккупантов. Сказывались и чрезмерные ожидания насчет быстрого вмешательства Антанты, которую ожидали с невероятной скоростью не только в Одессе и Киеве, - вспомним булгаковскую иронию о сербских квартирьерах на Подоле, - но и в Ревеле, Риге и Вильне (а может быть и в Пскове). Иллюзии всесилия победителей в Великой войне рассеивались еще довольно долго. Однако и первого сколько-нибудь активного продвижения большевиков при бурном оживлении их локальных союзников оказалось достаточно, чтобы деформировать эвакуацию германских войск в Прибалтике и предрешить судьбу не окрепших военизированных проектов на базе местных ресурсов. Это в равной степени касалось как «национальных» вооруженных сил вроде ландесвера, так и Северной армии. Их крах был только ускорен не только специфическим сочетанием национализма и ультралевых лозунгов (что дало себя как в латышских, так и в эстонских частях РККА), но и определенным оживлением квазипатриотических настроений среди тех, кто оказался способен видеть в наступлении большевиков на немцев своего рода реванш за «Фаустшлаг» в феврале-марте 1918 г. Правда, после мощной волны террора, серии расправ и активных перебросок командных кадров на Восточный и Южный фронты крупного эффекта такие настроения среди остававшихся на территории РСФСР, но пока не вступивших в Красную армию офицеров дать не смогли.
Вполне убедительным, но все же недостаточным «оправданием» для быстрого разгрома Северной армии в боях за Псков 24-26 ноября 1918 г. является тот факт, что из всех крупных соединений германских оккупационных войск на Востоке наиболее быстрый и постыдный крах постиг именно штабы и войска 8-й армии, занимавшие Остзейские провинции и прилегавшую к ним территорию. В случае, если бы ее командование сохраняло более прочный контроль над ситуацией, - как это удалось, например, южнее в 10-й армии, занимавшей Белоруссию и Литву, - у сторонников Белого движения вполне могло быть и на неделю-другую времени больше, что едва ли принципиально изменило ход событий, но существенно упростило бы трансформацию антибольшевистского сопротивления на Северо-Западе к новой стратегической обстановке. Хотя бои и в Пскове, и в некоторых пунктах все же состоялись – тяжелое поражение белогвардейских отрядов 24-26 ноября и почти полное равнодушие к происходящему оккупантов – результат их был вполне показателен для всей истории формирования Северной армии: она изначально была вписана в контекст германской оккупации и при крушении последней оказалась недееспособна. И дело не только в ее малой численности, но и в отсутствии действительно внятных представлений у ее командования о том, что, собственно, делать в случае успешного наступления красных на запад. Именно поэтому остатки войск, оборонявших Псков, постиг столь прискорбный раскол по жгучему стратегическому вопросу: куда отступать и на какой базе искать будущее? Разумеется, столь же острые разногласия терзали не только пестрый набор противников большевиков в регионе, но и командование красных. Парадоксальным образом к реальному ходу событий и первым его, вполне просчитываемым следствиям для конфигурации фронтов оказались не готовы все воюющие стороны. Именно это определило крайне неудачную для большевиков кампанию под Ревелем и итоговое их тяжелое поражение в схватке за Курляндию и Ригу, хотя, казалось бы, перспективы успеха к февралю 1919 г. открывались головокружительные. Разумеется, сказалось и многое другое, включая массовый приток германских добровольцев и окрепшее давление Антанты. Однако особо следует подчеркнуть и еще одно, но куда более удачное порождение эпохи Первой германской оккупации, а именно наличие окрепшей в боях, хорошо вооруженной и организованной, но при этом рисковавшей остаться невостребованной на родине в прежнем размахе армии Финляндии. Именно «добровольцы» из Суоми, наряду с заметными контингентами их соратников из скандинавских стран смогли уравновесить чаши весов, а затем и спасти Эстонию от первого большевистского штурма. Северная армия из-за своего раскола посодействовала этому в самые критические моменты (то есть с середины декабря до начала января) на откровенно вторых ролях. Это многое предопределило в последующей истории взаимоотношений Белого движения на Северо-Западе с его эстонскими и латвийскими партнерами.
Едва ли имеет смысл искать однозначный ответ на вопрос, кто же из новых лидеров будущей Северо-Западной армии был прав в драматических дебатах о том, следует ли отступать в Ревель или в Ригу. Важны не аргументы, бывшие у обеих точек зрения, а сам факт раскола, низводивший и без того «не оправдавшую» надежд бывшую Северную армию на уровень довольно крупного, но явно вспомогательного отряда в будущем антибольшевистском фронте в Прибалтике. Лишившись подлинно национальной территории с мобилизационными возможностями, идентифицировавшие себя как русские войска белых (кем бы этнически они ни были) становились заложниками трудных сделок и с лимитрофами, и с Антантой. Лишь постепенно, трудами в первую очередь князя Ливена, но также целого ряда других энтузиастов, разглядевших шанс именно в германских лагерях военнопленных, перед Белым движением стали постепенно возникать более определенные перспективы. Конечно, долгое время ставки делались и на крепнущую беглецами русскую общину в Финляндии, и на активное содействие Антанты и помощь уцелевших за рубежом дипломатических миссий (в Стокгольме, Копенгагене и т.п.), и на неизбежное якобы крушение большевиков при скором решительном наступлении «союзников» сразу по всем фронтам. Эти иллюзии также стоили будущей Северо-Западной армии очень многого, особенно времени, ведь она упустила те возможности, что смогли – пусть недостаточно и с запозданием – использовать ради Белого дела князь Ливен, Бермондт-Авалов, Вырголич и менее известные офицеры, занимавшиеся вербовкой бывших подданных Российской империи по разным европейским странам.
Тот перелом в стратегической обстановке на Северо-Западе, что обозначился к концу января 1919 г. и оформился не позже начала февраля, - то есть не просто остановка большевистского похода на запад, но и явное оттеснение красных, для начала из Эстляндии, но потом и из Курляндии, а далее из Литвы и т.д. - маркировал новый этап в развитии Белого движения в Прибалтике, который описан уже значительно лучше предыдущих, а потому нуждается не столько в детализации, сколько в постановке в подлинно международный, а не только околорегиональный контекст. Драматическая прокси-война между Антантой и до последнего не терявшей надежды уклониться хотя бы от части диктата победителей Германии выковала судьбы новых независимых государств, целого ряда частей и соединений Белого движения (в первую очередь отряда, а затем дивизии ливенцев, но особенно Западной добровольческой армии Бермондт-Авалова), а затем и России и Германии вообще. Шедшая с размахом от Либавы до Царского Села и от Ревеля до Двинска схватка далеко выходила за рамки и всех войн за независимость вместе взятых, и вне содержательной линии борьбы за революцию и против нее, несмотря на идейный накал и ожесточение всех сторон. Подлинно транснациональная истории кампании 1919 г. и иной взгляд на трагедию Белого движения на Северо-Западе требует, однако, отдельного и куда более масштабного рассмотрения.