ДЕВА НАТАЛЬЯ
Я должен был на тебе жениться, потому что всю жизнь был бы без тебя не счастлив...
Пушкин - жене
Мой идеал теперь — хозяйка, Мои желания — покой... ...И гордой девы идеал...
А. Пушкин «Евгений Онегин»
ОГЛАВЛЕНИЕ
Глава 1 ДЕТСКИЙ БАЛ
Первая встреча Пушкина с Наташей Гончаровой. Смятение юной Наташи. Давний интерес сестер Гончаровых к Пушкину. Детские встречи Наташи с Пушкиным. Очарованный Пушкин. Его нежные отношения с матерью и ощущение бездомности. Влюбленность в императрицу лицеиста Пушкина. Пушкин сравнивает Наташу Гончарову со своей юношеской возлюбленной, с образом «вечной женственности» — императрицей Елизаветой Алексеевной. Неудачные попытки Пушкина свить семейное гнездо
Глава 2. ГОНЧАРОВЫ 31
Род Гончаровых. Французы в России. Кутузов в Полотняном Заводе. Рождение Наташи. Роман матери и отца. Дед и отец. Заболевание отца. Разлад родителей. Москвич Пушкин. Друг Пушкина Толстой-Американец. Вторая встреча Пушкина с Наташей Гончаровой на балу в резиденции генерал-губернатора Голицына. Малиновские.
Глава 3. ВОСПИТАНИЕ НАТАШИ 59
Домашнее воспитание и образование девушек. Строгая требовательность матери. Кротость учениц. Детские тетради Таши. Пушкин в доме Гончаровых. Наталья Ивановна допрашивает дочь. Трагическая любовь Наташиной бабушки."
Глава 4. «ОГОНЧАРОВАННЫЙ» ПУШКИН .. .85
Сватовство. Семейная тайна Гончаровых. Бегство Пушкина на Кавказ. Разговор с подругой. Тоска Наташи. Семейные драмы.>>>>
Глава 5. ВОЗВРАЩЕНИЕ С КАВКАЗА 119
Неожиданная встреча в театре. Невстреча. Упреки императора. Тоска, проигрыш. Пушкин просится за границу. Опять у Гончаровых. Ушаковы. Страдания Наташи.
Глава 6. ВТОРОЕ СВАТОВСТВО 143
Второе предложение. Требования тещи. «Благословение» императора. Заботы о приданом. Театр Юсупова. Воспоминание о детстве. Слухи, сплетни. Тайная любовь Наташи.
Глава 7. ПОМОЛВКА 169
Размышления Пушкина. Родовые корни. Щедрый подарок отца Пушкину. Сплетни по поводу женитьбы Пушкина. Проигрыш в карты. Поездка в Полотняный Завод. «Медная бабушка».
Глава 8. ЖЕНИХ 199
Прощание с Захаровом. Пересуды, пересуды... Наталья Кирилловна Загряжская. Смерть дяди. Натальин день. Нескучный сад. Тучи над головой поэта. Ссора с будущей тещей.
Глава 9. БОЛДИНО 221
Отъезд Пушкина в Болдино. Давний друг — Вера Федоровна Вяземская. Холера. Болдинская осень. Тоска и вдохновение. Письма к невесте. Идалия Полетика.
Глава 10. ВОЗВРАЩЕНИЕ ИЗ БОЛДИНА ... 245
Возвращение из Болдина. Подготовка к свадьбе. Ссоры Пушкина с тещей. Новогодний бал. Обиды и примирения. Смерть Дельвига. Квартира на Арбате. Мальчишник. Венчание.
Глава 11. СЕМЕЙНАЯ ЖИЗНЬ 275
Печальное утро. Первый бал молодой четы. Счастье. Ссоры с тещей. Тяжелое прощание Та-ши с сестрами. Отъезд в Петербург. Парское село. Прощание с детской влюбленностью.
Глава 1 ДЕТСКИЙ БАЛ
Первая встреча Пушкина с Наташей Гончаровой. Смятение юной Наташи. Давний интерес сестер Гончаровых к Пушкину. Детские встречи Наташи с Пушкиным. Очарованный Пушкин. Его аюжные отношения с матерью и ощущение бездомности. Влюбленность в императрицу лицеиста Пушкина. Пушкин сравнивает Наташу Гончарову со своей юношеской вомюбленной, с образом «вечной женственности» — императрицей Елизаветой Алексеевной. Неудачные попытки Пушкина свить семейное гнездо
Большим успехом в Москве начала девятнадцатого века пользовались детские балы, устраиваемые известным танцмейстером Йогелем.
Танцы были важной частью тогдашней светской жизни. Балы являлись форумами новостей, демонстрацией добытых успехов в карьере, образовании, воспитании. Они помогали строить карьеру, но могли и разрушить ее. На балу мужчины выбирали невест, а женщины ловили женихов.
Танцам обучались все слои общества. Кто-то — дома, кто-то — на специальных курсах. Танцклассы были в Царскосельском Лицее, в женских пансионах, в училищах...
Бальное воспитание начиналось с пяти-шести лет. При этом обучали не только танцам, а грациозной пластике движений, светским манерам: как ходить — просто, садиться — изящно, разговор вести — непринужденно и обязательно на французском языке.
Даже Наполеон, напавший на Россию, побежденный и развенчанный, не отвратил Россию от преклонения перед всем французским — модой, языком...
В дворянских семьях французскому языку обучали детей с пеленок, и многие светские люди, зная французский в совершенстве, читали и писали на французском, а по-русски лишь изредка говорили.
Существует легенда, что и наш великий русский писатель Пушкин до семи лет вообще не знал русского языка, потому что все вокруг говорили только по-французски, даже слуги.
Так вот, у Йогеля обучалась танцам и светским манерам вся аристократическая молодежь Москвы. И танцевальный учитель часто устраивал детские балы, чтобы дать воспитанникам возможность на публике проверить свое умение, а родителям удостовериться, что не зря они тратят денежки на обучение своих чад.
Балы эти пользовались исключительной популярностью в Москве. Молодые люди являлись на них искать среди юных выпускниц невест, другие — просто полюбоваться на тринадцати-шестнадцатилетних девочек с восторженными глазами, впервые танцующих в бальных залах.
Йогель арендовал для танцклассов бывший дом Кологривовых. Дом стоял там, где сейчас на Тверском бульваре находится новое здание Московского художественного театра.
В конце декабря 1829 года Пушкин со своим московским другом Сергеем Соболевским шли, разговаривая, по Тверскому бульвару. Увидев ярко освещенные окна и подъезд дома Кологривовых, Пушкин вдруг встрепенулся:
Зайдем к Йогелю, там явно бал.
Так малолетки же танцуют. — заметил Со
болевский, чего нам, старикам, там делать?!
- Ну, во-первых, не такие уж мы старики, -возразил Пушкин, — это не старость, а зрелость. Ну, и поиск невесты среди девочек дает надежду.. Идем, — и Пушкин потянул друга к подъезду дома.
Детский бал был в разгаре, когда они вошли в танцзал. Их сразу заметили. Слава Пушкина была в зените. О нем с восхищением говорила вся Москва, и где бы он ни появлялся теперь, сразу становился объектом всеобщего внимания.
«Смотрите — Пушкин, Пушкин», — зашептали в зале, и молодежь кинулась к входу, где стояли Пушкин с другом. Высокий, худой красавец Соболевский и среднего роста смуглый Пушкин. Оба с бакенбардами и кудрями на голове. Оба — экстравагантные, одеты по последней моде, поэтому похожи на иностранцев.
Наташа Гончарова посмотрела на вошедших, но лиц их разглядеть не могла. Она была близорука, а Пушкин стоял далеко, поэтому она подтолкнула подружку, Дашу Еропкину, и они продвинулись к входу, пробились в первый ряд глязеющих на поэта.
Наташа по-детски бесцеремонно уставилась на Пушкина. Подумала: «Великий поэт, а такой маленький! И наружности удивительной. Бедный, как ему, наверное, нелегко живется».
Пушкин обомлел. Его разглядывала в упор обворожительная девочка в воздушном белом платьице, сквозь которое просматривался уже
сформировавшийся девичий стан. У девочки была прямо-таки лебединая шея, а на ней - чудная головка с высоким умным лбом, на который был надет золотой обруч. Высокий рост делал девочку совсем взрослой. Девушка-подросток.
— Бог мой! — воскликнул вслух Пушкин, так что девочки услышали его, - что за чудное создание?!
А про себя подумал: «Наваждение что ли? Будто Елизабет ожила. Нет-нет, сходства лица нет, но те же небесные черты, тоже высокий лоб, который Елизавета так же любила прятать под обруч или ожерелье. Та же кротость взгляда, та же восхитительная грация...»
Наташа тут же потупилась под его пристальным, по-мужски оценивающим взглядом, и потянула подружку обратно.
Пушкин с Соболевским остались у входа, разглядывая танцующих. Все эти юные барышни были прелестны своей застенчивостью, детской угловатостью, нежной нена-пудренной и ненарумяненной кожей.
Но Пушкин все следил за прелестницей. И она нет-нет и поглядывала на него зеленовато-темными глазками с очаровательным, подзадоривающим огоньком. Бахрома ресниц девочки то взлетала вверх, и Наташа, прищуриваясь от близорукости, всматривалась в Пушкина. И тут же, встретившись с его глазами, потуплялась.
12
13
Но детское любопытство брало верх, ресницы опять вспархивали, глаза устремлялись на кавалеров. Однако Пушкин уже держал под присмотром юную красавицу, чем брал ее в плен. Едва заметная улыбка пробегала по лицу девочки, и она опять опускала очи долу.
Ах, этот девичий взгляд вниз-вверх, эта застенчивая улыбочка — западня для мужского самолюбия, потому что без слов говорит ему, что признан он, его стесняются. До неба подпрыгивает его самооценка, которая постоянно занижена, всегда страдает. Весь смысл жизни его — доказывать, что он — мужчина. А тут без всяких доказательств признан сразу.
«А хороша-то как, а юна... Она даже еще не осознает, что сокровище, — подумал Пушкин, — не понимает, как привлекательна, так по-детски стесняется, но это смущение делает ее еше более неотразимой».
— Да что ж за девочка? Чья ? Вроде всех мос
ковских красавиц знаю, а эту впервые вижу...
— Гончарова, только начинает выезжать со
старшими сестрами, вот танцам и манерам обу
чается, шестнадцать лет... Старшие сестры то
же не дурны, но эта затмевает всех, постоянно
в мужском клубке пребывает.
Да где бывает-то?
На балах у генерал-губернатора Голицына
на Тверской.
Когда?
Завтра бал ожидается, хочешь пойти?
Еше бы не хочу. Моя будет, ясно вижу. Зо
вут как?
Наталья. Наталья Гончарова. Мало тебе
петербургских красавиц, жениться пора.
Вот и женюсь.
На этом ребенке?!
Именно.
Что с ней делать будешь, старик? Дите
совсем.
Вот на ней и женюсь, развратниц нави
дался.
Да она — бесприданница, хотя когда-то Гон
чаровы были очень богаты. Говорят, дедушка
промотал все состояние, теперь за девицами ни
чего не дают. Вокруг младшей-то кавалеры кру
тятся, но предложения не делают, а ведь сначала
надо старших двоих замуж выдать, как бы и млад
шая не засиделась, боясь обскакать старших.
Пушкин смотрел, как легко скользили в танце маленькие ножки, и не отводил глаз от этой удивительной девочки.
А она все стреляла глазками в его сторону, будто кокетничала. «Но нет, нет, это не кокетство, это что-то другое, никогда невиданное, какое-то естественное, не кокетливое: очаровательный, притягивающий, завораживающий взгляд...»
14
15
Да она косит! — вдруг воскликнул Пушкин,
— но как чудно косит, будто кокетничает. Обольс
тительница: взглянет печально и кротко, и серд
це будто в пропасть летит. Очарован, околдован,
огон-ча-ро-ван, — пропел он другу, глаз не могу
оторвать от волшебницы. Редкая девушка.
Идем же, нас ждут, - потянул Соболевс
кий Пушкина за руку.
Они ушли с бала, но всю дорогу домой Пушкин твердил:
— До чего хороша! Волшебница! Ангел! Я
влюблен, я очарован, я совсем огончарован!
Наташа возвращалась домой с горящими щеками и смятенным духом. Восторженный и ласковый, какой-то певучий и мелодичный, голос Пушкина долго звучал в ее ушах, фея детское сердечко.
Большой радостью было для нее уже просто увидеть Пушкина. Поэзией увлекались все три сестры Гончаровы. Отец приучал их в детстве сочинять стихи. И Наташе это нравилось. У нее уже много накопилось сочинений, сестры их одобряли.
А пушкинские стихи они полюбили давно. О Пушкиных Москва судачила постоянно. То передавали из салона в салон каламбуры братьев Сергея Львовича и Василия Львовича Пушкиных, отца и дяди поэта, говоря:
— Так сказал Пушкин.
То тайно переписывали злые эпиграммы на знатных людей Александра Пушкина, нередко принимая за пушкинские опусы подражателей. Полиция так же ошибалась, и, бывало, преследовала поэта за чужие сочинения.
Когда Пушкина услали далеко на юг России, якобы по службе, Москва гадала, за что сослали. Ибо направление поэта по службе на окраину России все воспринимали как ссылку.
Потом долго о Пушкине ничего не знали даже друзья и родственники. Затем по каким-то тайным каналам в Москву пошли новые стихи и поэмы Пушкина. Их тут же переписывали друг у друга, и списки ходили из дома в дом. Так что задолго до опубликования стихи Пушкина многие знали наизусть. И сестры Гончаровы — тоже. Средняя из сестер, Александра, знала наизусть чуть ли не всего Пушкина.
Наташа отлично помнила, как два года назад, как раз в дни коронации нового императора Николая I, Москва чествовала и короля русской поэзии Пушкина, вызванного из ссылки царем.
Почти весь аристократический Петербург приехал в сентябре 1826 года в отставную столицу. Москва сияла тысячами огней. Ежедневно сразу в нескольких знатных домах проходили балы и маскарады. И каждый хозяин дома изо всех сил старался блеснуть своими богатством, выдумкой и гостеприимством.
16
17
Наташе тогда только что исполнилось четырнадцать лет, сестрам Александре /Александрин, Азе/ и старшей Катерине/Катрин, Кэт/ — пятнадцать и семнадцать. На взрослые балы их еше не вывозили, но они с жадностью слушали рассказы тетушек о том, как единственная и пре-любимейшая дочь богача фафа Орлова-Чесменского Анна объявила бал в собственном манеже, в котором отец укрощал своих рысаков. Настелила там паркет и разослала тысячу приглашений.
Гостей явилось еще больше, потому что Москва привыкла к тому, что граф Орлов-Чесменский ежедневно накрывал бесплатный стол на сто и даже триста персон, угощая обедневших дворян. Впрочем, прийти на обеды мог каждый желающий. И каждому подавали девять блюд кушаний, тогда как сам граф обычно насыщался всего тремя.
Огромный Орловский манеж не вместил всех гостей, и оставшиеся веселились в графском Нескучном саду.
— В манеже горело, подумать только, — ахали тетушки, — семь тысяч свечей и все — восковые! И поэт Пушкин был, однако вокруг него роилась такая толкотня, что увидеть его было невозможно.
И вся Москва восклицала, передавая друг другу:
— Пушкин приехал, Пушкин приехал! — радуясь его возвращению из ссылки.
Шесть лет ссылки только прибавили ему славы. Все жаждали его видеть.
Когда Пушкин пришел на спектакль в Большой театр, весть об этом моментально разнеслась по партеру и ложам. Все стали искать глазами Пушкина.
И Гончаровы — тоже. Наташа тогда впервые увидела поэта, но издалека. Он стоял в проходе партера, окруженный молодежью, и разглядеть его было невозможно.
Уж и занавес поднялся, и артисты вышли на сцену, а клубок с Пушкиным не разматывался. Артисты были в растерянности, с тревогой посматривали на ложу императора. Вот уж и император появился, спектакль начался, и только тогда толчея в партере рассосалась, а Пушкин исчез.
Наташа и еще раз едва не встретилась с Пушкиным в те дни. Массовые гулянья тогда проходили в Сокольниках, в Марьиной роще и на Новинском бульваре.
По Новинскому бульвару как-то и прогуливалось семейство Гончаровых, когда среди гуляющих пронеслось:
— Пушкин тут! — и по толпе прошло большое оживление. Все стали оглядываться, уско-
18
19
рять шаги: вперед - назад... Наконец, кто-то крикнул:
— Идет!
Гончаровы, как и все вокруг, замерли, ища глазами Пушкина.
Однако увидели только густую толкучку, проследовавшую мимо них. В центре ее явно был Пушкин, но увидеть его опять не удалось. Только белая его пуховая шляпа иногда чуть мелькала среди сотни голов.
Рассказывали, что на балах во время белых танцев дамы ссорились, отвоевывая себе право потанцевать с поэтом.
Наташа была на балу у Йогеля с гувернанткой, без сестер. И теперь думала, что они тоже порадовались бы, увидев живого Пушкина, но она все-таки ничего не рассказала сестрам о встрече с поэтом.
Она вообще была закрытой девочкой: неразговорчива, застенчива. Считала себя незначительной и мало интересной для окружающих, любила слушать других и наблюдать за другими, и вряд ли кто знал, что крутится в ее красивой, ладненькой головке.
Была и еще причина не рассказывать сестрам о поэте: Пушкин ее смутил своим дерзким взглядом. Так на нее никто еще не смотрел, как на взрослую. Смутил восторженными словами, которым бы и не верить совсем, как ее учили и
воспитывали. Но уж очень радостно было слушать эти ласковые слова, которых ей тоже никто еще никогда не говорил. К тому же слова эти необыкновенные говорил сам Пушкин.
И Наташа затаилась со своими радостными мыслями и чувствами, доверившись Богу и судьбе. Будь что будет. Случайная это встреча? Так хорошо, что она вообще состоялась. Повторится? Все в руках Божьих. Она только так долго молилась в тот вечер в домашней молельне, что удивила даже сестер, давно привыкших к тому, что Таша, так называли Наташу все дома, подолгу бывает в молельне ежедневно.
Пушкин тоже потерял покой. Ему было уже двадцать девять лет. Он нагулялся, накружился. Устал от неустроенности, бесприютности, бездомности.
С отцом и матерью он давно не жил. С матерью у него отношения не сложились с раннего детства. Она не скрывала, что любит старшую дочь Ольгу и маленького Левушку больше, чем Сашу. Когда, уже взрослый, Пушкин пытался отыскать причину этого, то пришел к единственному выводу: мать, конечно же, любила его, как свое дитя, но черты лица Саши, единственного из ее детей унаследовавшего африканскую внешность, напоминали Надежде Осиповне о ее эфиопских предках, корень которых в России пошел от арапа
20
21
Петра Великого — Абрама Петровича Ганнибала. Африканское происхождение сказывалось и в ее внешности, Надежду Осиповну называли в салонах «прекрасной креолкой». И это прозвище огорчало ее. Она никогда не снимала в свете перчаток, потому что у нее были темные ладони. И смуглое лицо Саши, с мелкими африканскими кудряшками на голове, всякий раз напоминало ей о ее происхождении, нервировало ее, и она, не отдавая себе отчета, срывала свой эмоциональный всплеск на сыне, придираясь к нему по пустякам.
Когда-то ее раздражала полнота маленького Саши: целыми днями сидит в большой бельевой корзине рядом с бабушкой или нянюшкой и слушает их россказни.
- Увалень! — сердилась Надежда Осиповна, -побегал бы, как все дети, может быть, и полнота сошла бы.
Позднее, когда детей начали летом вывозить в Захарово, имение, купленное бабушкой Марией Алексеевной специально для Саши, как она говорила, Саша быстро похудел, потому что бегал по лесам и оврагам с утра до вечера.
Но когда вернулись в Москву, Саша получил от матери новое прозвище — « Егоза», потому что он теперь минуты не мог посидеть спокойно: носился по комнатам, с разбега
плюхался прямо с ногами на диваны, перепрыгивал через стулья...
Такая метаморфоза тоже не понравилась Надежде Осиповне. Потом она принялась отучать сына от дурной привычки потирать руки. Надежда Осиповна завязала Саше руки за спину и ушла из дома до вечера. Гувернер, боясь сурового характера барыни, не развязывал воспитаннику руки, да втихомолку и торжествовал: мальчик часто досаждал ему своей недисциплинированностью. Так до вечера Саша и просуществовал со связанными руками, обиженный, измученный бездеятельностью и... голодный.
Мальчик постоянно терял носовые платки. И, чтобы покончить с этим, Надежда Осиповна пришила платок к детской курточке, сказала: «Пусть полюбуются мальчиком-растеряшей, приходится платочки ему пришивать», и велела Саше выйти к гостям. Пристыженный, он горько плакал, просил прощения у матери, но она была неумолима, и вытолкнула сына к гостям.
С громким ревом он пронесся по гостиной, введя всех в замешательство, и помчался в кухню, отыскивая нянюшку. Только нянюшка, мамушка, Арина Родионовна, да бабушка Мария Алексеевна понимали этого непохожего во многом на других детей мальчика.
22
23
Долго нянюшка успокаивала рыдающего Сашу, а спустившаяся вслед за ним Надежда Осиповна отчитала ее за то, что она совсем разбаловала мальчика, и он очень вспыльчив и чувствителен, как девочка.
Мало изменились отношения матери с сыном и тогда, когда Пушкин стал уже известным поэтом. Отец, сам поэт, боготворил сына-поэта, но тайком от жены.
Сергей Львович до самой смерти обожал свою красавицу-жену, во всем потакал ей. И в споре ее с сыном принимал сторону жены, хотя чаще всего считал правым Александра.
Поэтому Пушкин чувствовал себя у отца и матери неуютно, давно жил отдельно, и даже живя в одном городе, когда родители переехали в Петербург, навещал их лишь изредка. Останавливался не у них, а у друзей или в гостинице.
Теперь Пушкин решил строить свой домашний очаг. Захотел покоя и семьи. И уже пытался свататься к нескольким девушкам.
Ему трудно было сделать выбор. Сердце поэта влюбчиво. Влюбляться он начал еще в лицейские годы. И первой и вечной его любимой стала сама императрица Елизавета Алексеевна, молодая супруга императора Александра I. Все лицеисты по-своему были влюблены в нее, хотя мальчикам было по одиннадцать-тринад-цать лет, а жене императора — тридцать.
Выглядела она очень молодо: маленькая, стройная, юная, тихая прелестная белокурая девочка с голубыми глазами. Пушкин влюбился в нее с первого взгляда, в свой первый учебный день, когда на торжественное открытие Лицея явился поздравить мальчиков с началом занятий сам император Александр. С НЕЮ. Оба они, Александр I и Елизавета Алексеевна, были молоды, красивы, образованны, старались выглядеть демократичными и даже с мальчиками-лицеистами вели себя без величия и чванства. И это сразу покорило юные сердца лицеистов. А в застенчивую нежную императрицу мальчики просто влюбились.
Лицей находился в одном здании с императорскими апартаментами. Елизавета потом частенько заглядывала в Лицей одна, взяв его под свое покровительство. Беседовала с мальчиками просто, о поэзии, живописи, политике.
В связи с тем, что лицеистов готовили для высокой государственной службы, императрица предложила директору Лицея ввести для мальчиков своеобразную практику — дежурство в качестве пажей при императрице.
Директор согласился и объявил тут же, при Елизавете, об этом лицеистам. Мальчики встретили сообщение криками «Ура!» Лизавета видела, как загорелись восторгом глаза Пушкина, какая мечтательная улыбка бродила по его лицу.
24
25
Возможно, и император заметил еще ранее, какими взглядами одаривают лицеисты его супругу, и не поддержал идею о предлагаемой практике. Побыть пажами лицеистам не удалось.
Молодую женщину радовали восторженные взгляды лицеистов, ей не хватало этого, их отношения с мужем не складывались.
Мужчин вокруг нее всегда было много, но их ухаживания часто бывали корыстными, или ей так казалось. А эти мальчики любили ее бескорыстно и беззаветно, а кое-кто уже и не по-детски, а по-мужски, как Пушкин.
Он, бывало, даже смущал ее своим горячим взором, в котором она прочитывала первую мужскую страсть, страсть, усиленную еще горячей африканской кровью этого необычного лицеиста.
Лизавета любила беседовать с Пушкиным, он был очень начитан для своего возраста, знал наизусть не только всех русских поэтов, но и французских, немецких... которых еще в раннем детстве прочитал на французском.
Елизавета Алексеевна знала, что Пушкин часто невидимо, прячась в кустах, сопровождал ее на прогулках, порой, в учебные часы, то есть прогуливая уроки, но ей не хотелось разоблачать его и бранить.
Ее волновала влюбленность этого, в общем-то, не робкого, а, порой, даже дерзкого мальчи-
ка. В нем уже явно прочитывался юный страстный мужчина. Поэтому Елизавета осторожничала с ним, не заигрывала с мальчиком, не разжигала его страсть ни волнением своего сердца, ни холодностью. Отношения их выстраивала дружескими, без покровительства, которое могло обидеть влюбленного лицеиста. Жар, разбуженный в ее сердце юным поэтом, ей было с кем успокоить.
А Пушкин «пел» Елизавету втайне, он не мог себе позволить, чтоб малейшая тень упала на это воздушное, возвышенное существо, и так зашифровывал свою музу в стихах, что литературоведы потом будут столетиями отгадывать эту таинственную женщину, которой пело юное сердце поэта, продолжало петь, повзрослев, и оплакивало раннюю смерть музы.
В подростковом возрасте мальчиков тянет к взрослым женщинам. Возраст их просто не замечается. Сверстницы еще не сформировались I как женщины, угловаты в движениях, резковаты в речах, жаждут кавалеров, ищут женихов, это в глазах и в ужимках прочитывается. А старшие женственны, величавы, неторопливы. Они уже знают себе цену, независимы и спокойны, не ловят мужской взгляд, какдевчонки. Все это было в Елизавете. Пушкин, действительно, часто тайно сопровождал ее в прогулках. Из кустов акации, очарованный, любовал-
26
27
ся движениями ее гибкого молодого тела, просвечиваемого на солнце сквозь белые туники, которые любила носить императрица. Его волновало то, как она непринужденно сидит на скамейке, наклонив прелестную головку над книгой. Ему хотелось тихо подойти к ней сзади и поцеловать шею под легкими локонами.
Но это было невозможно с «величавой женой». Даже имя ее недопустимо было упомянуть хотя бы в посвящении стихов, о ней рассказывающих. Но многие лицеисты все равно разгадывали его тайнописи и подтрунивали:
— Все про розу да лилию пишешь. Знаем мы твою розу-лилию...
Роза была любимым цветком императрицы Елизаветы Алексеевны. Елизавета создала в Царскосельском парке целый розарий, свой садик. Часто сама, вместе с садовником, ухаживала за розами, любила подолгу сидеть в своем розарии или гулять в одиночестве с собачкой или в сопровождении фрейлины.
Розу и лилию считали царственными растениями. Поэты давно уже связывали воедино эти цветы с именами цариц. И Пушкин часто использовал в стихах эти образы.
И вот теперь тот же кроткий взгляд, та же божественная застенчивость, только теперь в подлинно юном создании. С императрицей Елизаветой сравнивал теперь Пушкин Наташу
I
Гончарову. Всю жизнь он искал женщину-Психею, богиню своего юного сердца.
Императрица Елизавета Алексеевна умерла |в 48 лет, по дороге из Таганрога, где приключилась таинственная смерть ее супруга Александра 1. То ли он, действительно, внезапно скончался в Таганроге, имея отменное здоровье, то ли супруги сговорились симитировать смерть императора, который категорически не хотел
ьше быть императором. Супруги давно вместе обсуждали этот вопрос, и Александр не видел важного повода для того, чтобы публично отказаться от венца.
Александр I с юности мечтал жить в уединении, без императорской короны, в каком-то тихом местечке, ведя простую жизнь обыкновенного русского человека, без всяких почестей, лжи придворных...
И до сих пор историки изучают эту таинственную, полную загадок, смерть императора Александра I.
И большинство из них считают, что вовсе не умер Александр, что вместо него с императорскими почестями похоронили совсем другого человека, а Александр, которому еше и пятидесяти лет не было, ушел осуществлять свою юношескую мечту о счастливой жизни. Ушел по России странником-старцем, которого видели то тут, то там, узнавая, уличая, пытаясь ра-
28
29
зоблачить, но старец всякий раз исчезал, и до самой смерти так и не признался, что был российским императором.
Без сговора с женой вряд ли удался бы этот побег Александра I из-под короны. Чуткая Елизавета Алексеевна обязательно разоблачила бы затею, хотя потеря супруга не могла уж очень огорчить ее. Брак их не заладился сразу. У обоих всю жизнь были любовники, незаконнорожденные дети...
Однако прожила императрица без мужа всего несколько дней. По дороге из Таганрога в Петербург она заболела и скончалась.
Пушкин много раз пытался попрощаться душевно с этим юношеским идеалом любимой. И тогда, когда после Лицея увлекался женщинами уже по-взрослому, и после смерти Лиза-веты, и когда собирался жениться.
Однако созданный душой и разумом юношеский образ идеальной Девы, хоть и спрятанный теперь где-то в подсознании, продолжал жить и влиять на его отношения с женщинами.
Вот и с прелестницей Гончаровой этот, казалось, похороненный образ воскрес воочию, ожил в ином, юном воплощении, более прекрасном...
Еще недавно Пушкин сватался к Анне Олениной, юной красавице с золотыми локонами,
которой давно был знаком и посчитал, что полне может свить с нею семейное гнездышко. Малютка Аннет Оленина, резвая, как мышо-ок, ее за бойкость прозвали «драгунчиком», — очь президента Академии художеств, умница, с емнадцати лет была фрейлиной императрицы ^рии Федоровны, а потом — императрицы Елизаветы Алексеевны, пассии Пушкина. Пос-реднее особенно привлекало Пушкина. Он мог ; ничего не подозревающей Аннет бесконечно говорить об императрице, преклонение перед которой не прошло с годами.
Оленина увлекалась поэзией, обладала незаурядными артистическими способностями, которые проявила в придворных спектаклях. Хорошо пела, и пению ее учил сам Глинка.
Предложение Пушкина было принято и Ан-Ьет, и ее родителями. Родители разослали приглашение на помолвку, и в один прекрасный , день родственники собрались у Олениных. Бы-яи накрыты столы, но жених не пришел.
Хозяин дома позвал гостей к столу, надеясь, |*гго Пушкин вот-вот придет, но его все не было „ [ не было. Уже и гости разошлись, когда жених явился. Невеста, распухшая от слез, даже не *вышла к нему, а ее отец пригласил Пушкина к себе в кабинет, и они долго о чем-то говорили. В результате разговора помолвка и женитьба ^были отменены, а в обществе сам Пушкин го-
30
31
ворил, что Аннет Оленина предпочла ему другого. Однако Аннет потом тяжело болела и долго не выходила замуж. А Пушкин вовсе и не был огорчен расстройством этой женитьбы.
Сватался он и к Александре Римской-Корсаковой, девушке с огненными глазами. Ее мать Мария Ивановна слыла хлебосольнейшей и гос-теприимнейшей хозяйкой в Москве, давала обеды, устраивала балы и маскарады, весьма увеселительные вечера, санные катания за городом. Наверное не без задней мысли, двум дочерям на выданье, хоть и красавицам и умницам, не просто найти женихов. Женихи и просто приятели охотно посещали этот открытый дом на Тверском бульваре. Там много танцевали, ставили шарады, просто говорили о литературе, музыке, живописи. Пушкина принимали тут с радостью. Он везде сразу становился душой общества, где бы ни появлялся. Его красноречие, острометные шутки, часто не очень добрые, всем нравились в этом кружке. Дамы строили ему глазки, кокетничали, не исключая Александрии. Вот Пушкин и решил, что можно свататься.
Александрии, может, и была согласной, только вот родителям бездомный, без наследства и уверенного заработка, жених показался неподходящей парой. Ему отказали. Теперь он ставил на Гончарову: пал или пропал...
Дева Наталья. Глава 2.
32
Когда-то Гончаровы были, известны и почитаемы императорами. Прапрадед Наташи Гончаровой, Афанасий Абрамович — горшечник, калужский посадский человек, был деловитый и предприимчивый. В трудах не знал отдыха, с партнерами сотрудничал честно и порядочно, не нарушая обещаний и договоренностей, этими качествами и был известен в старинном городе Калуге, что в ста пятидесяти верстах от Москвы.
Поэтому, когда калужскому купцу, владельцу полотняного завода Карамышеву император Петр I приказал расширить свое производство, подыскать способных помощников и «принять в компанию свободных людей, кого похочет», Карамышев среди двоих и позвал молоденького гончара Афанасия Гончарова.
Царь Петр претворял в жизнь свою детскую мечту, возникшую во время катания по московской Яузе и Измайловским прудам на найденном случайно немецком ботике — строил русский флот.
Флоту и мореходству требовалось много полотна, а полотняное дело в промышленных размерах в России еще только зарождалось, и Петр всячески способствовал его становлению. Вот и Карамышеву Петр предложил выбрать в окрестностях Калуги земли, какие понравятся, и построить новые заводы.
33
Купец облюбовал излучину быстрой речки Суходрев, в приходе церкви Спаса Нерукотворного, где в крестьянских избах исстари ткали прочное пеньковое полотно: готовые мастера, обучать не надо, только приручить и организовать, сырье поставят, и вода — рядом, чистая, скоро меняющаяся.
Из отходов полотняного производства обычно делали бумагу, так что бумажная фабрика, да опять по предписанию самого царя Петра, тут рядышком и возникла.
Дело спорилось, но через несколько лет Карамышев умер, наследники-«компанейщики» немного поработали вместе. Никто не мог угнаться в делах за быстрым Гончаровым, он подгонял, а, порой, и загонял совладельцев. И когда, после большого пожара на фабриках, Гончаров восстановил их за свой счет и предложил разделиться, напарник не возражал. И с 1735 года Афанасий Гончаров стал единственным владельцем полотняного завода и бумажной фабрики. Это вдохновило его на еще более напряженный ритм, и бумажное дело стало процветать не по дням, а по часам. Скоро уже весь русский флот, а потом и английский, ходили под гончаровскими парусами, а бумага, отличающаяся особым качеством, при Екатерине II получила статус государственной, водяными знаками на ней обозначался двуглавый
34
орел, рядом - медали и почетное звание производителя Гончарова, а потом на листах писались императорские указы.
Местечко это на реке Суходрев так и прозвали Полотняным Заводом. Затем оно так будет числиться в официальных бумагах, а потом и на географических картах обозначится.
Через семь лет самостоятельной работы Афанасий Гончаров «за распространение фабрик, особливо бумажной, к пользе государственной» был возведен в чин коллежского асессора и пожалован в ранг майора, получил потомственное дворянство, прикупил множество заводиков и фабрик, усадеб и деревенек по всей России, завел собственные дома в Калуге и в Москве. Когда же Афанасий Абрамович Гончаров под конец жизни составлял завещание в пользу сына, гончаровских вотчин по всей России насчитывалось уже более семидесяти.
Росло не только богатство, а и слава талантливого мануфактурщика, уважаемого порядочного человека.
Только до нынешних Гончаровых несметные богатства предков не дошли.
Говорили, что промотал богатство дедушка Наташи, Афанасиий Николаевич. Он не только не умел и не хотел вести доставшееся ему огромное хозяйство, но и расточителен был до не-
35
вероятности, без оглядки сорил деньгами, тратясь на дорогую мебель, лошадей, женщин...
Женщины были особой слабостью стареющего Афанасия Николаевича. Он дарил возлюбленным, даже крепостным девушкам, фамильные драгоценности, породистых лошадей со своего конного завода. А заканчивались романы особенно щедрыми откупными подарками. Афанасий Николаевич дарил надоевшим женщинам дома и даже имения.
Так продолжалось несколько лет. Когда же он, по настоянию управлящего, оглянулся, то увидел, что сума почти пуста, хозяйство так запущено, что сам он его поднять уже не в силах, поэтому отдал управление заводами единственному сыну Николаю, а сам укатил за границу развеяться от неприятных впечатлений, обязав сына высылать ему определенную солидную сумму.
Николай, будущий отец Наташи, страстно взялся за дело. Надо было содержать большое семейство, расплачиваться с долгами отца, восстанавливать растроенное хозяйство.
И он преуспел. Фабрики и заводы заработали, в семью пришел достаток. Но тут Наполеон двинул войска на Россию, и Афанасий Николаевич поспешил вернуться на родину.
Сначала французские войска шли у него буквально по пятам, потом повернули к Моек-36
ве, а Афанасий Николаевич взял южнее, торопился доехать до Полотняного Завода раньше врага, узнав еще дорогой, что Москва сдана Наполеону, что французские войска двигаются на юг по Калужской дороге.
Французы бросились на юг вслед за отступающей русской армией. Наша армия была тогда в три раза меньше французской, и «старая хитрая лиса» Кутузов, чтобы спасти русскую армию от разгрома, сдал без боя отставную столицу Москву, наши же и подожгли ее, так что наполеоновским войскам и жить в Москве было негде, и есть нечего.
Наполеон послал вслед отступившему с армией Кутузову небольшой отряд. Они потом и встретятся на Калужской дороге, и наша армия хорошо поддаст тут французам.
Афанасий Николаевич опередил врага, но имение свое застал совсем пустым: ни хозяев, ни прислуги... ;
Николай Афанасьевич, спасаясь от наполе- I оновских войск, повез своих четверых детей и вновь беременную жену, почти на сносях, в ; Тамбовскую губернию в имение родственников жены Загряжских. !
Слуги, боясь французов, разбежались по ' знакомым и родственникам, подальше от беды.
37
Французы в Полотняный Завод так и не пришли, а вот Кутузов со своей ставкой провел в имении Гончаровых несколько дней.
Николай Афанасьевич не знал, что отец вернулся в имение, и оставив жену на попечение родни, помчался обратно — защищать от разорения Полотняный Завод.
На Тамбовщине, где речка Кариан впадает в реку Цну, в селении Знаменское, или Кариан, и родилась на следующий день после Бородинского сражения Наташа Гончарова, Таша, как ее сразу же прозвали в семье. Беленькая тихая девочка с красивыми, как черная вишня, глазками.
Остальные дети Гончаровых почти все родились в Москве, только средняя дочь, Александра, поспешила и появилась на свет по пути в Петербург, куда семья в то время направлялась.
По зимам Гончаровы жили в Москве, хотелось в светской жизни участвовать, но до столицы было далеко, да и надо было следить за работой заводов и фабрик под Калугой.
Отец Наташи Николай Афанасьевич был единственным сыном, и родители боготворили его. Афанасий Николаевич мечтал о военной карьере сына, записав его почти с пеленок капралом в конный полк. Мать же считала, что сын, как единственный наследник множества имений, не должен служить. И он получил замечательное домашнее образование.
38
39
В качестве товарищей к мальчику родители взяли в семью детей бедных помещиков-соседей, которые воспитывались у Гончаровых как сыновья, получили такое же, как сын их, образование.
Учителя и гувернеры обучали их разным наукам, занимаясь еще с юношами рисованием, танцами, верховой ездой, музыкой...
Музыкой-то Николай и увлекся особенно, и фал на скрипке и виолончели так замечательно, что прохожие, когда Гончаровы жили в Москве, останавливались под окнами их дома, чтобы послушать ифу юного музыканта.
Ради увлечения сына дома часто музыциро-вали по вечерам, устраивали концерты с приглашением знаменитостей.
Николай Афанасьевич был зачислен в коллегию иностранных дел. И, считаясь единственным наследником богатого заводчика, очень красивый и воспитанный, слыл одним из самых завидных женихов.
И любовь его к фрейлине Натальи Ивановне Загряжской, дочери богатого помещика, встретила ответное чувство. Только вот помеха: Наталья Ивановна, не приложив никаких усилий, завлекла кавалергарда Охотникова, в которого была влюблена сама императрица. Она даже родила от него дочь.
Чтобы разрядить сложившееся при дворе напряжение, Николая Гончарова и Наталью Зафяжскую торопливо обвенчали в придворной церкви.
Все любовались этой удивительно красивой и гармоничной парой. Казалось, ждет их одно только счастье, но судьба готовила им совсем иное...
Судачили о несметных богатствах Гончаровых. Но когда молодая жена побывала в Полотняном Заводе, то поняла, что никаких богатств давно нет.
Свекор встретил красавицу-невестку ласково, даже попытался ухаживать за ней. Но сразу сказал сыну, что весь в долгах, уезжает за границу, и поручает Николаю поднимать запущенное хозяйство.
Однако Николай Афанасьевич обрадовался этому. С отцом они уже не ладили, и предстоящая самостоятельность давала свободу действий. А трудностей он не боялся.
Николай Афанасьевич с жаром принялся поправлять дела и преуспел: расплатился с долгами, наладил производство. Но все перечеркнул 1812 год.
Вернувшийся из-за границы отец начал вмешиваться в дела, часто во вред производству, из ревности к успехам сына, просто чтобы продемонстрировать рабочим, кто тут настоя
40
щий хозяин. А потом вообще отстранил сына от руководства хозяйством.
Николай Афанасьевич бросил службу ради заводов, когда отец уехал. Теперь у него было уже шестеро детей, старших надо было обучать. А он попал в полную зависимость от отца, который жадничал, унижал сына, когда тот просил денег. Начат унижать и Наталью Ивановну, заставляя ее по утрам подниматься наверх, чтобы сказать «доброе утро» любовнице Афанасия Николаевича, бывшей прачке.
Николай Афанасьевич переживал за жену, за свое унижение. Жизнь в Полотняном Заводе становилась невыносимой.
Да и беды не ходят поодиночке. Объезжая молодого жеребца, Николай Афанасьевич упал с лошади и получил сотрясение мозга. Его стала мучить головная боль, которую удавалось утихомирить только выпивкой. И Николай Афанасьевич пристрастился к рюмке. Она глушила не только головную боль, а и душевную.
Пристрастие мужа к спиртному и его нервозность Наталья Ивановна объясняла себе тяжелыми отношениями Николая Афанасьевича с отцом, отстранением от управления заводами, возникшими материальными трудностями в их большой семье, травмой, полученной при падении с лошади.
41
Однако меланхолия Николая Афанасьевича все учащалась да учащалась и стала проходить очень бурно. Любое несогласие членов семьи, даже детей, с его мнением вызывало у него гнев, доходящий до ненависти к близким, особенно к жене, так страстно ранее любимой.
Наталью Ивановну глубоко травмировала эта ненависть мужа, хотя отчаяться ей не давала ежедневная забота о малолетних детях.
Скоро слуги стали нашептывать Наталье Ивановне, что это буйство у Николая Афанасьевича от матери, что точно так же начиналось помешательство свекрови Натальи Ивановны, что и братья свекрови страдали психическими заболеваниями.
Наталья Ивановна свою свекровь почти не видела. Уже ко времени женитьбы сына Надежда Платоновна, в девичестве Мусина-Пушкина, жила отдельно от мужа, уехав в свой дом в Москве. И супруги совсем не виделись.
Наталья Ивановна знала, что свекровь тяжело больна, Николай Афанасьевич заботился о ней, навещал, но всегда — один, без жены. ' То, что муж не предлагает ей вместе ездить к
| Надежде Платоновне, не обижало и не удивляло Наталью Ивановну: сын хочет один побыть с матерью, а у жены забот полон рот с детьми...
Теперь она узнала, что болезнь свекрови тоже начиналась с ссор и нервных раздоров в42
семье. Получалось, что депрессия мужа не просто временная усталость от забот и проблем, обрушившихся на него, а — болезнь.
Наталья Ивановна поговорила со свекром. Афанасий Николаевич тоже считал, что сын болен, как и мать, что это — дурная наследственность.
Пока невестка не обратилась к нему, Афанасий Николаевич скрывал от нее свои печальные подозрения о заболевании сына. И теперь был рад поговорить на эту тему.
Афанасий Николаевич по-прежнему любил единственного сына. Корил себя за то, что вступал с ним в горячие споры, которые могли способствовать заболеванию, но не мог он терпеть упреки сына в своей расточительности: яйца курицу учат...
Наталья Ивановна после разговора со свекром заперлась в своей комнате и долго плакала.
Свекор не имел надежд на выздоровление сына. Лечение тоже, скорей всего, не поможет, считал он. Вот Надежду Платоновну много врачевали, потратили на это полно денег, но лечение лишь давало легкое просветление на небольшой период. Потом все продолжалось, как было раньше.
Но лечить Николая все-таки надо, советовал Афанасий Николаевич, обещал дать денег
43
на врачей, на дорогу до Москвы и содержание семейства в Москве.
Только малютку Ташу Афанасий Николаевич просил оставить у себя. Наталья Ивановна согласилась, хлопот и с четырьмя детьми хватит.
Тронулись в Москву обозом почти в двадцать подвод, везли мебель, посуду, множество слуг, провизию, потому что намеревались жить теперь там постоянно.
Здоровье Николая Афанасьевича вызывало опасения, и отец отправил в дорогу с невесткой своего доктора, на случай осложнения болезни сына в дороге. И не напрасно. Когда Гончаровы были уже на половине пути в Москву, Николай Афанасьевич неожиданно впал в большое буйство.
Тогда молодежь увлекалась татуировкой. И Николай Афанасьевич еще до женитьбы изобразил у себя на предплечье татуировкой вензель любимой супруги.
И вот дорогой, во время приступа помешательства, у Николая Афанасьевича возникла ненависть к жене. А так как слуги его не пускали к ней, он с остервенением принялся выгрызать на своем теле ее вензель.
На месте татуировки образовалась большая кровоточащая рана. Требовалась операция. Свой доктор сделать ее не был способен. И двигаться далее с разбушевавшимся мужем На-
45
талья Ивановна не могла. Поэтому послала в Москву к знакомому медицинскому светиле...
Но рана супруга до прибытия доктора очень воспалилась, поднялся жар. Больной утих, но впал в меланхолию. Ему грозили близкая гангрена и смерть.
Прибывший, наконец, из Москвы доктор предложил сделать прижигание раны каленым железом. Тогда только этот способ обеззараживания и существовал.
Наталья Ивановна колебалась. Забытье, в которое впал муж, давало надежду на выздоровление. Так уже случалось с другими больными: после долгого забытья психически больные люди просыпались выздоровевшими. Но рана больного стремительно приближала его к смерти.
И еще любящее сердце Натальи Ивановны сделало выбор: пусть лучше будет супруг больным, но — живым. Жуткая, без обезболивания, процедура прижигания рану залечила, но ввергла разбуженного страшной болью Николая Афанасьевича в полное бешенство.
До Москвы едва добрались.
Наталья Ивановна, тридцатилетняя женщина, с малолетними детьми на руках и тяжело больным мужем, оказалась наедине со своими заботами, горестями и безденежьем.
Раньше ей не приходилось руководить хозяйством, оказалось, что и способности к этому у нее нет. Поэтому, несмотря на то, что свекор давал на содержание семьи вполне сносную сумму, она то и дело оказывалась без копейки в кармане.
Николай Афанасьевич после бурных приступов болезни иногда приходил в себя, понимал, как тяжело жене приходится с детьми, обижался на отца, что тот мало присылает денег. Во время пребывания летом в Полотняном видел, как много отец тратит на свою незаконную жену. Все это обостряло болезнь. И как-то Николай Афанасьевич написал заявление в суд о развратном поведении отца, обвиняя его в оргиях с женщинами, в том, что бросил на произвол судьбы единственного сына с детьми на руках. Просил признать отца недееспособным и передать майорат в его руки.
Дело получило большую огласку.
Афанасий Николаевич написал встречную жалобу — на сына, что из-за его клеветы на него напали кредиторы и дело его идет к разорению.
Вступились за Афанасия Николаевича соседи по имению и калужские дворяне: «поведение его безупречно».
Весть о тяжбе, которая длилась больше года, дошла до самого императора. Он потребовал от
47
калужского губернатора объяснений. Губернатор заступился за старшего Гончарова, написав, что тот «ведет жизнь крайне умеренную, уединенную, характера очень скромного». Афанасию Николаевичу было уже шестьдесят лет.
Император все-таки решил, что дыма без огня не бывает, приказал поставить старшему Гончарову на вид и выразил надежду, что тот «не уменьшит своего попечения о благосостоянии семейства его сына».
На следующий день после встречи с Пушкиным у Йогеля Наташа пришла в домашнюю классную комнату первой. Она плохо спала ночью и рано встала. Сестры чуть не опоздали на занятия.
Во время уроков гувернантка ло£пгян«о делала Наташе замечания, потому что ученица не могла сосредоточиться, то и дело отвлекалась.
В ее мысли насильно вселялся Пушкин. Его страстный взгляд волновал даже теперь, когда поэта не было рядом.
Ее удивило его смуглое африканское лицо, хотя она и знала, что кто-то из его предков был арапом.
Поэт не был красив, но лицо его было очень привлекательно своей необычностью, а глаза, глаза были полны ума и страсти.
«Этого достаточно, чтобы быть любимым женщинами, — думала Наташа, - за стихи же его полюбит любая».
Пушкин тоже все время думал о Наташе. Надо было ехать в Петербург, но Пушкин не уезжал.
Он родился в Москве, в приходе Елоховской Богоявленской церкви на Немецкой улице. Только за год до его рождения родители переехали из Петербурга в Москву, после того, как Сергей Львович вышел в отставку. За два года до Александра родилась Ольга, а после Саши — Николенька и Левушка.
Николенька скоро умрет в подмосковном ганнибаловском имении.
Москва была тихой и патриархальной, располагалась в основном в пределах нынешнего Садового кольца. Маленький Пушкин с дядькой Никитой часто гуляли на поросших зеленой травкой валах бывшего Земляного города. Стен его давно уже не было, а валы еше не распахали.
Деревянная и пыльная, вечером Москва погружалась в сплошную тьму. Освещалась лишь центральная ее часть, и то только зимой. По концам улиц ставились часовые и заграждения. Пешеходь обязаны были ходить вечером с собственными фонарями, иначе их могли и не пустить на улицу.
48
Разрасталась Москва как вздумается, вкривь и вкось. Не из всякой улицы можно было проехать в соседнюю. Часто улицы заканчивались тупиком. И, чтобы выбраться из него, приходилось разворачиваться и ехать обратно.
Дома друг от друга стояли на огромном расстоянии, разделенные оврагами, полями, лесами и огородами. По улицам бродили коровы, овцы, в пыли купались куры, а в лужах свиньи. Водопровода не было, и воду развозили по городу в бочках.
Пушкины меняли много квартир в Москве. Считалось, что это стало привычкой матери поэта Надежды Осиповны с детства, когда они с ее матерью Марией Алексеевной Ганнибал прятались от отца, с которым мать была в разводе, чтобы тот не украл маленькую дочь Наденьку, чем постоянно угрожал.
В одиннадцать лет Пушкина увезли учиться в Лицей, который только что открылся в Царском Селе, под Петербургом.
Во время учебы в Лицее Пушкин не бывал в Москве, потому что их не отпускали даже на каникулы. И после окончания Лицея поселился в Петербурге. Туда же переехали и его родители. Так что домом его теперь считался Петербург, хотя и в нем он подолгу не жил, отправляясь в ссылки то на юг, то в Михайловское.
49
Он любил Москву. Тут жили его лучшие друзья Павел Нащокин, Сергей Соболевский, Сергей Киселев, Петр Вяземский, много славных девушек и женщин. Теперь вот и эта очаро-вательница.
Соболевский сказал Пушкину, что к Гончаровым вхож известный кутила и дебошир Толстой-Американец, что тот вроде даже какой-то родственник им.
Пушкин обрадовался этому. С Федором Толстым-Американцем они были давними приятелями. Правда, несколько лет находились в ссоре, но по недоразумению, и недавно помирились.
Толстой-Американец был всем известной личностью. Среднего роста, плотного телосложения, с красивым круглым лицом и вьющимися волосами, горящими глазами, остряк, грубиян до бесстрашия, он зажигал всех своим красноречием, многознанием, дерзостью.
О нем ходило множество легенд. Прозвище «Американец» он получил после Алеутских островов, оказавшись там по причинам никому неизвестным. Одни говорили, что его сослали туда за проигрыши в карточной игре. Другие рассказывали, что Толстой сам туда уехал. Что, якобы, скрываясь от карточных долгов, он вместо брата, внезапно заболевшего, сел на корабль, отправляющийся в кругосветное путе-
50
51
шествие. Что его появление на отплывшем корабле, мягко говоря, никто не приветствовал, зная его скандальный характер.
Мало того, будто бы Толстой взял на корабль с собой совершенно взбалмошную обезьянку, которой позволял гулять по всему кораблю, делать, что заблагорассудится, и она довела всю команду до неистовства своими проказами, так что капитан поставил условие: или Толстой любым способом расстается со своей неуправляемой обезьяной, или его вместе с этим чудовищем высаживают на первом попавшемся острове.
Толстой не пожелал расстаться с любимицей, и команда выполнила свои угрозы.
Так Федор Толстой оказался на одном из Алеутских островов, думая, что тот необитаем. Но скоро путешественник встретился с туземцами, однако сумел не только подружиться с ними, но и стать их вождем. Пробыл он на острове два года, пока его не подобрал проходивший мимо другой корабль. И уж совсем чепуху болтали, будто бы жил Толстой на острове со своей обезьной как с женой.
Пушкин дружил с Федором Толстым, они часто перекидывались остротами на потеху другим. Но когда Пушкин был в ссылке на юге, по Петербургу пошла гулять сплетня, что Пушкина перед ссылкой просто-напросто выпоро-
ли в полицейском участке. Сплетня дошла и до поэта, сначала безымянной, и это особенно угнетало Пушкина: кто-то распространяет о нем жуткую, оскорбительную, унижающую его ложь, а он даже на дуэль его вызвать не может.
Потом стали говорить, что сплетню пустил Толстой-Американец. Это было еще обиднее, потому что оскорблял друг. Пушкин поклялся, что, вернувшись из ссылки, вызовет Толстого на дуэль.
Толстой был опасным дуэлянтом, стрелялся он часто, обычно убивая своего противника. Дважды за дуэли был разжалован в солдаты. Реабилитирован был за храбрость в боях 1812 года. Ему вернули офицерский чин и даже наградили Георгиевским крестом.
В Одессе Пушкин завел железную трость, все время ходил с нею, при всякой возможности метал ее, укрепляя руку. В Кишиневе потом «каждодневно упражнялся... в стрельбе в цель».
Продолжал тренироваться и в Михайловском, когда ссылку на юг заменили ссылкой в материно имение на Псковщине.
А потом Толстой, услышав от кого-то, что Пушкин за ним гоняется, чтобы стреляться, узнал причину гнева и поспешил успокоить былого друга, что к сплетне не имеет никакого отношения, что все это происки их врагов.
53
И Пушкин поверил приятелю, с большой радостью поверил. Не потому, что боялся дуэли, он, как Толстой-Американец, тоже стрелялся то и дело, по всякому, даже ничтожному, поводу, а потому, что не хотел терять друга.
Теперь они снова были дружны. Пушкин немедленно разыскал приятеля и на следующий день потащил его на бал в губернаторскую резиденцию Дмитрия Владимировича Голицына на Тверской, в которой устраивались самые престижные балы, где Пушкин надеялся встретить прелестницу Гончарову.
У Голицына собирался на балы весь' цвет московской публики: чиновные дворяне, дипломаты, гвардейские офицеры. Да и обедневшие дворяне — тоже, особенно если с юными девицами, дочерьми и внучками.
Удался бал или — нет, судили по количеству красавиц, присутствующих на нем, ну, а женщины считали бал удачным, если было с кем танцевать и много было потенциальных женихов.
Когда Пушкин появился на губернаторском балу, народу там было — не протолкнуться. Жар исходил от разгоряченных в танце тел. Гул стоял такой, что трудно было понять, что говорит рядом стоящий. Именно для таких моментов давно уже существовал бальный язык, на котором разговаривали с помощью веера, взглядов и жестов.
Оркестр заиграл кадриль, и сотни пар устремились в танец. А тон задавали десять пар, которые связали себя носовыми платками, чтобы созданная ими цепь не разрывалась при быстром темпе, поворотах и кружениях, и вытворяли такие коленца и в таком темпе, что подражатели едва успевали перестраиваться, и веселились от души.
Пока Пушкин искал глазами свою пассию, Толстой куда-то исчез. Пушкин пошел по краю залы, ища знакомых, нашел их, разговорился с ними.
Танец закончился, кавалеры разводили дам, и Пушкин, давно искавший глазами Гончарову, наконец, увидел ее.
Изящная, высокая, она казалась совсем взрослой. Не верилось, что этой уверенно спокойной девушке всего шестнадцать лет.
Оркестр заиграл новый танец, толпа опять задвигалась, зашумела. Но теперь Пушкин уже следил за своей прелестницей.
Эта барышня получила отличное бальное воспитание. Грация ее, изящество движений были безукоризненны. Осанка — царицы, движения рук — как у балерины, но все — просто и естественно, без напряжения.
Необычайная застенчивость никак не сковывала ее движений. «Ну, красота — от бога, — размышлял Пушкин, — может быть, даже гра-
ция — тоже божий дар. Но это царственное спокойствие в жестах... — это уж от воспитания и учебы...»
И Пушкин был прав. Обучение танцам сопровождалось обучением девушек двигаться плавно, как плывущий лебедь. На ходу кланяться, продолжая скользить. Учили красивой мимике лица при беседе или выражении каких-то эмоций.
Наташа была от природы артистична, поэтому усваивала эти уроки с удовольствием и легко, радуя учителя своими успехами.
Наташа стояла с двумя девушками. «С сестрами», — решил Пушкин. И опекали их, что тогда было обязательно для незамужних женщин, Анна Петровна Малиновская с дочерью Катенькой, недавно вышедшей замуж за Долгорукова и живущей теперь в Петербурге. С дамами Малиновскими Пушкин был хорошо знаком.
Пушкин был знаком со всеми Малиновскими с детства. Предки Пушкиных и Малиновских многие годы жили в Москве соседями. Дружба фамилий передавалась по наследству. Отец Пушкина Сергей Львович и Алексей Федорович Малиновский были близкими друзьями.
Алексей Федорович, отец Катеньки, был известным историком, писателем, переводчиком и архивистом, начальником Московского ар-
55
хива, а со многими служащими московского архива Пушкин давно дружил и постоянно встречался.
Брат Алексея Федоровича Василий Федорович Малиновский был директором Царскосельского Лицея, когда Пушкин там учился. Это был очень демократичный директор. Он приглашал лицеистов к себе домой. И в те годы Пушкин подружился с сыном директора Иваном.
И, приезжая в Москву, Пушкин заглядывал на Мясницкую к близким, как родственники, Малиновским.
Наташа Гончарова давно дружила с Катей Малиновской и тоже частенько бывала у них, но ни разу там Пушкина не встречала.
Пушкин очень обрадовался тому, что Гончаровы дружны с Малиновскими. Рад был тому, что дружба Наташи Гончаровой с Катенькой Малиновской подтверждала правильность его выбора. Катенька не могла дружить с непорядочной девушкой. И все Малиновские, вышедшие из священников, были глубоко религиозны и не могли дружить с дурными людьми.
Пушкин решил, что Малиновские и Толстой помогут ему войти в семейство Гончаровых.
Наташа была опять в белом, укороченном по моде платье, обнажавшем щиколотки, с высокой прической и с чудной бархоткой на шее.56
«Ей все удивительно идет, что бы ни надела», — подумал Пушкин. Он тоже явился на бал в самом модном виде: сиреневом фраке с атласным воротником, бархатном жилете, в белой батистовой рубашке с превосходно завязанным галстуком-шарфом, в бальных туфлях-лодочках и белых перчатках.
Пушкин любовался своей пассией издалека, но подойти к Гончаровым не решался, пока Малиновские не заметили его. Этикет требовал, чтобы его сначала представил кто-то уже знакомый Гончаровым. Поэтому Пушкин обрадовался приглашающему жесту Малиновских.
Тут и Толстой вдруг откуда-то появился, и вместе они направились через залу к Малиновским и Гончаровым.
Толстой очень удивился желанию Пушкина познакомиться с бесприданницами Гончаровыми, но представил его сестрам.
Пушкин увидел, что все три сестры Гончаровы, хороши собой, со вкусом и совсем небедно одеты. Однако Натали, Наталья Николаевна, а именно так представили Пушкину девочку Наташу, затмевала сестер. У нее был удивительно нежный цвет лица, загадочный и волнующий взгляд чуть косящих глаз, детские, вздрагивающие от смущения губы, грациозная маленькая головка на длинной шее, плавно переходящей в очень женственные покатые плечи, и - умо-
помрачительная талия. Казалось, что ее можно заключить в объятья одной ладонью.
«А косоглазие-то девушек, пожалуй, наследственное, — отметил Пушкин, — Александра тоже косит, но ее косоглазие уже портит лицо».
Когда Пушкин с Толстым подошел к ним, Натали пришла сначала в полное замешательство, побледнела, потом стала кумачовой, и слова вымолвить не смогла.
«Да что же это за дите, — думал Пушкин, — сроду таких не видывал, и скромницы бывали, и озорницы, а эта — подлинный ангел».
Он брал ее во время танца за тончайшую талию, шептал на ухо нежные слова, и чувствовал, что девушка от смущения слабеет в его руках и вот-вот потеряет сознание.
«Неземное существо, чиста и непосредственна, а уж хороша и мила - до восторга, -думал Пушкин, — но и - беззащитна. Такую свет и растоптать может, а уж обидеть, унизить -совсем легко».
Всю жизнь он искал этой чистоты. С такой девушкой можно надеяться на преданность. Такая мать воспитает достойных дочерей. Надо немедленно свататься. Войти в семью и посвататься, плевать на приданое, Натали сама -бриллиант.
У дам на балах были записные книжечки с названиями танцев, и кавалеры на танец запи-
58
сывалисьв этих книжечках. У Натали все танцы были уже забронированы. Только на один танец Пушкину уступил очередь какой-то почитатель его, студент. А потом Натали у Пушкина быстренько увели. Он станцевал еще, для приличия, с ее сестрами. Потом — с Катенькой Малиновской, и ушел с бала.
Оказалось, что Катенька Малиновская, хоть и близкая подруга Натали, ничего не знает о встрече Пушкина с Наташей у Йогеля.
«Такая скрытная, — подумал Пушкин о Натали, - сестры, похоже, тоже не знают, что мы уже встречались с Натальей». Это он понял по тому, как наташины сестры Александра и Катерина были удивлены тем, что Пушкин обратил внимание на их семейство, и как кокетничали, пытаясь выяснить, которая же из них заинтересовала потенциального жениха Пушкина. Но так и не поняли.
«Свататься! Надо немедленно свататься, пока меня не опередят!» —думал Пушкин.
Гончаровы никого не принимали. И в этом была какая-то тайна. Теперь Пушкин договорился с Анной Петровной Малиновской и с Толстым-Американцем, что они похлопочут за него, помогут ему проникнуть в семейство Гончаровых.
Глава 3 ВОСПИТАНИЕ НАТАШИ
Домашнее воспитание и образование девушек. Строгая требовательность матери. Кротость учениц. Детские тетради Таши. Пушкин в доме Гончаровых. Наталья Ивановна допрашивает дочь. Трагическая любовь наташинои бабушки.
Сестры Гончаровы каждое утро начинали с занятий в классной комнате, даже если возвращались накануне с балов, из театров за полночь. Продолжали зубрить географию, английский и другие науки.
Девушек тогда обучали в пансионах, при монастырях, куда определялись, в основном, обедневшие, чтобы учиться за государственный счет.
В пансионах и в Смольном институте учениц держали в строжайшей дисциплине, в полной изоляции от света, семьи, друзей. Даже родителям разрешалось посещать своих девочек крайне редко. Может, поэтому все обеспеченные люди, которые имели возможность нанять учителей, обучали дочерей дома.
Девушки, закончившие Петербургский Смольный институт, как самые образованные и воспитанные, часто назначались фрейлинами императрицы или царевен. Но и домашнее образование иногда было не хуже. Мать Наташи и две тетки Екатерина Ивановна и Наталья Кирилловна Загряжские пансионов и институтов не кончали, но служили фрейлинами при императрице.
И большинство аристократов обучало девочек по-старинке дома: в основном, французскому языку, музыке и танцам, нанимая для этого множество гувернеров, гувернанток и учите-
62
лей, количество которых определялось толщиной кошелька родителей.
Дед Наташи Гончаровой Афанасий Николаевич выделял сыну на образование своих внуков ежегодно 40000 рублей — « для профессоров и наук».
Когда присланных на учебу детей денег не хватало, Наталья Ивановна, используя особенную привязанность дедушки к Таше, писала, что не хватает на обучение именно Таше. И Афанасий Николаевич тут же откликался. Посылал дополнительно полторы тысячи рублей, подчеркивая в письме: «но только на профессоров Натке» и на «Ташины проказы».
Ему нравились «проказы» Таши, увлекающейся цветами. Она разводила цветники не только в Полотняном Заводе, куда вся большая семья приезжала на лето, но и в Москве, и дед высылал ей семена разных цветов.
Вообще-то Афанасий Николаевич любил всех внуков, и не меньше, чем о младшенькой Натке, заботился о развитии старшего внука Дмитрия, наследника майората — неделимого огромного хозяйства Гончаровых, включающего множество имений с заводами и фабриками в разных губерниях России.
Дмитрий обучался в Московском университете, а когда готовился к выпускным экзаменам, дед оплачивал дополнительно про-фессоров, которые приходили к Дмитрию прямо на дом.
По просьбе внуков Афанасий Николаевич высылал им лошадей в Москву, заменял не понравившихся. Иван, третий внук, подросток еще, а тоже просил выслать ему в Москву лошадь. И дед откликнулся, послал коня, но беспокоился: «молодая лошадь, для тебя она слишком горячая... мало езжена...по твоим годам она для тебя не годится...сама еще ничего твердо не знает, т. е. без воли папеньки и маменьки на нее не садись».
И так бывало часто. Внуки слали ему свои рисунки, автопортреты. Дед очень радовался этим посланиям: «милые письма ваши принесли мне большое удовольствие... успехи ваши в науке достойны похвалы...к пяти вашим милым рожицам не достает у меня Сережиной рожи». Обещал прислать просимые дрожки с парой лошадей для учителя музыки. И журил внуков: «...фальшиво вас всех заставляют думать, что у меня сарай набит дрожками, их у меня только двое... дрожки надо покрасить, кое-что поправить, а потому ноне высылать их неможно».
И так постоянно Афанасий Николаевич присылал в Москву внукам то щенков и канареек, то связанные крепостными чулки, и про-
сил Дмитрия как старшего раздать их братьям и сестрам.
Брата Наташи Ивана отдали в частное учебное заведение. И только младший Сергей, он был младше Наташи на три года, как и девочки, обучался дома. Наташа тоже занималась с ним, в качестве учительницы истории.
Все домашнее образование девушек того времени проводилось с одной целью — подготовить девиц к замужеству: научить быть хозяйкой дома, умению нравиться мужчинам, чтобы найти жениха, умению занять гостей, вести по-французски светскую беседу.
В этом направлении Наталья Ивановна и воспитывала дочерей. Однако ее девочки изучали и географию, астрономию, историю Древней Греции и отечественную, а кроме французского — английский, немецкий и русский.
И по всем наукам писались сочинения. В Наташиных сочинениях царила поэзия: «Нет в природе величественнее, очаровательнее зрелища, как зрелище неба при восхождении и захождении солнца, которого вид составлен из много различных отливов света, разливающегося по облакам...»
Отдавая дань старинным русским семейным традициям, когда девочки чуть ли не с пеленок
64
начинали шить себе приданое, Наталья Ивановна учила дочерей шить, вышивать, вязать.
Лучше всего это получалось у Екатерины и Таши. Рукоделие целиком соответствовало характеру Наташи, смиренницы и молчальницы, любящей тихо сидеть в уголке, чтобы ее никто не задевал, чтобы она никому не мешала.
Особенно Таше нравилось вышивать на пяльцах, за которыми она и сидела все свободное время, тем более, что мать строго следила, чтобы девочки никогда не бездельничали, не проводили время в пустой болтовне или в созерцании, сидя у окна.
Александра, хоть и неплохо вышивала, шить не любила, предпочитала занятия музыкой. И мать не стала настаивать. Азя выросла замечательной музыкантшей.
А Таша украшала своими вышивками подушки, простыни, скатерти, занавески, накидки. В московском доме и в Полотняном Заводе она обшивала сестер, помогая портнихе.
Простая и непритязательная в быту, Наташа любила красиво одеваться. Наряды требовали больших расходов, на которые Гончаровы не имели средств. И Наташа любила и умела так комбинировать и украшать имеющиеся у нее платья, что они выглядели новыми и нарядными.
65
У нее явно был особый талант моделирования. Новых платьев ей практически не покупали, приходилось донашивать одежду старших сестер. Но она где-то перетянет рукава или талию, прицепит к платью цветок, а на шею бархотку, или просто накинет шаль на плечи. И сестры удивлялись, глядя, как надоевшее, ношеное-переношеное ими платье, переданное младшей сестре, вдруг расцветало на ней. Катерина так просто злилась и, завидуя таланту Таши, бывало, требовала платье обратно. И Наташа, по доброте душевной, возвращала ей платье.
Колдовать над своими нарядами Наташе очень нравилось, поэтому выглядела она всегда оригинально, имея в туалете какую-то изюминку. То же бывало и с прической. Модно было носить букли, а Наташа редко их делала, так как считала, что они ей не идут. Она поднимала волосы и отводила назад, что делало еще изящней, и без того прекрасную шею.
Таша и при гостях часто садилась в уголке с пяльцами или шитьем и просиживала так весь вечер, не поднимая головы. Но слушала разговоры внимательно, поэтому когда ее спрашивали, ставила лыко в строку, отвечала, хоть и ; смущаясь, впопад.
Отец, Николай Афанасьевич, когда еще был здоров, сам обучал детей музыке, игре на
66
скрипке и виолончели, которыми владел замечательно.
Сам он был превосходно образован и начитан, блестяще говорил по-английски, по-немецки и по-французски, хорошо знал русскую и зарубежную литературу.
Когда еще отец был здоров, несмотря на большую занятость, он часто читал детям вслух, делился своими обширными знаниями.
И Наталья Ивановна многому учила детей сама. Она понимала, сколько трудностей ждет ее детей при разоренном хозяйстве, больном отце, как тяжело будет выдать замуж бесприданниц-дочек, поэтому особенно важным считала нравственное воспитание детей. Оно пронизывало весь образ жизни детей, все их образование. А дочерей мать воспитывала в такой строгости, какой не бывает и в монастырях, в страхе Божием. Девицы не смели и своего мнения иметь, а уж тем более высказывать его.
Их учили не пускаться с посетителями дома вообще ни в какие серьезные рассуждения. И уж когда взрослые говорят, барышни могли только молчать и слушать, считая высказываемые старшими мнения непреложными истинами. Учили быть приветливыми и обходительными.
Основой нравственности, в первую очередь, являлось религиозное воспитание, и не
67
теоретическое, хотя и этому уделялось немало внимания, а прививалась действенная религиозность.
Обязательным было посещение церкви по праздникам. Молитвы по «пространному молитвослову» — ежедневно. История христианства изучалась очень подробно. О подвиге Христа ежегодно писались сочинения.
«Христос умер, показав нам, что для достижения царства Божия мы не должны страшиться никаких мук, никаких лишений, должны жертвовать всем и, главное, — смиряться».
«Христос — самый чистый и непорочный человек — умер смертью последнего грешника. Страдал, как человек...», — писала десятилетняя Таша в ученической тетрадке.
В церкви запрещалось жалеть деньги, данные на милостыню, нельзя было отказывать просящему. В правилах жизни было: «никогда не говорить неправды, даже невинной, если же случится невольно, то сейчас же самой опровергнуть сказанное». Безнравственным считалось таиться от матери, отца, и уж тем более от мужа в будущем, к нему же тоже питать доверие, как и ко всем остальным.
Не обещать ничего, не посоветовавшись с человеком, к которому имеешь полное доверие. Никогда никому не отказывать в просьбе, если только она не противоречит твоему понятию о
68
долге. Стараться до последней крайности не верить злу или думать, что кто-нибудь желает тебе зла. А какие важные для поведения в обществе были воспитаны качества! «Если думаешь не так, как говорит твой собеседник, то не спорь, а просто молчи. Не говори, если тебя не спрашивают. Если же спросят, то прежде чем высказать свое мнение, хорошо подумай, а не из чувства ли противоречия ты думаешь иначе, или из зависти».
«Старайся никогда не рассказывать ни про кого ничего дурного, исключая тому, кто должен это знать». «Не осуждай никогда никого ни голословно ни смысленно, а старайся найти, если не оправдание, то его хорошие стороны, могущие возбудить жалость, а осуждение оставь Господу Богу и Государю, сам же старайся не поступать так же, как он, и молись за него, исключая, конечно, грешников, но и их учись жалеть, ибо «он душу свою погубил навеки».
Требовалось уступать всем во всем, что можешь, жертвовать собой так, чтобы никто, кроме Бога, этого не знал. И все эти правила жизни нужно было читать каждый день перед молитвой и просить Господа о помощи, чтобы идти дальше этим путем. Главным же правилом должно было стать смирение.
Отец сам сочинял стихи, любил читать стихи, поэтому и детей обучал стихосложению.
69
Десятилетняя Таша старательно описывала в ученической тетрадке правила стихосложения с примерами из Хераскова, Сумарокова, народных басен. Откуда-то она выписала удивительную басню о Соловье, Галках и Воронах:
... пришла опять весна,
где друг души твоей? Ах, нет его! Зачем он скрылся? Зачем... в лесочке поселился Хор Галок и Ворон.
Они и день, и ночь
Кричат, усталости не знают И слух людей — увы!
безжалостно терзают. Что ж делать Соловью?
Лететь подале прочь. Жестокие врали и прозой
и стихами! Какому Соловью петь
можно с вами!
Девочка уже умела отличать толпу завистников и сплетников от пения Соловья. И писала в ученической тетрадке совершенно взрослое наблюдение, возможно, испытанное в раннем детстве: «Люди с неудовольствием смотрят на совершенства других, думая, что их слова помрачают их, что их добрые качества унижают их».70
Чтение книг очень приветствовалось, но... только полезных, .. просвещающих разум. А вот чтение романов, хоть и не запрещалось, но поучение не читать их, не слушать при чтении другими, «если можешь это сделать, не расстраивая удовольствия других», звучало, как
Божий наказ.
О прочитанных книгах девочки вели записи, длинные и короткие, на какие настроение было. И большие цитаты из читаемого, все о том же, о нравственных качествах человека: «сочувствие способно своим влиянием пробудить в человеческом сердце кроткие чувства любви и привязанности. Найдется очень немного таких людей, даже из числа наиболее грубых и суровых, на которых сочувствие не оказало бы своего благотворного влияния. Оно действует гораздо убедительнее всякой силы. Так, доброе слово и ласковый взгляд производили желаемое действие на тех, над которыми тщетно были испробованы всевозможные принудительные меры.
Сочувствие призывает к любви и послушанию, тогда как жестокость и суровость, напротив, взывают лишь к сопротивлению и вселяют чувство ненависти. Прав поэт, сказавший, что сама власть не имеет и половины той силы, какую имеет кротость».
71
Вот какие высказывания мудрых предков воспитывали тихоню Наталью, восхитившую Пушкина своей божественной кротостью.
«Чем скромнее и строже наша жизнь, — старательно выписывала девочка в разлинованной карандашом тетрадке, сшитой из фамильной гончаровской бумаги, — тем она счастливее, ибо жизнь, свободная от эгоизма, имеет способность убивать в нас пороки, заглушать себялюбивые желания, укрепить душевные наши силы...»
Она уже и к роли матери себя готовила, выписывая заинтересовавшие ее мысли: «Великая цель воспитания это свобода, и чем скорее вы доведете ребенка до этой точки нравственного развития, на котором он носит закон в самом себе, тем скорее вы из него сделаете человека, в полном смысле слова... Распущенность в манерах всегда влечет за собой распущенность принципов... Кроткое милосердие есть истинно отличительная черта благородства». «Если трудишься в молодости, то будешь иметь покой в старости». «Хоть учение трудно, однако, плоды его сладки... Избегайте праздности, ибо она есть источник всех пороков... Человек питается плодами трудов своих... Праздный всегда бывает скучен...»
Вот такие цитаты из «полезного» чтения делали девочки-дворянки начала девятнадцатого
72
века, обучающиеся на дому и совсем не готовящие себя к службе, к тому, что мы называем теперь работой.
Женщину и ее детей тогда содержал муж или наследство. И тем не менее девочек Гончаровых тщательно готовили к большому труду.
И нравственные начала пронизывали все обучение. Девочка Наташа в тетрадке по российскому синтаксису старательно писала ореховыми чернилами примеры к грамматическим правилам: бережлив, дерзок, жалостлив, ласков, добродетельный человек, полезная книга, разумное существо, вижу чудеса Божий, избегайте праздности, быть тронуту, быть скромну»... «труд сам по себе, независимо от его результатов, одно из самых живейших удовольствий».
Говорили и писали тогда в образованных семьях только по-французски, даже думали по-французски. Поэтому языку Наталья Ивановна обучала всех детей чуть ли не с пеленок. Несколько раз меняла учителей, шерстила учеников почем зря, если отлынивали.
Дома разрешала детям говорить только по-французски и теперь радовалась, что и сыновья, и дочери без всяких затруднений поддерживают светские беседы, почти без ошибок пишут письма на французском.
Однако часто занятия с матерью проходили нервно, а то и с рукоприкладством.
73
Распорядок дня Наталья Ивановна установила для детей наистрожайший, как когда-то ее приемная мать.
Вставали в половине восьмого и сразу становились на молитву. Освободить от нее могла только болезнь. После этого обтирались до пояса, мать этого требовала неукоснительно. Умывались, чистили зубы, причесывались и одевались, помогая друг другу, без слуг. Наталья Ивановна вообще разрешала детям прибегать к помощи слуг только в крайнем случае, когда нельзя было обойтись без этого.
До чая надо было еще сделать домашние задания по урокам. Для отдыха предписывалось погулять в аллее хотя бы минут двадцать, а лучше — полчаса. Снова садились за работу.
После завтрака опять гуляли полчасика, потом шли в класс и ждали учительниц. Если учитель задерживался, не лентяйничали, не баловались, а повторяли старые уроки. После обеда можно было читать и гулять, но главным требованием матери было — всегда быть занятым, не убивать время.
Пушкин ломал голову, почему Гончаровы не принимают. Три девицы на выданье. Тут бы распахнуть двери дома для женихов, ан — нет. Жили Гончаровы тихо и уединенно.
74
- От бедности, — говорил Толстой Пушкину, - хоть и знатный род, но — разорившийся, бесприданницы Гончаровы.
- Нет, — возражал Пушкин. — Приемы и просто с чаем можно устроить без больших затрат. Вывозят же девиц Гончаровых не без некоторой роскоши: в карете, в дорогих нарядах. Что-то тут не то.
С нетерпением ждал он, когда, как договорились, Толстой-Американец принесет ему приглашение-разрешение Гончаровых.
Наталья Ивановна Гончарова и не подозревала, что Пушкин облюбовал ее младшую дочь. Видеть у себя Пушкина давно уже было честью каждого дома.
Его допустили. Жили Гончаровы в Москве в собственном доме, большим двором, на Садовом кольце между Малой и Большой Никитскими улицами и Скарятинским переулком, занимая целый квартал.
Дом деревянный, по фасаду небольшой, всего в три окна, а вдоль двора вытянулся на двенадцать окошек, с мезонином, флигелями и множеством дворовых построек: погребов, людских, конюшен, каретной...
Жили, как и Пушкины, скромно, уставив приличной мебелью только гостиную. В остальных комнатах мебель была старая, изъеденная шашелом, из Полотняного Завода, та,
75
которую Афанасию Николаевичу не жалко было отдать семейству сына насовсем.
Гувернантки и учителя ютились в одной комнате, разделенной дощатой перегородкой, а дворовые и вовсе — в чуланах, каморках, в кухне, спя прямо на полу, на старых одежках, а то и просто на рогоже.
По вечерам ложились рано, чтобы экономить на свечах. Да стеариновые свечи и зажигались лишь по большим праздникам, а в будни — только сальные, а то и вовсе жгли олеин — жидкое говяжье сало* отделяемое при выделке стеарина.
Москва жила в основном своим натуральным хозяйством. И у Гончаровых все было свое: фрукты из сада, овощи, коровы, куры, лошади, сани, кибитка...
Наталья Ивановна с любопытством рассматривала Пушкина, а девицы, хоть и держались чинно, однако, по глазам их Пушкин видел, что рады они приходу поэта, готовы слушать и слушать... Только Натали была сдержанна, как мать, и молчалива.
«Что это, пренебрежение, гордыня красотки, - гадал Пушкин, — холодность равнодушной натуры?»
Он пытался разговорить Натали, она смущалась, краснела и старательно уходила от разговора, однако слушала Пушкина и других
76
77
внимательно и заинтересованно. Но стоило Пушкину снова обратиться к ней, она пугалась, как птаха, краснела, молча замирала. По всему ее виду было заметно, что готова была сквозь землю провалиться от внимания к себе. «Так ведут себя неопытные влюбленные, — размышлял Пушкин, — но что Наташа влюблена - не похоже, скорее она похожа на снежную королеву, с ледяным сердцем, неспособным к любви».
Пушкин на людях обычно ломался, кривлялся, был порывистым, часто насмешливым и дерзким, теперь он был тих и сдержан, фактически не затевал разговора, только отвечал на вопросы, а вопросов у старших сестер Гончаровых к нему было много, лишь Натали сидела молча.
Сестры с большим вниманием смотрели на смущающегося Пушкина.
«Он похож на иностранца, — успела отметить про себя Наташа, — а в глазах огонь полыхает». И тут же опустила ресницы от натиска этого огня. И больше уже глаз не поднимала. Она поняла сразу, что Пушкин явился к ним из-за нее, и обмирала от страха и смущения. «Одет по последней моде: в панталонах и туго обтягивающем в талии фраке, с пышным в плече рукавом, что делает его узенькие для мужчины плечи широкими и мужественны-
ми, — думала старшая из сестер Наташи Катерина. — Жилет с потайным кармашком для часов, рубашка с накрахмаленным воротничком, на шее — галстук-шарф, завязанный бантом, в руках — широкополая шляпа «боливар»/ее было модно именно носить в руках, а не на голову надевать/, трость, перстень на большом пальце и длиннющий ноготь. Большие ногти у мужчин нынче в моде, но чтоб такой... Это уже слишком экстравагантно».
— Говорят, повязывать эти галстуки — большое искусство, сорок способов, — прошептала Катерина Азе.
— Словно Онегин: «как dandy лондонский одет», «надев широкий «боливар», Онегин едет на бульвар», — подхватила Александра, она все новое пушкинское тут же выучивала наизусть.
Александра и Катерина гадали, кем же из них заинтересовался Пушкин. Они не сомневались, что Пушкин неспроста появился в их семействе.
— О чем вы там шепчетесь? — одернула Наталья Ивановна дочерей.
«Как же он страшен! — думала Наталья Ивановна. — Ужасно заросшие черные бакенбарды. Прямо — черт, да и только. Голова вся в меленьких каштановых кудряшках, как у мерлушки. Глаза — выпученные и белые, как у мертвой рыбины. А маленький-то, какой маленький и ху-
денький, прямо отрок, а, говорят, ему под тридцать. И жуткие когти на руках».
Она тоже понимала, что Пушкин явился к ним не зря. Какая-то из ее дочерей приглянулась ему. Но которая?
Скоро Наталья Ивановна приметила, как юлит поэт перед ее младшенькой и как та замирает при его приближении. Похоже, что Таша с поэтом уже где-то видалась, уж очень пугается тихоня даже взглядов Пушкина. Это не понравилось Наталье Ивановне. Хоть и известный сочинитель Пушкин, но жених — незавидный, ветреник и в карты, говорят, играет, помногу проигрывая, куражничает. По рукам ходила некая хулиганская и богохульная «Гавриилиада», которую приписывали Пушкину.
Хоть он и отказывается, говорит, что скандальную поэму написал его покойный друг, да и разве признаешься, если тайная полиция ищет автора.
Наталья Ивановна сама-то не читала это сочинение, но достойные люди поэму осуждали, значит, произведение того стоит. У царя не в милости, из ссылки недавно вернулся и, говорят опять же, нимало не остепенился. Да и Ташке замуж рано, шестнадцать лет всего, сперва старших дочерей надо замуж выдать. А, значит, и нечего девчонке голову забивать. Но
79
отказывать от дома не стоит, какой-никакой, а — жених, может, и других привлечет.
Пушкина пригласили и далее бывать в доме Гончаровых. Только поэт откланялся, Наталья Ивановна стала пытать Ташу, где и как та познакомилась с поэтом, о чем говорили, почему Наталья так смущается от его взгляда.
Наташа рассказала, как виделись, не знакомясь, у Йогеля, потом на голицынском балу вместе с сестрами... А на остальные, очень строгого тона, вопросы матери ответить не могла. Ну откуда ей знать, что краснеет, она же не видит себя со стороны. А если и краснеет, то совсем не знает, почему. Поэтому весь допрос матери закончился, как часто бывало, слезами Таши.
Наталья Ивановна отстала от дочери, но предостерегла:
- Будь с сочинителем поосторожнее, говорят, он словами женщин очаровывает и соблазняет. Нельзя верить мужским словам.
Она была уже опытной женщиной. Овдовев фактически при живом муже в тридцать лет, она, красавица, не была обделена мужским вниманием и в дальнейшем. Может, кто-то из поклонников даже серьезно был увлечен ею. Но сердце ее не отзывалось любовью и помнило о трагедии ее бедной матери.
Всю свою молодую энергию Наталья Ивановна направила на воспитание детей, а душу
отводила наедине с Богом. По мере взросления детей все более и более уходя к Господу.
Пушкин, действительно, вполне владел искусством обольщения. Если он решал вступить на эту тропу, то становился до такой степени любезным, блестяще остроумным, галантным, что ни одна женщина не могла устоять перед таким кавалером, и, хоть на немного, но увлекалась им.
Пушкин, среднего роста, вообще-то некрасивый, в присутствии нравящихся ему женщин совершенно преображался, глаза голубели и влажнели, что придавало им какой-то будоро-жащий завлекающий взгляд, лицо, оживленное азартом и нежностью, становилось красивым, голос певучим и задушевным.
Ну, и самым завлекательным для женщин был, конечно же, талант поэта. Большинство мужчин, современников Пушкина, не успели еще разгадать этот талант, стихи тогда писали все, даже слуги, были и талантливые поэты, так что к Пушкину, еще совсем молодому для литературы и славы человеку, критики, издатели, мужчины в основном, только приглядывались.
А вот женщины, при своей повышенной чувствительности к слову, давно выделили Пушкина среди всех поэтов. Он к тому же был отличный танцор и краснослов. Стоило ему появиться в каком-то салоне, в театре, как вокруг
81
него тут же собирался женский кружок. Его рассматривали, прощая небрежность в одежде, старались побыть с ним, послушать его, а барышни все были просто влюблены в поэта и относились к нему с благоговением. Так что у Натальи Ивановны были очень веские основания для предостережения дочери, и не только поэтому...
Мать Натальи Ивановны, красавица Ульри-ка Поссе, живя в Лифляндии, девчонкой доверилась русскому гвардейцу Ивану Зафяжскому из стоявшего в городе Дерпте полка.
Сумел Иван Зафяжский столько наговорить юной баронессе ласковых слов, что та влюбилась в него. Честь однако, блюла. Но Зафяжский тоже влюбился в красавицу и не мог уже отступиться. Поняв, что девица, хоть и влюблена в него, но ни за что не поддастся ему без брака, гвардеец, до сего времени выступавший перед девушкой холостым человеком, хотя оставил в России жену и троих детей, решил жениться на Ульрике. Подговорил своих друзей не выдавать его и даже способствовать новой женитьбе.
Зафяжский попросил у богача-барона руки его дочери, но барон резко отказал: разная вера у них, невеста — еще девочка и единственная дочь, барон не допустит, чтобы ее увезли в Россию.
Только невеста, несмотря на свой юный возраст, уже созрела, впервые полюбила, да так страстно, что не мыслила остаться без возлюбленного, а русский полк должен был вскоре возвратиться в Россию.
Втайне от отца Ульрика приняла православие, обвенчалась с Загряжским и отправилась с ним в Россию.
В свое подмосковное имение «Ярополец» под Волоколамском Загряжский привез юную баронессу уже беременной. Тут ее ожидал такой кошмарный сюрприз, который она не смогла перенести. Возлюбленный ее супруг, на которого она молилась, которому доверила свою судьбу, предав отца, потеряв тем самым огромное наследство, самый дорогой для нее человек оказался двоеженцем.
Загряжский не только не признался юной баронессе в своем дичайшем поступке до самого Яропольца, но и приехав в имение, объяснился только с первой женой, передал баронессу ей на руки, и умчался в Москву, предоставив женщинам самим во всем разбираться.
Впрочем, в те времена двоеженство было не так уж редко. Мужчины были настойчивы в удовлетворении своих желаний. Шли на двоеженство, только чтобы добиться своей девственницы-избранницы. Двоеженцем был отец матери Пушкина, дед поэта Осип Абрамович Ганнибал. Сошелся с псковской «прелюбодейкой», сбежал от семьи, когда ма-
83
лышке-дочери Надежде был всего годик, и женился на соблазнительнице без развода с первой женой.
Что могла сделать законная жена Ивана Загряжского, Александра Степановна, с этой обманутой девочкой, не желающей жить дальше, под сердцем которой уже билось юное создание ее мужа?
Попробовали сообщить о случившемся отцу-барону, но тот уже давно отрекся от опозорившей род дочери, заранее предвидя последствия ее вольности.
Он не пожелал ничего слушать о блуднице, а уж тем более видеть ее.
Страдания красавицы-баронессы были так мучительны, что ревнивое обиженное сердце Александры Степановны прониклось жалостью к сопернице.
Вскоре баронесса родила крохотную девочку, ее назвали Натальей.
Юную мать из дома не гнали, дите в приют не отдали. Александра Степановна, женщина умная, рассудительная, уже давно смирилась с ветреностью мужа, жалела Ульрику, записала ее малютку своей дочерью, с отчеством и фамилией подлинного отца.
Мать девочки так и не оправилась от удара, нанесенного ей возлюбленным, материнского счастья не испытывала, хворала, сохла на глазах,
85
была молчалива и замкнута, и через шесть лет умерла в Яропольце.
Александра Степановна вырастила ее Наталью вместе со своими тремя детьми как родную дочь, никогда ни в чем не упрекнув безвинное дитя. И наследство потом Загряжские поделили поровну между всеми детьми.
Этой осиротевшей почти в пеленках девочкой, унаследовавшей от матери необыкновенную красоту, и была Наталья Ивановна. И все ее дочери выросли красавицами, но небесную, романтическую и ослепительную красоту Уль-рики, в сочетании с удивительной доверчивостью и простотой в манерах, унаследовала одна Наташа.
Загряжские не афишировали внутрисемейные проблемы, но через слуг печально-романтическая история юной баронессы быстро распространилась по Москве, а когда дочка баронессы повзрослела, доброжелатели и ей рассказали об опрометчивой любви ее настоящей матери. Хоть добросердечные Загряжские искренне считали Наталью родной, печальная история ее матери и жестокосердного отца произвела на Наталью Ивановну тяжелое впечатление. К мужскому населению она стала относиться настороженно, но судьбе было угодно обмануть и ее надежды.
Глава 4 «ОГОНЧАРОВАННЫЙ» ПУШКИН
Ветрена с подругой. Девичьи разговоры. Сватовство. Семейная тайна Гончаровых. Бегство Пушкина на Кавказ. Тоска Наташи. Семейные драмы Гончаровых.
Катенька Малиновская еще на балу у губернатора Голицына поняла, что Пушкин появился среди Гончаровых из-за Таши.
Бывая в Москве, Пушкин часто заглядывал к Малиновским на Мясницкую, любил их молодежный кружок. Ухаживал за приглянувшимися ему девушками. И Катя хорошо изучила повадки поэта, слегка увлеченная им, как и все девушки.
Сейчас Пушкин явно был влюблен. И Катя прошептала это Таше еше на балу. А увидев, как подруга покраснела и смутилась, поняла, что и Таша неравнодушна к поэту.
На следующий день Катерина Малиновская приехала к Гончаровым, и они долго шушукались с Ташей.
- Будь осторожна, - предостерегала Катя подругу. — Поэты очень влюбчивы, горячи, но быстро остывают. Однако быть музой поэта, мне кажется, мечта каждой женщины. Ты подумай, сколько красивых и умных женщин кануло в лету, не влюбив в себя достойных мужчин. Наша женская доля — быть достойной спутницей мужчины. И как хочется, чтобы мужчина был достойным, чтобы не напрасно мы отдали ему свою честь, заботу, ласку. Так что, душенька, тебе повезло, что такой умница, остроум, первый поэт России, не просто обра-
87
тил на тебя внимание, неравнодушен он и без того к женскому полу, а влюбился в тебя!
— Откуда ты знаешь? — возразила Таша.
— Знаю, — строго оборвала сомнение подруги Катрин. — Я знаю. И, если будешь умницей, а я в этом не сомневаюсь, то Пушкин, может, скоро посватается к тебе.
— Посватается?! — удивилась Таша. — Умоляю, не вздумай это при маман сказать, она решит, что я кокетничала, а гнева ее я ужасно боюсь.
— Не бойся. Я никому не скажу. Даже сестрам. Они не заметили, как Пушкин обожает тебя, и гадают, которая из вас его заинтересовала. Пусть гадают, а мы с тобой будем тихонько ждать, что будет дальше. Ну, хоть немножко нравится тебе Пушкин?
Таша опять засмущалась и промолчала.
— Ты его еще не знаешь, — не дождавшись ответа, продолжала Катя. — У него чистая, детская, доверчивая душа. В обществе он бывает иногда груб, но это для защиты своей ранимой души. Ты можешь очень помочь ему в жизни.
— Слушай, давай посмотрим гороскоп. Как там Дева и Близнец подходят друг другу.
Таша принесла журнал с гороскопами.
— Смотри, Близнец и Дева могут отлично ладить. Спокойная, холодноватая Дева и нужна
нашему неустроенному, переменчивому, горячему Близнецу. Ты, домовитая труженица, добрейшая и нежнейшая, сможешь смягчить его горячие порывы. И такому разговорчивому мужчине нужна жена-молчальница. Ты не любишь роскошь. Он — тоже. Он расточителен. Ты его приудержишь. Вы оба любите поострить...
— Катрин! - перебила подругу Таша, — он еще не посватался, а ты уже в жены к нему меня записала. Давай, лучше вышивкой займемся, — и Таша повела Катю к своим пяльцам.
В комнату шумно вошли сестры Наташи и модистка Соня.
— Таша, посмотри, как мое новое платье? — спрашивала Катерина, вертясь перед Наташей.
- Замечательно, — в унисон с Катрин Малиновской сказала Таша.
- Не представляю, как наша мама выдерживала бал в модных тогда распашных платьях на фижмах, — сказала Александра.
— Да уж, — поддержала Катерина, — мы сейчас без корсетов и фижм, как взмыленные лошади после танца...
- Трико тоже нам жару придает, и уже свободная туника от него не спасает, — возразила Таша. - Все-таки наши мамы и бабушки были изящнее в своих двух платьях и корсетах, прямо как фарфоровые статуэтки. Мне нравится их старая мода. К тому же она скрывала недос-
89
татки фигуры. Вот наша тетушка Екатерина Ивановна — как хороша в своем старомодном распашном платье.
— И все-таки вы очаровательнее, — поддержала разговор модистка Соня. — К тому же, платья с фижмами и корсетом — не для современных быстрых танцев и переполненных залов, когда яблоку негде упасть. И современный классический стиль делает вас божественными грациями, подчеркивает все ваши достоинства.
— О каких это достоинствах идет речь?! — строгим голосом прервала разговор вошедшая Наталья Ивановна. — Ты, Соня, смотри не испорти мне дочерей, воспевая их достоинства. Скромности их надо учить, чтоб не возомнили о себе красавицы, не вздумали кичиться и жеманиться.
Мать критическим взглядом осмотрела, повертев дочь, платье Катерины, и добавила:
— Не забудьте шали накинуть перед балом, ночи еще холодные, — и ушла так же тихо, как вошла.
— Да, одно плохо в новой моде — воздушность платьев и нежелание девиц надевать шубы и ботинки, — поддержала Соня предостережение Натальи Ивановны. — Мыслимо ли в легких туниках, хоть и с шалью, и тряпичных туфельках полчаса на московском морозе до-90
91
бираться до бала. А обратно — еще хуже: разгоряченные — опять на мороз... Вон девица Климова, говорят, и умерла от простуды...
Девушки переглядывались и посмеивались.
— Да что с вами поделаешь?! — безнадежно отмахнулась от их смеха Соня, — мода!!!
Модные шали пришли из Европы. Их вязали из тонкой пуховой шерсти тибетских коз. Стоили они дорого, но из тринадцати граммов шерсти вязали шаль размером четыре метра на полтора. И это тянуло на двенадцать тысяч рублей.
Так что девицы Гончаровы могли только мечтать о такой шали. У них были попроще, из своих коз, связанные руками крепостных, но тоже довольно симпатичные.
Модно было не просто накинуть шаль на плечи, а суметь в нее задрапироваться. Шаль должна была красиво, складками, спадать с плеч. И про женщин тогда говорили не «хорошо одета», а «хорошо драпирована».
И если в восемнадцатом веке позволялся довольно глубокий вырез на груди — декольте, но считалось неприличным открыть постороннему взгляду щиколотку на ноге, то теперь женское платье слегка укоротилось и модным стало — открывать щиколотку.
Туфельки, в виде лодочки, шились теперь из материи и лентами закреплялись на щиколотках, как античные сандалии. Это делало
девичью ножку необыкновенно изящной, и, говоря современным языком, сексуальной.
Во второй приезд Пушкина к Гончаровым его встретили заметно холоднее.
Натали старалась держаться подальше от него, и мать зорко за ней следила. О том, чтобы остаться с девушкой наедине, не могло быть и речи.
Во всех домочадцах чувствовалась какая-то напряженность, будто чего-то они опасались. Отца Натали Пушкин так еще и не видел.
Вдруг в самом разгаре разговора дверь шумно распахнулась, и в нее влетел, отмахиваясь руками, будто отбиваясь от кого-то, удерживающего его, мужчина в домашнем халате, весь какой-то помятый.
Он был явно выпивши. На небритом лице просматривались черты былой красоты. А по тому, как вошедший, увидев чужого человека, моментально изменил свое поведение, стало ясно, что это человек с великолепными светскими манерами.
Все Гончаровы при шумном появлении главы семьи, а это был именно он, вскочили с мест, тревожно уставясь на вошедшего. Поняв, что он успокоился, все сели, но продолжали с опаской наблюдать за вошедшим.
— Глава семейства — Николай Афанасьевич Гончаров, — будто сквозь зубы процедила Наталья Ивановна, представляя мужа Пушкину.92
— Александр Сергеевич Пушкин.
Николай Афанасьевич, до того как-то виновато прячащий глаза, оживился, принялся пристально рассматривать гостя и крепко жать ему руку.
— Читал, читал. Великолепно. Гениально. Сам в молодости баловался сочинительством, но — не дано. Перед вашим талантом преклоняюсь, а сам теперь лишь музыцирую, — и он направился к висящей на стене скрипке.
Пушкин заметил, что семейное напряжение при появлении старшего Гончарова не спадает, что все пристально следят за его кружением по комнате. И максимума это напряжение достигло тогда, когда Николай Афанасьевич, двигаясь к скрипке, вдруг развернулся, подошел к застекленному шкафу, открыл его и потянулся к графинчику.
Пушкин понял, что старший Гончаров опасно закладывает за воротник, и семья боится за последствия. Понял он также, что Гончаровы не забудут этого своего унизительного напряжения, и, возможно, Пушкина сюда больше не допустят.
Он не стал испытывать судьбу, поспешил удалиться, а на следующий день отправил к Гончаровым Толстого-Американца в качестве сваха.
Так и получилось, что не успела Таша решить хотя бы для себя, нравится ей Пушкин или нет, как он сделал уже предложение. Таша
93
сама не знала, что отвечать, но мать решила за нее твердо:
- Молода еще очень!
Когда Толстой передал Пушкину ответ Натальи Ивановны, Пушкин пришел в отчаянье.
Он, конечно, поторопился с предложением. Это он понимал, но такого резкого отказа не ожидал. Все-таки бесприданница. Ему говорили, что несмотря на красоту Натали, никто еще к ней не сватался...
Пушкин метался по Москве, как тяжело раненый зверь. Весь его мир, разнообразный и интересный, сошелся сейчас на этой гордой девочке, не желающей его знать. Его, внимания и любезности которого добивались десятки женщин.
Он зашел в Английский клуб, стал просматривать новости в газете и обмер. «Московский телеграф» писал, что на состоявшемся в резиденции московского генерал-губернатора балу ставили «живые картины» и «маленькая Гончарова в роли сестры Дидоны была восхитительна».
«Наваждение какое-то!»
Наташа, действительно, великолепно изображала муз и богинь Эллады. Исчезали застенчивость, закрытость. Красавицы-богини ее были пленительны. Так что слава юной актрисы дошла уже и до столицы.
94
«Это не отказ, не отказ, Таша, действительно, очень юна, надо набраться терпения и подождать», — успокаивал себя Пушкин.
Но никакого терпения не получалось. Им овладело такое отчаянье, что дальше жить стало невмоготу, хотелось наложить на себя руки. Он прикинул: два года ему предстоит прожить до восемнадцатилетия любимой. И понял, что не только два года, а и месяца, недели, дня, он существовать не может.
Невыносимая, просто физически ощущаемая тоска навалилась на него, даже напиться не хотелось. Не хотелось ехать к цыганам, что он частенько делывал, чтобы разогнать печаль, не хотелось встречаться с друзьями, не хотелось садиться за стол и работать...
«Я пропал, — думал Пушкин, валяясь на диване, не в силах встать к ужину. Есть совсем не хотелось, хотя у него с утра во рту ничего не было. — Бежать, бежать, бежать, куда угодно, бежать как можно дальше».
И ночью Пушкин уехал из Москвы.
Младший брат его Лев, юнкер Нижегородского драгунского полка, служил в это время на Кавказе. Левушка, так его называли в семье, был на четыре года младше. Он был любимцем матери. Пушкин все детство ревновал мать к нему. Надежда Осиповна часто ласкала Левушку и — никогда Сашу.
W 95
Избалованный чрезмерной любовью, Левушка вырос ленивым и расточительным. Поучился в Петербурге в пансионе, но не закончил. Пытался найти себя в армии и на государственной службе, но и тут у него ничего не вышло. А уж потом он и не старался пристроиться, кутил, играл в карты. Долги обычно оплачивал старший брат. Хоть и сердился, но всегда выручал. Теперь Левушка отправился испытывать свою судьбу на Кавказ.
Пушкин сначала радовался отъезду брата, надеялся, что тот остепенится в армии. Но теперь там шла война, и Пушкин волновался за Левушку.
Однако совсем не заботы и волнения о брате погнали его на Кавказ. «Непроизвольная тоска гнала меня», — напишет он потом. Ему было все равно, куда ехать, только бы из Москвы, только бы подальше от Наташи, от всех друзей, чтобы не видеть ее, ни с кем не говорить о ней, забыть, вычеркнуть из памяти...
Пушкин решил, что поможет ему в этом лучше всего война. Если ему не суждено создать семью, то можно и умереть на поле брани. Уезжал он в своей коляске, на перекладных, без разрешения властей, и это не сулило ничего хорошего, но Пушкину было теперь все равно...96
97
Не рассеивали его тоску ни замечательные пейзажи, как раньше бывало, ни дорожные пе-репетии.
Уже в дороге он писал матери Наташи: «На коленях, проливая слезы благодарности, должен был бы я писать вам теперь, после того, как граф Толстой передал мне ваш ответ: этот ответ — не отказ, вы позволяете мне надеяться. Не обвиняйте меня в неблагодарности, если я все еще ропщу, если к чувству счастья примешиваются еще печаль и горечь; мне понятна осторожность и нежная заботливость матери! — Но извините нетерпение сердца больного, которому недостаточно счастье. Я сейчас уезжаю и в глубине своей души увожу образ небесного существа, обязанного вам жизнью...
Удостойте, милостивая государыня, принять дань моего глубокого уважения».
Все его мысли крутились вокруг Гончаровой. По глазам Таши он видел, что не противен ей, может, она не против выйти за него, но Наталия Ивановна не давала им поговорить наедине. И Пушкин понимал, что отказ из-за молодости невесты — лишь отговорка.
«Ах, украсть бы ее, увезти на край света или за границу, подальше от матушек и батюшек». Учудила же его сестричка Ольга.
К Ольге посватался Николай Павлищев, соученик брата Левушки по Благородному пан-
сиону при Царскосельском лицее. Приличный молодой человек, музыкант-любитель, пробующий себя в переводе литератор... но родителям Пушкиным он не понравился: прост очень и беден. Они запретили дочери даже танцевать с Павлищевым.
Ольге было уже за тридцать. Старая дева. И то ли чтобы просто выйти, наконец, замуж, то ли по любви, она не хотела порывать с Павлищевым. И вот однажды на балу, когда родители были в другой зале, Ольга протанцевала с Павлищевым подряд два тура мазурки. Кто-то доложил об этом Надежде Осиповне. Та влетела в танцевальный зал разъяренная и на виду у всех так толкнула дочь, что Ольга упала и потеряла сознание.
На следующий день Ольга написала жениху, что согласна идти под венец без благословения родителей.
Павлищев не стал медлить, назначил день венчания и договорился с Ольгой о встрече. Днем, не вызывая подозрений, Ольга вышла из дома. У ворот ее ждал жених с санями. Сани скоро помчались в Измайлово, где молодые и были обвенчаны в церкви Святой Троицы, по месту службы Павлищева.
После венчания Ольга, как ни в чем ни бывало, отправилась домой, а Павлищев вернулся в свою холостяцкую квартиру.98
Родители не заметили отсутствия дочери. Но надо было как-то улаживать дело. Ольга поехала к своей давней подруге Анне Керн, зная, что та поможет ей примириться сначала с братом Александром, а потом придумает и далее, что делать.
Анна снимала квартиру у Дельвига, приятеля брата Александра. Ольга постоянно бывала здесь. Тут и с братом часто виделась. Теперь подруги обсуждали, что делать Ольге. Как ввести Павлищева в семью Пушкиных.
Анна Керн посоветовала вызвать Пушкина. Ольга сомневалась. У Александра отношения с родителями тоже были неважные.
— Он может только все испортить, — говорила Ольга. — У маменьки и к нему полно претензий. А если он за меня будет заступаться, то вызовет еще больший гнев родителей.
— Ну, хотя бы для того, чтобы посоветоваться, надо позвать Александра, — настаивала Анна.
Так и поступили. Пушкин был ошеломлен происшедшим. С Ольгой они были дружны с детства. Пушкин называл ее «друг бесцен-цый»и очень любил сестренку. Все лучшие детские воспоминания его были связаны с Ольгой. Она была первой слушательницей его детских сочинений. Они, чтобы ни случилось, всегда приходили друг другу на помошь.
99
Поэтому Пушкин только шутя отругал ее:
— Ты мне испортила моего Онегина: он должен был увезти Татьяну, а теперь этого не сделает.
Пушкин пошел к родителям, три часа уговаривал их простить дочь. Надежда Осиповна примирилась, а отец Сергей Львович ни за что не соглашался благословить дочь.
Надежда Осиповна втайне от мужа дала сыну семейную икону Божией Матери, чтобы от имени семьи благословить сестру.
Пушкин отправился обратно к Керн, где его, волнуясь, ждали влюбленные, и, вместе с Анной Керн, они благословили молодоженов.
Только спустя много времени родители примирились с Ольгой. Вобщем-то они очень любили ее, больше, чем старшего сына, и, наконец, уступили и благословили дочь.
«Вот бы мы зажили наедине с Ташей, — мечтал Пушкин. — Наташа — богиня, она никогда не станет такой, какова ее матушка. Детская простота, кротость и застенчивость ее — умопомрачительны, голос тихий, будто вкрадчивый, призывает мужское сердце к покровительству, защите этого нежного непорочного существа, хочется всю оставшуюся жизнь отдать этой необыкновенной девочке».
В России была весна, а на юге, к которому Пушкин приближался, стояло уже лето. Днем в
100
степи солнце пекло неимоверно, раскаляя и вновь возникшую печаль. Пушкин гнал лошадей, будто убегая от своего отчаянья, стремясь скорее свидеться с братом, с войной.
До глубокой ночи, и большую часть дороги, приходилось ехать в темноте. Сон не шел, и Пушкин начал обдумывать «Роман на Кавказских водах». Московская барыня везет на воды свою больную дочь Алину Корсакову. Там в Алину влюбляется декабрист Якубович. Алина тоже влюблена, но мать даже слышать не хочет об их взаимной любви. Тогда Якубович похищает Алину. Имя и фамилия были от былой невесты, внешность и образ рисовались - нынешней.
Жар любви Пушкину никак не удавалось погасить, и он надеялся развеять его, описав в подробностях похищение Натали и их совместную жизнь.
Чудное лицо ее было прямо перед ним. Пушкин видел то ли во сне, то ли наяву Натали рядом с собой, в кибитке, в белом воздушном платье, с обнаженной лебединой шеей и обнаженными плечами. Он прижимал к груди ее маленькую головку, целовал детские пухленькие губы, ясно ощущая волшебную сладость этого поцелуя.
Но когда Пушкин на Кавказе попытался записать обдуманное в дороге, то застрял на
101
длинном описании сборов барыни с дочкой в дорогу, которое было, в основном, набросано дорогой же, на коротких ночлегах. Дальше роман не пошел. Кавказские события так захватили Пушкина, что и отчаянье поослабло, и жизнь приобрела другой смысл.
Родным и друзьям Пушкин долго не писал. И поползли слухи, что он бежал через Кавказ в Турцию, что именно с этой целью он на Кавказ и отправился. Никто из его близких не знал о его сватовстве и отказе Гончаровых.
Намеченный Пушкиным маршрут еще не был завершен, а дальнейшее движение по Военно-Грузинской дороге уже было опасным. Можно было попасть и под шальную пулю, и под прицельную, горцы контролировали и частенько простреливали насквозь долину Терека. Но спутникам Пушкина казалось, что он ищет пулю, потому что не только не остерегался, а постоянно проявлял совершенно неоправданную, ненужную храбрость. И торопился так, будто за ним гнались.
Тоска действительно гнала и гнала его. Пушкин отправил свою тяжелую коляску с поклажей другой дорогой, а сам верхом ехал по короткой горной тропе, зачастую такой узкой, что лошадь одним боком задевала скалу, вокруг которой вилась дорога, а другой бок нависал над пропастью, в глубине которой безумство-102
вал и ревел Терек. Свирепое веселье стихии опьяняло Пушкина, сами собой рождались строчки...
Кавказ подо мною. Один в вышине Стою над снегами у края стремнины...
Как только он оставался один, печаль опять крепко опутывала его. Но и с людьми было тяжело, потому что он не мог вести простые будничные беседы. Внутри все бурлило, как Терек, и любой пустяк приводил его в неистовство. Только движение, или быстрая езда, или трудный, опасный переход через перевал вносили какое-то временное успокоение.
Поэтому, когда в одном месте ему не удалось поменять лошадь, он не стал ожидать и отправился по опасной горной, очень грязной, дороге пешком один, пройдя так десять километров.
Все спутники посчитали поступок Пушкина полным безумием, и никто не отважился идти вместе с ним. Но, как часто бывает, когда человек с безумной храбростью ищет смерти, смерть обходила его стороной.
Пушкин надеялся, что найдет брата в Тифлисе, и вместе с ним отпразднует 26 мая свое тридцатилетие. Однако брата в Тифлисе не оказалось, кавказский корпус уже выступил к передовым позициям. Пушкин готов был бро-
103
ситься вдогонку, но не тут-то было, на передвижение в районе боевых действий требовалось особое разрешение, которого Пушкин прождал почти полмесяца, метался по окрестностям, но написал, наконец, письма друзьям.
Брата он все-таки нашел, уже на передовой. А потом и друга Николая Раевского, и лицейского товарища Пущина... Пушкин был в восторге.
— Ну, скажи, Пущин, — теребил он друга, — где турки и увижу ли я их; я говорю о тех турках, которые бросаются с криком и оружием в руках. Дай, пожалуйста, мне видеть то, за чем сюда с такими препятствиями приехал!
Ему удастся увидеть турок. Вначале, когда Пушкин, прикрепленный к Нижегородскому драгунскому полку, которым командовал Раевский, бродил в щегольском черном сюртуке и в блестящем цилиндре, солдаты, еще не зная, кто он такой, принимали его за священника, звали драгунским батюшкой. А потом им пришлось увидеть его в кургузом пиджачке, скачущим с саблей наголо против турок, а в другой раз Пушкин, схватив пику убитого казака, устремился к туркам.
Узнав позднее, что Пушкин не просто отказался от нее после неудачного сватовства, а уехал на войну, Наташа очень волновалась, думая, что из-за нее он рискует жизнью.
1L.104
105
И была права. Задорная, а, может, отчаянная храбрость Пушкина вполне могла кончиться трагедией уже тогда, в 1829 году. Но друзья крепко стерегли поэта, не позволяя Пушкину встретиться с турками в опасной близости.
Обида и даже злость, возникшие в сердце поэта после отказа, утихли. Порой он уже раскаивался, что уехал из Москвы, нестерпимо хотелось увидеть Натали:
Я вас любил: любовь еще, быть может,
В душе моей угасла не совсем; Но пусть она вас больше не тревожет;
Я не хочу печалить вас ничем. Я вас любил безмолвно, безнадежно,
То робостью, то ревностью томим; Я вас любил так искренно, так нежно,
Как дай вам бог любимой быть другим. На холмах Грузии лежит ночная мгла,
Шумит Арагва предо мною. Мне грустно и легко, печаль моя светла,
Печаль моя полна тобою, Тобой, одной тобой... Унынья моего
Ничто не мучит, не тревожит, И сердце вновь горит и любит — оттого,
Что не любить оно не может. Я твой по-прежнему, тебя люблю я вновь
И без надежд и без желаний. Как пламень жертвенный, чиста моя любовь И нежность девственных мечтаний.
Наташа сначала радовалась тому, что Пушкин не появляется у них. Ей тоже было стыдно за отца перед Пушкиным. Не хотелось ссориться лишний раз с матерью, которая строго предупредила ее, чтобы и не мечтала о браке, пока сестры не выйдут замуж. И Натали была согласна с этим. Всем было известно, как трудно выйти замуж старшим сестрам, если младшая выскочила вперед их.
Такое быстрое сватовство Пушкина стало для Наташи полной неожиданностью и напугало ее. Она, как все девушки, конечно, думала о замужестве, но пока как об отдаленном будущем. И сердце ее было еще свободно.
И вдруг — невеста. Предложение Пушкина польстило ей. Они с сестрами не раз вели разговоры о своем будущем. Замуж девушек выдавали по соображениям родителей. Старались выдать за обеспеченных или богатых. Мужчины тоже предпочитали жениться на девушках с хорошим приданым.
Сестрам Гончаровым будущее не обещало ничего хорошего: ни приданого, ни наследства у них не было. Правда, материальные вопросы пока занимали их мало. Они опасались мужей-стариков. Хорошо, если удастся выйти за военного. Военные все же образованны, воспитаны, учтивы. А выйдешь за старика-чиновника -помрешь со скуки.106
А пока девушки Гончаровы мечтали о принцах и исторических героях. У них еще было время помечтать.
Никто пока не делал им предложения. Наташа же только начала выезжать. Ей нравилось танцевать, участвовать в шарадах, нравилось мужское внимание. Однако такой красивой, какой ее увидел Пушкин, она себя не чувствовала.
Потенциальные женихи пока еще не воспринимали ее всерьез. Хоть и прелестница, но слишком юна, чтобы свататься. Да и приданого Гончаровы за дочерьми не обещают, считая, вероятно, что красавицы и без приданого найдут себе женихов.
Поэтому вокруг Натальи вились, в основном, студенты, сокурсники брата Дмитрия. Стояли в очереди, чтобы потанцевать с нею. И, танцуя, без устали соревновались друг с другом в красноречии. В пустой болтовне, как считала Наташа.
Бойкие и бесцеремонные, студенты объясняли молчаливость и сдержанность Наташи провинциальностью и принимались поучать девушку, советовали брать пример со светских львиц. От чего-то предостерегали, тормошили, поучали. Это ее обижало, и она еще больше замыкалась.
107
Других сдержанность и молчаливость Наташи раздражала. Они считали, что девушка холодна и расчетлива. Ехидничали: «Ждет богатого жениха», часто говорили Наташе обидные слова. Так что детская радость от первых выездов на балы, от которых Наташа ждала какого-то чуда, уже начала развеиваться. А после обидных замечаний и поучений студентов Наташа возвращалась, бывало, со слезами.
У дедушки маленькой Таше жилось замечательно. Она росла тихим, ласковым, спокойным ребенком. Все ее любили. Слуги и няньки нежили, а девочка одаривала их редкой, но очень ласковой улыбкой. Дедушка же просто заваливал ее подарками, выписывал игрушки и наряды прямо из Парижа. Когда Наталья Ивановна в очередной приезд в Полотняный Завод увидела свою шестилетнюю младшенькую, то поняла, что надо спасать ее и защищать всех остальных своих детей от баловства деда.
Сестры и братья Таши не имели дорогих платьев и подарков, и это могло развить в них завистливость и недоброжелательность к младшенькой. Да и для самой Таши такое баловство не могло быть полезным. Поэтому при первой же возможности Наталья Ивановна вызвала дочь из Полотняного Завода в Москву.
И на всю жизнь запомнила Наташа эту поездку в Москву: казавшееся бесконечным мо-108
розное путешествие в санях под тулупами, а главное - встречу с матерью и сестрами. Как мать приказала разрезать ее чудную соболью шубку, с алым бархатом, подаренную дедушкой, на палантинки и муфты всем дочерям, выделив Таше самый плохой ее кусок, чтобы прервать в зародыше притаившуюся в сердцах обделенных шубой Кати и Саши зависть, — один из самых страшных грехов по Божьим заповедям.
Не смея даже плакать под строгим взглядом матери, Таша, ошарашенная незаслуженной обидой, молча смотрела, как скользили ножницы по алому бархату любимой шубки. А ночью тихо плакала в подушку, укоряя себя в жадности, ведь для ее старших сестер разрезали шубку.
Баловство деда совсем не испортило робкую, мягкую натуру Таши. Но мать почему-то решила, что чрезмерная любовь деда изнежила ее дочь, и принялась грубо и требовательно исправлять мягкое дедово воспитание.
Так в Москве потекла совсем другая жизнь Таши. Она увидела впервые, как болен отец, как тяжело матери вести хозяйство, какая Наталья Ивановна нервная, резкая и... несчастная.
Обновок у Таши с тех пор больше не было, все она донашивала за сестрами. Экономили на
109
всем. Старались гостей после чая спровадить до обеда.
Таше не удавалось даже повспоминать вслух о своей прошлой счастливой жизни у дедушки, Наталья Ивановна сразу наказывала ее.
Нежностями и лаской Наталья Ивановна дочерей не баловала. И теперь словесная ласковость Пушкина расслабляла Наташу. К тому же она так преклонялась перед талантом поэта, что ужасно смущалась, чувствуя себя перед ним полной дурочкой.
Пушкин пугал ее своей напористостью, страстью. За все ее шестнадцать лет никто не говорил ей столько восторженных, возвышающих ее и нежных слов, от которых ее бросало в жар.
Он видел ее гордой красавицей. Она чувствовала себя провинциальной девушкой, задавленной семейными дрязгами, постоянным отсутствием денег даже на мелочи, младшей в семье, у которой нет никаких прав, но которая всем что-то должна. И понимала, что поэт, все преувеличивает — и свою влюбленность, и ее красоту. Поднимает ее на пьедестал, на котором она не сможет жить никогда.
Пушкин принимал ее сдержанность за рассеянность, безразличие и даже — холодность. «Первый раз в жизни я так робок», — думал он.
А Наташа от природы была медлительна и умеренна в чувствах. Бури страстей — это не для нее. Горячее работала ее голова, чем сердце. Но не для выгоды, а просто потому, что она такая от природы. И Пушкин потом убедится в ее бесхитростности.
Наташу поражала его удивительная простота, сердечность и даже робость перед ней: «Такой знаменитый поэт, все охотятся за ним, только бы посмотреть на него, послушать, а он клянется ей, девочке, что весь в ее власти. И это при огромном почитании его, восторге, где бы он ни появлялся. Ловкий танцор, встав с нею в пару, тушуется, как мальчик».
Свою внешность Натали тоже не считала важной в построении счастья.
Красавицей, но несчастной рядом с полусумасшедшим отцом была ее мать, изнуренная большой семьей и постоянной нуждой, превратившаяся, в конце концов, в жалкое и вместе с тем деспотичное существо.
Невинные шалости детей вызывали у нее ярость. Робкое возражение — страшные вспышки гнева. И тогда она могла метать в детей разные вещи, шлепать по спинам, и даже подросших детей больно хлестала по щекам.
Буря деспотизма матери в такие моменты пробегала по всему дому, все, попавшиеся под горячую руку разгневанной хозяйки, вскрикивали от боли и испуга.
ill
Даже болезни детей не смягчали сердце Натальи Ивановны, а, наоборот, раздражали. С удвоенной силой она обрушивала свои нравоучения и угрозы.
— Болезнь — Божье наказание, — шумела она.
Быстро угомонившись, Наталья Ивановна запиралась в своей комнате, и в доме воцарялась глубокая тишина, потому что все разбегались по своим норам и зализывали штормовые раны.
Девочки затихали в детской наверху, боясь нечаянно уронить игрушку или рукоделие. Было стыдно друг перед другом за это грубое мужицкое хамство матери. Ведь сама она учила их хорошим манерам, с малолетства строго следила, чтобы манеры их стали не только хорошим тоном, а самой сутью.
И ей удалось это. Дочери прекрасно освоили нравственные законы, светский этикет.
Только жизнь подсовывала им все новые и новые испытания. На всю жизнь запомнила Наташа случайную встречу с бабушкой, матерью отца, сумасшедшей Надеждой Плато-новной.
Случилось это вскоре после приезда маленькой Наташи в Москву. Наталья Ивановна с детьми в солнечный весенний денек отправились покататься по Москве, в четырехместном экипаже цугом, с гайдуками на запятках.112
И вдруг навстречу им — рыдван бабушки. Москва была небольшая, прогулочных трасс было немного, так что на таких прогулках можно было встретить и родных, и знакомых. И с бабушкой уже встречались, а встречи всегда бывали скандальными. Поэтому кучеру было сказано, чтобы всегда был начеку и завидев знакомый рыдван, тут же сворачивал в переулок и скрывался.
В этот раз и кучер зазевался, и переулка вблизи не оказалось. И Надежда Платоновна, увидев невестку с внуками, приказала им остановиться. Оглядев всех ненавистным взглядом, не увидев сына, зычным голосом она принялась поливать его грязью.
— Наталья, знаешь ли ты, что муженек твой учинил? — обратилась она к Наталье Ивановне. — Неужель не знаешь? Он собрал в коробку тараканов со всей Москвы, да и выпустил их у меня дома. А, может, и ты в этом участвовала?
Дети в недоумении смотрели то на мать, то на бабушку. Маленький Сережа, прячась за спину сестер, похохатывал.
Надежда Платоновна так громко и темпераментно сыпала на Наталью Ивановну свои обвинения, что вокруг Гончаровых собралась толпа зевак, жадных до подобных зрелиш. Каждое новое бредовое обвинение больной старухи встречалось хохотом толпы.
113
Девочки Гончаровы испуганно жались друг к другу. Наталья Ивановна не знала куда деваться от стыда, но, воспитанная в строгом повиновении родителям, она не смела избежать скандала самым простым способом — уехать.
Только подоспевший полицейский избавил Гончаровых от продолжения унизительной сцены. Любое скопление людей городовой считал опасным для общества, потому не стал разбираться в причинах сборища, просто разогнал толпу, а экипажам приказал разъехаться.
Наталья Ивановна была довольна своими детьми. Все отмечали воспитанность ее дочерей, да она и сама это прекрасно видела. Унаследованная от матери красота девушек вместе с прекрасными манерами делала их самыми завидными невестами.
Наверное, тогда и решила Наталья Ивановна, что не будет давать за дочерьми приданого, на него и средств нет, да такие красавицы в сочетании с воспитанностью сами — приданое.
Наташа вообще привыкла к тому, что ее, самую младшую в семье, все одергивают, обижают.
Сестры, братья, монашенки-приживалки, которых было полно вокруг Натальи Ивановны, наушничающие на всех матери, да и просто дворовые, считая ее малой и глупой, поучали, покрикивали. Зная мягкость ее характера,
114
перекладывали на нее свои проделки и провинности.
Но Таша редко судила других, считала это делом Божьим, а себя частенько терзала бичеванием, ругала за опрометчивость, необдуманность поступков, полагала себя виноватой там, где виноватой не была или где вина ее была косвенной.
Крики, буйные сцены были обычным явлением в их доме. Николая Афанасьевича сначала поселили в отдельную комнату, туда ему слуги и еду приносили. Однако комната не запиралась, и Николай Афанасьевич, когда хотел, выходил обедать вместе с семьей.
Тогда слуги спешно убирали со стола даже слабое спиртное, чтобы спрятать его от главы семьи. Потому что стоило Николаю Афанасьевичу даже немного выпить, как начинался буйный приступ безумия.
Однажды всегда замкнутая и отрешенная от повседневности Таша не заметила наступления очередного приступа болезни отца. Спохватилась только тогда, когда оказалась одна за столом со звереющим отцом, а вся семья успела скрыться.
Увидев налитые кровью глаза отца, Наташа бросилась вон из столовой. Но и так не очень ловкая, она в панике натыкалась на мебель, задевала за углы и двери, ноги у нее подкашива-
15
лись, она чуть не падала, а отец гнался за нею с ножом, шаги его были совсем рядом...
Таше было тогда лет десять, но ужас, испытанный в тот день, она помнила всю жизнь. Помнила, как сумела добежать до лестницы, ведущей в мезонин, где находилась детская, увидела, что железная дверь, которая была установлена на детской именно в связи с болезнью отца, не заперта. Сестры, оставив щелку в двери, ждут Ташу и зовут ее к себе.
С немеющими от страха ногами бросилась Наташа вверх по лестнице, а отец уже догнал ее и хватал за платье. Едва удалось ей вырваться из рук отца. Сестры буквально втащили ее, почти теряющую сознание, в комнату и заперли дверь перед самым носом отца.
Он потом долго стучал и ломился в железную дверь детской, и дети боялись, что дверь не выдержит натиска сумасшедшего. Мать была в отъезде, а слуги разбегались по углам, когда барин начинал бушевать.
Такие сцены случались нередко. Наталья Ивановна переживала за детей. Она опасалась не только дурного влияния буйства мужа на детскую психику, но и за саму жизнь детей. Развестись в те времена было почти невозможно.
Она пыталась объявить мужа недееспособным и поместить его в психиатрическую кли-
116
нику, вызывала врачей. Но, казалось, ничего не соображающий Николай Афанасьевич, узнавая о визите, становился хитрым и находчивым. Умно отвечал на все вопросы врачей, шутил и острил, а под конец недвусмысленно намекал, что жена изводит его своей подозрительностью в корыстных целях. И врачи осуждающе смотрели на нее.
Наталья Ивановна всегда была верующей, исправно посещала церковь, беря с собою детей. И недоумевала, за что Господь посылает ей такое испытание. Она хотела бы уйти в монастырь, но нельзя было бросать детей. Тогда устроила молельню прямо в доме, приглашала священников служить в ней, стала привечать странниц и монашенок, тратя на них и без того малые средства, стараясь этой заботой о сирых и бездомных заслужить милость Божию, дни и ночи молила Бога, чтобы он внес покой в ее семью.
Дети, росшие в нужде, не одобряли расточительство матери на монашек и приживалок. Не нравилось им и то, что приживалы считали себя полноправными членами семьи, во все вмешивались, поучали на каждом шагу детей, а, если те не слушались их, ябеднич&ти Наталье Ивановне, и та наказывала детей очень строго, не разбираясь, кто прав, кто виноват.
117
Особенно часто и подолгу жила в доме Гончаровых странница Татьяна Ивановна. Хитрая и вкрадчивая, она ласковым вниманием входила к детям в доверие, вызывала их на откровенные разговоры, а потом наушничала хозяйке, перевирая услышанное от детей, истолковывая все на свой взгляд, интригуя. И в результате они страшно боялись Татьяны Ивановны. А Наташа, от природы тихая и робкая, с каким-то суеверным страхом отшатывалась от этой странницы. А встретившись с нею случайно, плакала, ожидая, что в ближайшие минуты непременно случится что-то ужасное.
Хотя Наталья Ивановна редко прибегала к рукоприкладству в воспитании детей, они боялись ее панически.А девочки,если мать через слуг вызывала кого-то из них к себе, начинали плакать заранее, долго топчась перед дверью и оттягивая минуту встречи с суровой матерью, даже еще не зная, зачем она вызывает к себе.
Когда дети подросли, Наталья Ивановна стала надолго уезжать в Ярополец, в доставшуюся ей по наследству вотчину, в которой прошло ее детство. Странницы и монашки теперь толпились в Яропольце. Отца отселили во флигель и за ним неотступно следили слуги. Дети оставались под присмотром гувернанток.118
Натали частенько тихо плакала в темном уголке от коварства, бесстыдства и просто пренебрежения к ней домашних, при этом много молилась, умоляя Господа простить ее за осуждение обидчиков, дать терпения. Молитва утешала. К девушке возвращалось обычное для нее спокойствие, которое многие принимали за холодность, равнодушие, а, бывало, и за недалекость ума.
«Позволить читать свои чувства мне кажется профанацией, — напишет она позднее. — Только Бог и немногие избранные имеют ключ от моего сердца ».
Глава 5
ВОЗВРАЩЕНИЕ С КАВКАЗА
Неожиданная встреча в театре. Невстреча. Упреки императора. Тоска, проигрыш. Пушкин просится за границу. Опять у Гончаровых. Ушаковы. Страдания Наташи.
Дева Наталья, глава 5.
121
Прошло полгода. В сентябре 1829-ого Пушкин вернулся с Кавказа в Москву. Эта долгая и опасная поездка рассеяла его отчаяние, но полностью утвердила желание жениться на Гончаровой. Пушкин истосковался, желание увидеть ее казалось невыполнимым.
В Москву он приехал к вечеру, являться так поздно без приглашения к Гончаровым посчитал неприличным, и, бросив вещи в гостинице, отправился в театр.
Еще в фойе Пушкин нос с носом столкнулся с Гончаровыми. Все семейство, кроме Николая Афанасьевича, было здесь. От неожиданности встречи обе стороны так растерялись, что чуть раскланявшись, торопливо прошли мимо друг друга.
Лишь отойдя от Гончаровых и немного успокоившись, Пушкин вспомнил, как побледнела Наташа, как вытарищили от удивления глаза ее сестры, с упреком взглянула гостившая у Гончаровых петербургская тетка Загряжская. Понял, что не безразличен, что взгляд тетушки, пожалуй, в его пользу.
Спектакль он уже не видел, но на ложу Гончаровых глаза поднять боялся. Им владело воспоминание об этой долгожданной, неожиданной и смятенной встрече. Перед глазами стояло омертвевшее прекрасное лицо Натали.
Его поражало, как она, и так всегда бледненькая, могла моментально бледнеть, а то и
краснеть, — моментально. Мгновенно. Хотя всегда была медлительна: в речи, в движениях.
«Отчего побледнела? — гадал Пушкин. — От неожиданности встречи? Он онемел, она побледнела? Или испугалась, как пугаются буки малые дети?» Такое с ним бывало в детстве, когда дети пугались его африканской внешности.
Налаживать мосты в свете, в перерывах спектакля, Пушкин посчитал невозможным и сбежал.
На следующий день после обеда он отправился на Никитскую, к Гончаровым. Однако, подъехав к их дому, до такой степени оробел, что не осмелился даже на окна взглянуть, проехал мимо.
Никогда с ним такого не бывало. И предложения девицам делал легко, и отказы их переживал спокойно, и сам раздумывал жениться, уже сделав предложение. Всякое бывало. Не бывало только такой сковывающей все тело робости. Страшно было увидеть недовольное лицо Натальи Ивановны, непроницаемо-холодное - Наташи. Отчаянно страшно — получить окончательный и бесповоротный отказ.
Ему остро захотелось отправиться туда, где ему всегда рады, где весело и шумно, где ему тепло и легко, — на Пресню, к Ушаковым.
С Ушаковыми Пушкина познакомил вскоре после его возвращения из ссылки, друг Соболевский, их родственник.122
123
Двухэтажный особняк Ушаковых стоял у Пресненских прудов, на любимом москвичами загородном гульбище, и слыл литературным и музыкальным клубом. Его посещали знаменитые писатели и музыканты. В обществе семейство Ушаковых было очень уважаемо.
Старшие Николай Васильевич и Софья Андреевна, сами увлекались музыкой, нанимали для обучения дочерей музыке лучших преподавателей, и обе дочери прекрасно пели.
Сестры Елизавета и Екатерина, обе красавицы, боготворили Пушкина, культ поэта поддерживала вся семья.
Пушкин любил этот дом, чувствовал себя в семье Ушаковых, как дома. Потому после Кавказа, когда сердце его тосковало, а робость сковала всю инициативу, он ездил к Ушаковым разгонять свою тоску. Подолгу говорил с хозяйкой дома, записывал за нею русские народные песни, которых Софья Андреевна знала множество и очень задушевно их исполняла.
Старшая дочь Екатерина, семнадцатилетняя прекрасная голубоглазая блондинка с косой до колен, была давно влюблена в Пушкина заочно, при первой же встрече еще больше увлеклась поэтом.
И сейчас она добрым сердцем чутко улавливала его пасмурное настроение и старалась растормошить поэта.
Острые шутки и карикатуры друг на друга всегда веселили Пушкина. И теперь, зная о его неудачном сватовстве к Гончаровой и Олениной, сестры вышучивали Пушкина в карикатурах. Оленина на них показывала Пушкину с оленьими рогами кукиш.
Наталью они окрестили — Каре, по названию неприступной турецкой крепости, и рисовали эту крепость.
Пушкин, задетый за живое, вдруг взял альбом Катерины Ушаковой и записал в него строчки, которые написал на Кавказе для Наташи, а теперь посвящал их Ушаковой:
У ночи много звезд прелестных, Красавиц много на Москве. Но ярче всех подруг небесных Луна в воздушной синеве. Но та, которую не смею Тревожить лирою моею, Как величавая луна, Средь жен и дев блестит одна. С какою гордостью небесной Земли касается она! Как негой грудь ее полна! Как томен взор ее чудесный!.. Но полно, полно; перестань: Ты заплатил безумству дань.124
125
Так Пушкин мстил девушке-крепости, перед которой он, взрослый опытный мужчина, робел, как мальчишка.
Он чувствовал себя униженным, оплеванным гордой девочкой, без которой не мог уже жить, просто существовать. Готов был положить к ее ногам свою жизнь, свой талант, всю свою судьбу, и не мог даже решиться снова предложить все это, вымолить не любовь этой волшебницы, а просто согласие выйти за него замуж.
Потом он скажет, что и к Ушаковым ездил каждый день по Никитской только для того, чтобы лишний раз проехать мимо окон заветного дома.
А с Ушаковыми-девушками он шутил так же легко и весело, как они. Младшая Елизавета собиралась выйти замуж за друга Пушкина Сергея Киселева, и Пушкин рисовал ее, барышню, в старческом чепчике, в очках, окруженной котятами. А жирный кот, тоже в очках, похожий на Киселева, сидел на пюпитре и дирижировал поющей Елизавете. Подпись под рисунком гласила о том, что это — будущее счастье Лизаветы Миколавны.
Показывая девушкам рисунок, проказник Пушкин еще мяукал и приговаривал: «Кис-кис-кис!», намекая на жениха — Киселева.
Однако ничто не могло рассеять тоску Пушкина. Так и не побывав у Гончаровых, он бежал тогда в Петербург.
Из Петербурга он часто писал Екатерине Ушаковой. И Наташе, конечно же, донесли о ежедневных посещениях Пушкиным дома Ушаковых, о переписке Пушкина с Екатериной. Ходили слухи, что Пушкин сделал предложение Екатерине, что она его приняла, а Пушкин сам потом передумал, и Екатерина собралась замуж за Долгорукова. Дескать, Пушкин и сам не взял Катерину в жены, но и Долгорукову ее не отдал, специально собирал о нем сведения, и они оказались плохими, их-то Пушкин и поведал отцу Екатерины, в результате Долгорукову было отказано...
Екатерина Ушакова любила Пушкина, по-настоящему понимая и как поэта-гения, и как мужчину-мальчика, комплексующего по поводу своей внешности, непонятости, бедности. Она потом ждала, когда брак Пушкина распадется, и Пушкин вернется к ней, поймет, наконец, что только с нею, при ее бесконечной любви к нему, при ее заботе, он будет по-настоящему счастлив, и ничто не будет мешать развитию его гения.
Она выйдет замуж только после смерти Пушкина, за вдовца, без любви. Муж, зная о ее увлечении Пушкиным, потребовал уничто-
126
жить все девичьи альбомы со стихами и рисунками Пушкина. Уничтожил браслет, подаренный когда-то поэтом.
Переписку с Пушкиным Катерине удалось спрятать, она хранила письма Пушкина и после его смерти. Но сама же потом и сожгла их незадолго до своей кончины.
Пушкин не находил себе места от тоски. Он совращал и девственниц, и блудных жен, и знатных увядающих дам, панически боящихся своей старости...
Женщины света не отличались особым благонравием, изменяли мужьям легко, порой даже не таясь. По-своему Пушкин бывал влюблен в каждую соблазненную, и почти каждая из них настраивала его на поэтическую волну. И он оправдывал свои беспредельные увлечения необходимостью этого вдохновения, которое давали ему женщины.
Но Натали сводила его с ума волшебной влекущей красотой, своей недоступностью, отрешенностью от него и равнодушием.
В Петербурге его ждали и другие неприятности — недовольство царской охранки и самого царя по поводу самовольного отъезда на Кавказ, о котором император узнал из прессы.
Царь через своих чиновников контролировал каждый его шаг. Даже съездить в Москву из Петербурга нельзя было без разрешения шефа жан-
127
дармов Бенкендорфа, а тут Пушкин укатил без дозволения аж на Кавказ, за тысячи километров, да еще на войну, где вольнолюбивые стихи поэта могли принести много вреда. Да еще этот слух, будто он собирался бежать в Турцию.
Это очень испугало Пушкина, он поспешил повидаться с Бенкендорфом, надеясь, что его оправдание будет передано царю: «Я чувствую, насколько положение мое было ложно и поведение — легкомысленно. Мысль, что это можно приписать другим мотивам, была бы для меня невыносима. Я предпочитаю подвергнуться самой строгой немилости, чем показаться неблагодарным в глазах того, кому я обязан всем, для кого готов пожертвовать своим существованием, и это не фраза».
Государь вызвал Пушкина к себе:
— Как вы смели уехать в армию?
— Главнокомандующий разрешил мне.
— Надобно было проситься у меня, - сердился император, — разве не знаете, что армия моя?
Из Петербурга Пушкин писал в Москву Сергею Киселеву, спрашивал его, как там барышни Ушаковы... Даже с Сергеем, близким другом, он совсем не говорил о Гончаровой, и все продолжали думать, что он ухаживает за Ушаковой.
Единственно, что заметили видевшие его в это время в Петербурге, что на всех сборищах,128
на балах и в салонах Пушкин или был необыкновенно молчалив, рассеян, или резок, клоун-ничал, при этом выглядел болезненно. Но объясняли это усталостью от дальней поездки и тяжелыми военными впечатлениями.
А невозможность видеться с любимой девушкой, жениться на ней, снова невыносимой душевной болью навалилась на поэта. «В Петербурге тоска, тоска...писал он Киселеву. — Скоро ли, боже мой, приеду... в Hotel d"Angleterre... no крайней мере мочи нет — хочется...».
Он пытался подналечь на английский язык, который начал изучать еще на Кавказе, но дело продвигалось туго. Ходил чуть ли не ежедневно пешком из Петербурга в Царское Село, он всегда любил ходить пешком и слыл отличным ходоком, однако и ходьба теперь не развлекала. Опять возникло нестерпимое желание уехать, умчаться на край света, закружиться в развлечениях, шумных компаниях... Друзьям он писал:
Поедем, я готов; куда бы вы, друзья, Куда б ни вздумали, готов за вами я Повсюду следовать, надменной убегая... Повсюду я готов. Поедем... но, друзья, Скажите: в странствиях умрет ли страсть моя? Забуду ль гордую, мучительную деву, Или к ее ногам, ее младому гневу, Как дань привычную, любовь я принесу?
129
Печальные стихи шли один за другим:
Кружусь ли я в толпе мятежной, Вкушаю ль сладостный покой, Но мысль о смерти неизбежной Везде близка, всегда со мной.
Пушкин даже пишет Бенкендорфу просьбу: «Так как я еще не женат и не связан службой, я желал бы сделать путешествие либо во Францию, либо в Италию. Однако, если мне это не будет дозволено, я просил бы разрешения посетить Китай с отправляющейся туда миссией».
И 17 января 1830 года получил ответ:... «Государь Император не удостоил снизойти на вашу просьбу посетить заграничные страны, полагая, что это слишком расстроит ваши денежные дела и в то же время отвлечет вас от ваших занятий...»
Такая трогательная забота о кошельке поэта и его творчестве! Пушкин взвыл от этой заботы. Как козленок на привязи, ни шагу вперед, ни шагу назад, ни шагу в сторону.
Царь позволял себе одергивать Пушкина, как несмышленыша.
Из Москвы сплетники донесли Пушкину, что Наталья Гончарова собирается замуж за князя Мещерского. Пушкин совсем сник.
131
«Эта надменная, мучительная дева доконала меня, - думал Пушкин. — Безответная любовь готова перерасти в ненависть».
Казалось, что его жизнь кончается. Он чувствовал себя совсем одиноким, беспомощным. Как с некоторых пор бывало у него в таком отчаянном настроении, его потянуло вон из дома.
Он вышел прогуляться. Потом заглянул к знакомым, и там его ждала неожиданная и очень радостная встреча с Каролиной Со-баньской.
Давнее его увлечение. Каролина была дочерью Киевского предводителя дворянства. С мужем давно разъехалась. Вела вольную жизнь, привечала, кого хотела. Каролина приехала в Петербург с графом Виттом, генерал-лейтенантом, ведущим тайные сыски, и Каролина, как говорили в салонах, помогала ему в этом. Они уже давно жили открыто вместе.
Пушкин обрадовался встрече, у них с Каролиной когда-то были очень нежные отношения. Только сейчас она встретила поэта сдержанно. Может, от того, что ее граф был рядом, а, может, просто охладела к Пушкину.
Пушкин был уверен, что Каролина не забыла их жаркие ночи, и ему захотелось снова оказаться в ее объятиях. Страсть его, обычная мужская
страсть, разогреваемая любовью к Натали, уже давно не находила выхода, мутя рассудок. Раньше он утихомиривал ее у девушек легкого поведения. Теперь идти к ним не мог себе позволить. И требование плоти сводило его с ума. При встрече с доступной когда-то ему, горячей женщиной Пушкин вспыхнул, как факел.
Вернувшись домой, он бросился писать Собаньской страстное письмо: «... мое существование неразрывно связано с вашим; я рожден, чтобы любить вас и следовать за вами — всякая другая забота с моей стороны — заблуждение или безрассудство; вдали от вас меня лишь грызет мысль о счастье, которым я не сумел насытиться. Рано или поздно мне придется все бросить и пасть к вашим ногам. Среди моих мрачных сожалений меня прельщает и оживляет одна лишь мысль о том, что когда-нибудь у меня будет клочок земли в Крыму. Там смогу я совершать паломничества, бродить вокруг вашего дома, встречать вас, мельком вас видеть...»
Вылив в слова свою страсть, Пушкин подумал: «Что я делаю? Разве Собаньскую я хочу?!»
Но страстные слова кипели в нем. Это сущность поэта. В слова у поэта страсть может даже совсем перейти и успокоиться. И любое состояние поэта, радостное и отчаянное, непременно зовет его к бумаге, иначе с такой си-132
133
лой разрывает его внутри, что кое-кто из пишущих не выдерживает такого напряжения, кончает с собой. Пушкина работа спасала всегда. Напряженный поток, облегчающий, словесный, бурно вырывался наружу. И наступало хоть относительное спокойствие.
Сколько страстных слов Пушкин уже написал и сказал Натали! Она об этом не знает. Ее равнодушный взгляд и молчание подавляют его, не дают высказаться.
Теперь, когда Натали предпочла ему Мещерского, он не хотел больше изливать ей свои чувства даже письменно.
Однако раскаленные ревностью чувства кипели в нем, нисколько не затихая. И слова, которые он хотел бы написать Натали, выливались теперь в письмо к Собаньской.
Пушкин это сразу почувствовал, перечитав письмо. И все-таки продолжил его. Вобщем-то он поступал так часто, изливая на бумаге чувства для одной женщины, надписывал совсем другого адресата. То же было и со стихами. Потому что важным для него было эти чувства излить в строчки. Может, он только и знал, что точно не описана им ни одна женщина ни в одном стихотворении. Это всегда кто-то другой, как сказали бы критики, — собирательный образ, просто отдельными штрихами напоминающий ту или иную женщину. Поэтому стихот-
ворение можно было посвящать многим музам, что он и делал постоянно, меняя посвящения в зависимости от случая.
«... Хотя видеть и слышать вас составляет для меня счастье, — писал он далее Собаньской, — я предпочитаю не говорить, а писать вам... Счастье так мало создано для меня, что я не признал его, когда оно было передо мною...»
Оба письма Собаньской не были отосланы и остались только в черновиках.
«Может, я вовсе и не люблю Натали, — начал сомневаться Пушкин. — Иначе, чего ж так по Собаньской затосковал?»
А Москва, как бывало обычно зимой, развлекалась. Увеселений в отставной столице всегда хватало. У многих богачей были свои театры, с оперными и балетными труппами крепостных актеров, оркестрами духовых и народных инструментов. Посещали эти театры все москвичи. Концертировали гастролирующие иностранцы, фокусники. Приезжали диорамы, цирки.
Зимующие в Москве провинциальные помещики устраивали сельские забавы, петушиные и гусиные бои, кулачные схватки.
Вся Москва собиралась на скачки. И каждый день то в одном доме, то в другом проходили балы и маскарады.134
Наталья Ивановна тоже вывозила дочерей, разоряясь на кареты и наряды. Надо было искать девицам женихов.
Сводная сестра ее, Екатерина Ивановна Загряжская, так и не вышедшая замуж, давно считала детей сестры своими. Имея хороший достаток, она баловала их частыми подарками. Теперь наряжала племянниц. И все три блистали, но Наталья затмевала всех.
Сватовство Пушкина к Натали придало ей какой-то особый шарм. Она стала считаться не только первой красавицей Москвы, но и Музой великого поэта. Востребованность ее заметно возросла. От кавалеров отбоя не было.
Все в салонах только и говорили о младшей Гончаровой и о живых картинах с ее участием. Даже император, присутствуя на шарадах в резиденции московского генерал-губернатора Голицына, поинтересовался, указывая на Наташу, что это за прелестное юное создание.
— Натали Гончарова, — ответили ему, — племянница фрейлин Натальи Кирилловны и Екатерины Ивановны Загряжских, младшенькая из знаменитого рода Гончаровых, владельцев бумажных фабрик.
Веселые катания в колясках и на санях на Трехпрудье, шуточные бои на льду Москва-реки, фейерверки и ежедневные балы закрутили сестер Гончаровых. Они совсем отбились от дома,
135
возвращались под утро и, чуть поспав, после обеда опять куда-то мчались.
Сестры Наташи, передавая салонные разговоры, подкалывали ее: «Тебя в альбомах Катерины Ушаковой изображают в виде неприступной турецкой крепости Каре, и даже матушку приплели, пишут под рисунком «Маменька Каре». Пушкин список своих возлюбленных Ушаковой в альбом написал, так последняя в списке — Наташа, по-видимому — ты, сестричка. И, думаешь, которая ты по счету? Сто тринадцатая! Пушкин подарил Ушаковой золотой браслет с зеленой яшмой, и все говорят, что скоро женится на ней.
А еще говорят, что Пушкин яростно изучает английский, даже выучил уже, за четыре месяца, и когда только успевает, и для чего бы это, может, за границу собирается?»
Эти разговоры доконали терпеливую Наташу. Обидел ее и внезапный, без прощания, отъезд Пушкина на Кавказ, и многомесячное молчание во время пребывания на Кавказе. Она много думала о Пушкине, уже готова была выйти за него замуж, сердилась на мать за отказ Пушкину, ждала его возвращения, а он, вернувшись, проехал мимо, даже не повидав ее, да еще вьется вокруг Ушаковых.
« Невозможно слушать, что говорят сестры, — думала Наташа. — Невыносимо».136
Хотелось забиться в угол и никогда никого не видеть. «Зачем они все пересказывают мне? Не надо об этом говорить, даже если это — правда. Неужели они не понимают, что мне больно это слышать. Может быть, им доставляет удовольствие дразнить меня?!!»
На масленице Гончаровы поехали кататься на тройках. Погода была чудная. «Как у Пушкина, — думала Наташа, выучив наизусть дошедшее до Москвы из Петербурга новое стихотворение Пушкина:
Мороз и солнце; день чудесный! Еще ты дремлешь, друг прелестный — Пора, красавица, проснись: Открой сомкнуты негой взоры Навстречу северной Авроры, Звездою севера явись!
«Может, это ко мне он обращается?» — размышляла Наташа.
Она мечтала встретить на гуляньи Пушкина. Там теперь бывает чуть ли не вся Москва, Пушкин — гуляка, тоже должен быть в Москве. И уж, тем более, если женится на Ушаковой.
Однако, ни Пушкина, ни Ушаковых не встретили. Наташа, по близорукости, могла и пропустить их, но злоязычные сестры не пропустили бы. Значит, его нет в Москве, решила
I
137
Наташа, и этот вывод ее почему-то немного успокоил.
На следующей неделе всем семейством поехали в Большой театр на балет. Танцевала Семенова, к которой была неравнодушна вся мужская половина Москвы. Партер был переполнен, стояли даже в проходах, ложи тоже были битком.
В театре Гончаровы обычно устраивались в ложе родственников Строгановых, на свою ложу средств не было.
Только уселись, как Азя зашептала в ухо Наташе:
— Смотри, смотри, Ушаковы идут. — Она показала веером на входящее в ложу напротив семейство. — А та, что в лиловом бархате, — Катрин, пушкинская невеста.
Наташа не различала на таком расстоянии лица, но посмотреть на соперницу хотелось. Она взяла у сестры бинокль и взглянула в ложу напротив. Обе Ушаковы были хороши, молоды, одеты модно, но без вычурности, вели себя просто, не жеманились. И... тоже заинтересовались ложей Гончаровых. Наташа поспешно опустила бинокль.
Соперница вполне достойная девушка, решила Наташа, и ей стало очень грустно. Спектакль она почти не смотрела, все ожидала по-
138
139
явления Пушкина или в ложе Ушаковых, или в зале. Но Пушкин так и не появился.
«Значит, его нет в Москве», - опять с надеждой подумала Натали.
Друг Пушкина Киселев, все-таки узнал о новом увлечении Пушкина, и на балу, заметив Наталью Гончарову, поручил своему приятелю потанцевать с красавицей и попытать, сначала девушку, а потом ее мать, как они относятся к Пушкину.
Результат был для Пушкина очень благоприятный. Гончаровы не только слова плохого о нем не сказали, а Наталья Ивановна велела да-
же кланяться «сочинителю». Киселев послал Пушкину письмо с хорошей весточкой.
И Пушкин помчался в Москву. В долгом пути ему казалось, что лошади ползут, как черепахи, что на станциях их меняют слишком медленно, не хотел дорогой тратить ни одной минуты на обеды и ужины, да и аппетита совсем не было.
Приехав в Москву, он заказал номер в гостинице «Англия» и помчался к Гончаровым без всякого предупреждения.
Было раннее утро, и слуги Гончаровых сказали, что барыня еще спят, а барышни чай пьют. Пушкин велел позвать Наталью Николаевну, но она не решилась выйти без разрешения матери. Однако в дом его впустили. Пушкин так торопился раздеться, что не заметил, как одна его калоша влетела в гостиную раньше него, вызвав смех молодых Гончаровых.
Желания видеть с утра Наталью Ивановну у Пушкина не было, он жаждал увидеть Натали, взглянуть ей в глаза после долгой разлуки. Сказали, что пошли будить барыню.
Та согласилась принять Пушкина, не вставая с постели. Вихрем влетел Пушкин в спальню и встретил холодный взгляд хозяйки. Видно было, что ранний приход Пушкина разгневал ее.
— Что ж вы, голубчик, то исчезаете на полгода, то врываетесь в почтенное семейство ни
140
141
свет ни заря, нарушая все приличия, словно имеете на это какие-то особые права?!
- Простите, ради бога, Наталья Ивановна, только приехал, терпения не хватило ждать до обеда, очень хочется увидеть Наталью Николаевну, я опять с предложением, мои чувства к ней не изменились.
- Какой же вы, братец, однако, — торопыга. Ну, кто из порядочных людей так с налету дела семейные устраивает, и все-то у вас не как у людей. И батюшка у нас в отъезде, как же без отца можно решать такие серьезные дела.
- Ну, хоть Натали-то я могу повидать?
- Повидай, повидай, - усмехнулась Наталья Ивановна и крикнула:
- Глашка, позови Ташу!
Наташа, конечно, обрадовалась, когда Пушкин, наконец, явился к ним, но надела маску равнодушия, вошла в материну спальню серьезная и непроницаемая. Пушкин даже представить не мог, как обидел ее своим долгим отсутствием, сколько она дум передумала и слез в подушку пролила. Получалось: или замуж иди, или вообще не нужна. Мог бы не уезжать, коль влюбился, поухаживать, на балах потанцевать, а то пропал на полгода.
Она скучала, беспокоилась о Пушкине, ведь на войну он уехал, а не на прогулку. Понимааа Наташа и свою вину в этом неожиданном отъ-
езде Пушкина, представляла, как он там тоскует, сама тосковала и очень ждала приезда Пушкина, а он, вернувшись, даже не заехал к ней.
Пушкин удивился тем изменениям, которые произошли в Натали за короткое время его отсутствия, в манере вести себя.
Перед отъездом Пушкина на Кавказ Наташа краснела и бледнела под его взглядом, буквально обмирая от застенчивости.
Теперь она показалась ему уверенной в себе, гордой и неприступной светской дамой. Она не смущалась под оценивающим взглядом, не опускала очей, смотрела, не мигая, прямо в глаза Пушкину. Однако стала подчеркнуто вежливой и обходительной, хотя предельно бдительной, готовой при малейшем нарушении границ приличия упорхнуть, не напоминая при этом испуганную птаху.
«Богиня, — подумал Пушкин, — она научилась защищать свою царственную красоту». И это понравилось ему.
Наташа действительно за месяцы отсутствия Пушкина прошла большую школу самозашиты.
Весь московский свет радовался тому, что Пушкин отстал от красавицы-пустышки. Поэт вообще не должен жениться, считали многие. Ну, а если уж никак не может без этого, то жениться должен на женщине умной, понимаю-
142
143
щей великую миссию поэта и глубоко любящей его. А юная красавица просто не способна понять Пушкина уже хотя бы по своей молодости и неопытности. К тому же, в силу возраста, не оттанцевала еще, не откокетничала... что — гибельно не только для творчества поэта, но даже для самой его жизни.
Ох, как мы любим судить других по своему образцу: что плохо мне — плохо всем. И судим. судим, поучаем, поучаем...
Но именно к Деве ближе всего Близнец, хлад и пламень, трезвость и горячность, неторопливость, спокойствие и озорство, материнская доброта, заботливость и доходящая до куража неуверенность в себе, воспитанное до привычки почитание правил поведения в обществе и вызывающая потребность нарушать их там и сям.
Но все-таки равнодушие Наташи глубоко ранило Пушкина.
Глава 6 ВТОРОЕ СВАТОВСТВО
Второе предложение. Требования тещи. «Благословение императора». Заботы о приданом. Театр Юсупова. Воспоминание о детстве. Слухи, сплетни. Тайная любовь Наташи.
Дева Наталья, глава 6.
Во второй приезд Пушкина к Гончаровым они встретили его приветливо. Видно поняли, что с ним быть резкими нельзя, других это разогревает, а поэт как существо повышенно эмоциональное, сникает и перестает бороться за невесту. И Наташа помягчела. Пушкин теперь каждый день бывал у них. В роли стражей Таши-ной нравственности Наталья Ивановна приставила сестер. Таша этому радовалась. Она боялась оставаться наедине с Пушкиным.
Сестры тоже рады были пообщаться с гостем. Недовольным оставался только он один и нашептывал девушкам, чтобы они незаметно для Натальи Ивановны давали им с Ташей хоть немного уединения.
Сестры вняли просьбам поэта. И когда Натальи Ивановны не было дома или она чем-то очень была занята, они удалялись, оставляя их вдвоем.
Пушкин радовался этому, как ребенок. Только поведение Наташи при этом совсем не менялось.
Она улавливала малейшую опасность в словах Пушкина. Прежде он ошарашивал свою очередную даму настойчивостью в развитии отношений и одновременно этой невинной шалостью прощупывал дальнейшую тактику отношений. С Наташей это было невозможно,
145
она тут же краснела, замыкалась и порывалась уйти.
Пушкин так привык к женской фальши в свете, пошлому жеманству девиц, что Наташи-на застенчивость приводила его в восторг, и возвышала в его глазах девушку. Он благоговел перед этой скромницей, считал себя рядом с ней старым развратником, притом вполне основательно, и раскаивался в своей бурной мужской жизни. Сожалел, что так долго беспутствовал. И вот теперь впервые понял, что просто побыть рядом с этим волшебным юным созданием - чувство, еще никогда неиспыты-ваемое и более сладкое, чем ночь — с опытной и страстной красоткой.
Он видел, что застенчивость в Наташе не от провинциальности и даже не от детской наивности, хотя возраст девушки это вполне допускал, а от врожденной порядочности и мудрости. Да, да, эта девочка была мудра от природы.
Пушкин уже понял, что Наташа никогда не станет такой болтушкой, каковыми были большинство из знакомых ему женщин. Зато она — самая благодарная слушательница из всех, кого он знал. Поэтому сам не закрывал рта. Наташа же только, улыбаясь, кивала ему своей чудной головкой, а на вопросы отвечала почти что только «да» и «нет».
6-1384
♦146
— Если вы не выйдите за меня замуж, — с улыбкой говорил Пушкин Наташе, - я уйду в святогорские монахи, не буду писать стихов, и русские хрестоматии много потеряют от этого... Вы же, как моя Татьяна в «Онегине», выйдете замуж за генерала, и он будет гораздо ревнивее, чем я...
Ясно было, что если сейчас Пушкин сделает предложение, то оно у Гончаровых будет принято. Но теперь засомневался сам жених. Друзья напевали ему: «Не женись. Мне сдается, что твоя невеста никакого не имеет особенного к тебе расположения... нельзя надеяться на женскую верность; счастлив, кто смотрит на это равнодушно. Но ты!.. С твоим ли пылким, задумчивым и подозрительным характером, с твоим сплющенным носом, вздутыми губами и шершавой шерстью пускаться во все опасности женитьбы?»
Пушкин и сам начал колебаться, жениться ли ему. С одной стороны, он очень хотел завести семью. Последний шанс. Если он сейчас не женится на Натали, то не женится никогда. С другой стороны, нет никакой надежды, что брак с Натали будет счастливым. Она - красавица, он - урод. Пушкин с детства комплексовал по поводу своей внешности. «Мною, как букой, можно пугать детей», — говаривал он тогда.
Но:
147
... потомок негров безобразный...
Весна, весна, пора любви...
Какое томное волненье
В моей душе, в моей крови...
Пушкин разубеждал себя: «Ну, пусть не полюбит меня красавица, я это перенесу. Только бы семейные приличия соблюдала, не изменяла». Слогом на бумаге он владел лучше, ему легче было говорить в трудных случаях письменно. И только что расставшись с Гончаровыми, по возврашении домой Пушкин тут же сел за письмо будущей теще: «После того, милостивая государыня, как вы дали мне разрешение писать к вам, я, взявшись за перо, столь же взволнован, как если бы был в вашем присутствии. Мне так много надо высказать, и чем больше я об этом думаю, тем более грустные и безнадежные мысли приходят мне в голову. Я изложу их вам — вполне чистосердечно и подробно, умоляя вас проявить терпение и особенно снисходительность.
Когда я увидел ее в первый раз, красоту ее едва начинали замечать в свете. Я полюбил ее, голова у меня закружилась, я сделал предложение, ваш ответ, при всей его неопределенности, на мгновение свел меня с ума; в ту же ночь я уехал в армию; вы спросите меня — зачем? клянусь, вам,148
не знаю, но какая-то непроизвольная тоска гнала меня из Москвы; я бы не мог там вынести ни вашего, ни ее присутствия. Я вам писал; надеялся, ждал ответа — он не приходил. Заблуждения моей ранней молодости представились моему воображению; они были слишком тяжки и сами по себе, а клевета их еще усилила; молва о них, к несчастию, широко распространилась. Вы могли ей поверить; я не смел жаловаться на это, но приходил в отчаяние.
Сколько мук ожидало меня по возвращении! Ваше молчание, ваша холодность, та рассеянность и то безразличие, с какими приняла меня м-ль Натали... у меня не хватило мужества объясниться, — я уехал в Петербург в полном отчаянии. Я чувствовал, что сыграл очень смешную роль, первый раз в жизни я был робок, а робость в человеке моих лет никак не может понравиться молодой девушке в возрасте вашей дочери. Один из моих друзей едет в Москву, привозит мне оттуда одно благосклонное слово, которое возвращает меня к жизни, — а теперь, когда несколько милостивых слов, с которыми вы соблаговолили обратиться ко мне, должны были бы исполнить меня радостью, я чувствую себя более несчастным, чем когда-либо. Постараюсь объясниться.
Только привычка и длительная близость могли бы помочь мне заслужить расположение
149
вашей дочери; я могу надеяться возбудить со временем ее привязанность, но ничем не могу ей понравиться; если она согласится отдать мне свою руку, я увижу в этом лишь доказательство спокойного безраличия ее сердца. Но, будучи всегда окружена восхищением, поклонением, соблазнами, надолго ли сохранит она это спокойствие? Ей станут говорить, что лишь несчастная судьба помешала ей заключить другой, более равный, более блестящий, более достойный ее союз; — может быть эти мнения и будут искренни, но уж ей они безусловно покажутся таковыми. Не возникнут ли у нее сожаления? Не будет ли она тогда смотреть на меня как на помеху, как на коварного похитителя? Не почувствует ли она ко мне отвращения? Бог мне свидетель, что я готов умереть за нее; но умереть для того, чтобы оставить ее блестящей вдовой, вольной на другой день выбрать себе нового мужа, — эта мысль для меня — ад.
Перейдем к вопросу о денежных средствах; я придаю этому мало значения. До сих пор мне хватало моего состояния. Хватит ли его после женитьбы? Я не потерплю ни за что на свете, чтобы жена моя испытывала лишения, чтобы она не бывала там, где она призвана блистать, развлекаться. Она вправе этого требовать. Чтобы угодитв ей, я согласен принести в жертву свои вкусы, все, чем я увлекался в жизни, мое150
151
вольное, полное случайностей существование. И все же не станет ли она роптать, если положение ее в свете не будет столь блестящим, как она заслуживает и как я того хотел бы?
Вот в чем отчасти заключаются мои опасения. Трепещу при мысли, что вы найдете их слишком справедливыми».
Пушкин даже представить себе не мог, что Натали полюбила его, согласна выйти за него замуж, но мать всячески противится этому, а Натали, в силу своего воспитания просто не может сама начать объяснение с ним, не может броситься в его объятия, как это делало большинство замужних женщин, с которыми имел Пушкин отношения.
Мужская психика вообще воспринимает женщин только или доступными проститутками и куртизанками, или недоступными гордячками. В первых мужчины страстно влюбляются, привязываются к ним, осуждают их, многие мечтают перевоспитать их в порядочных женщин, хотя ни одному это не удавалось. На вторых мечтают жениться.
Репутация Пушкина в глазах Натальи Ивановны и так была плохой, а тут все начали судачить о статье в «Северной пчеле», где давно враждовавший с Пушкиным издатель Булга-рин, выводя Пушкина под именем «Француза»/ лицейская кличка поэта/, писал о том, что
у этого «француза» в сочинениях нет ни живого чувства, ни одной полезной истины, что сердце у него немое и холодное, как устрица, а голова — род побрякушки, набитой гремучими рифмами, и что он бросает этими рифмами во все священное, чванится перед чернью вольнодумством, а тишком ползает у ног сильных, марает белые листы на продажу, чтобы спустить деньги на крапленых листах. А вскоре грубо и с домыслами «Пчела» разнесла новую главу «Евгения Онегина»...
Вот такая характеристика известного поэта пошла гулять по России большим тиражом в эти и без того тяжелые дни сватовства Пушкина. Он приходил в отчаянье, представляя, как Наталья Ивановна сует журнал под нос своей дочери, поддерживая поношения Булгарина.
Пушкин неистовствовал, готовил статью о Булгарине. Даже император, постоянно через Бенкендорфа унижающий Пушкина своим контролем, прочитав эти клеветы Булгарина, возмутился их фубостью и вступился за поэта, посоветовав, а, значит, приказав Бенкендорфу приструнить «Северную пчелу» и, по возможности, прикрыть.
5 апреля Пушкин отправил письмо Наталье Ивановне, но ждать ответа не было терпения, и на следующий,день он, осмелев, решил ехать к Гончаровым и снова делать предложение.
152
Спохватился: для такого важного дела нужен фрак, а его нет. Пушкин попечалился Нащокину, подумав, не одолжит ли друг свой фрак ему.
Нащокин не отказал. Фрак оказался впору. И полный надежд жених отправился к Гончаровым.
Было Светлое Христово Воскресение -Пасха. Москва ликовала. Оттягивая решительное объяснение, Пушкин поехал на Новинский бульвар, где обычно бывало в Москве самое большое пасхальное гулянье, строились десятки деревянных балаганов, шатры для бродячих цирков, карусели, качели, множество ларьков со сладостями, потешные горки.
Так было и в этот раз. Площадь была забита людьми — ни пройти, ни проехать. Кто-то самозабвенно бил в барабан, кто-то пиликал на скрипке, мальчишки надрывали слух только что купленными свистульками...
«Сущий балаган, — подумал Пушкин. — Надеюсь, что объекта моей заботы здесь нет, быть тут опасно для жизни». И он отправился на Большую Никитскую.
Наталья Ивановна, рассматривая гостя во фраке, думала: «Франт. Поэт замечательный, только стихами детей не прокормишь. И репутация - отвратительная: задирист, скандален, дерзкие эпиграммы пишет на знатных вельмож,
I
153
ноги приволакивает, болен, значит. Кудри до плеч распускает, а на макушке уже плешь проглядывает, от беспутной жизни. Хвастался кому-то, что Ташка у него сто тринадцатое увлечение. Да и это бы ладно, мужчины все — ловеласы, но политически неблагонадежен, недавно только из ссылки вернулся. Может, конечно, остепенится, женившись, и возраст к этому располагает, но страшно, как бы не навлек гнев царя на бедную девочку».
— У вас, Александр Сергеевич, плохая репутация в обществе, нельзя ли это как-то поправить? Получить, например, заверения правительства о лояльности жениха?
У Пушкина все закипело внутри, но он обещал попробовать... Конечно, репутация — никудышная. Какой еще она может быть, когда каждый шаг его контролируется не просто полицией, а самим императором.
Поехал как-то Пушкин на бал в резиденцию французского посла. Одет был прилично - во фрак. Так император через Бенкендорфа заметил, что все дворяне были на балу в мундирах, и поэту нехорошо выделяться, следует приобрести мундир той губернии, в коей Пушкины имеют имения и откуда произошли. Вот так. Даже одеться нельзя, как хочется. Все — по струночке. Все — как у всех.154
155
Но пришлось писать Бенкендорфу, унизительно просить «благословения» шефа жандармов на брак, на вхождение в почтенное семейство. Делать это было мучительно, но Пушкин мужественно переносил и это.
«Генерал, с крайним смущением обращаюсь я к власти по совершенно личному обстоятельству, но мое положение и внимание, которое вы до сего времени изволили мне оказывать, меня к тому обязывают... Я женюсь на м-ль Гончаровой... Я получил ее согласие и согласие ее матери; два возражения были мне высказаны при этом: мое имущественное состояние и мое положение относительно правительства. Госпожа Гончарова боится отдать дочь за человека, имеющего несчастье пользоваться дурной репутацией в глазах государя», — писал он Бенкендорфу.
Ответ пришел скоро: «...никогда никакой полиции, — лицемерил шеф жандармов, — не давали распоряжения иметь за вами надзор».
А ведь надзор был постоянный. Обо всех передвижениях Пушкина по стране, даже таких безобидных, как в Москву, к невесте, «следопыты» тут же письменно докладывали в Петербург, в ведомство Бенкендорфа. И Пушкин об этом догадывался.
«Ну и посмеялись же там над бедным влюбленным», - печально думал Пушкин, но ответ
больше радовал, чем огорчал, и Пушкин тут же отвез его Гончаровым.
Родителей не застал, оставил письмо, чуть поговорил с Наташей и удалился. Надо было набраться терпения в ожидании ответа.
Планировал: если ему опять откажут, он надолго уедет, хорошо бы уехать за границу, но вряд ли ему разрешат.
Однако, было и радостное в этой тягомотине ожидания. Вышел отдельной книжкой «Бахчисарайский фонтан» Пушкина, с прекрасным предисловием Вяземского.
Вяземский сам в тот момент был в депрессии от давления правительства, потока клеветы, вылитого на него в печати, но вот помнил о друге Пушкине, старался сделать ему приятное.
От императора пришла радостная весть. Царь откликнулся на просьбу Пушкина и разрешил печатать его драму «Борис Годунов» без купюр. А, значит, будут деньги на женитьбу, надо только набраться терпения в ожидании ответа на предложение Натали. И Пушкин занялся хлопотами по изданию своей драмы.
Наталья Ивановна ясно видела, что ничего хорошего брак с Пушкиным ее дочери не принесет. Другая бы мать поторопилась спихнуть дочь в замужество: заботы с плеч, ртом меньше при нищете, в которую они периодически впадали.156
Но при кажущейся дочерям жестокости она любила своих девочек и молила Господа, чтобы они оказались более счастливыми, чем она.
- Да неужели ты полюбила Пушкина, глупая ?! - корила она дочь. - Превертлявый, говорят, шут гороховый, всех вышучивает, а сам на обезьяну похож...
- Маминька!
- Ну, понимаю, — сочинитель всегда сумеет расшевелить женское сердце. Пушкин, говорят, большой мастер по этой части. Даже то, что он - старик для тебя, — стерпеть можно. Но чем жить будете?!
- Возможно, его придворным историографом поставят, на место Карамзина, — возражала Наташа.
- Даже если так, - продолжала мать, — надеешься, что остепенится он от любви к тебе: пить не будет, играть перестанет. Не будет этого. Ни один страстный игрок не остепенился.
- Вы, маман, хотите продать меня, как вещь, а это — недостойно, — заливалась слезами Таша.
- А он еше и дуэлянт. Так что и овдовеешь вскорости...
- Маман!
- Да не пророчу я. Но вижу, что так и будет. Повремени, Таша, умоляю тебя, еще влюбишься...
157
Наталья Ивановна говорила, говорила, убеждая дочь подождать с замужеством, но в душе понимала, что все это напрасно. В дочери текла такая же кровь, как в бабке Ульрике, как в ней самой...
Сознание своей ошибки к нам приходит потом, когда ничего уже нельзя исправить, а пока...
Пока ее глупая дочь будет рваться к своей погибели, как делали это бабка и мать...
Наталья Ивановна смирилась с желанием дочери выйти замуж за Пушкина, но решила всячески затягивать свадьбу и ставить влюбленным разные препятствия: а вдруг удастся предотвратить беду.
Не отказывая, по настоянию Натальи, она тянула с окончательным ответом, предъявляя жениху все новые и новые требования.
А Наташа много плакала втихомолку. До встречи с Пушкиным сердце ее было свободно. Она пока знала, что такое любовь, только по книжкам, поэтому сомневалась и в своем чувстве.
Все в жизни она воспринимала больше головой, чем сердцем: вглядываясь, анализируя, делая выводы. Такой сдержанной и рассудительной она была от природы.
Пушкин был ей чрезвычайно интересен. И это она считала главным в своем отношении к нему. Слушая отговоры матери, Наташа, разду-158
159
мывая о них, решила, что ей хочется, чтобы муж ее был именно таким, как Пушкин: внимательный сердцем, умудреный опытом, сумевший, при ее закрытости, угадать и полюбить ее робкую душу, ее непритворную искренность, так непочитаемую светом, ее доброту, мягкость. Сам небогатый, сразу решил взять бесприданницу в жены, а теперь еще и о приданом ее хлопочет.
Ей было страшно выходить замуж, как всякой молоденькой девушке. И жених пугал ее своей пылкостью, горячим нравом. Однако, она верила в его доброту и нежность.
А плакала, скорее, от нерешительности. Уж очень торопился Пушкин. Наташа привыкла все делать не спеша, хорошо обдумывая свои действия, а теперь надо было срочно принять решение. Ясно было, что с Пушкиным медлить нельзя: протянешь с ответом — опять умчится за тридевять земель, исчезнет надолго, а она будет томиться, беспокоиться за него, скучать по нему...
Сестры, подруги и даже слуги, то и дело заставая ее в слезах, думали, что она не хочет идти замуж и только покоряется судьбе. Даже няня считала, что ее красавица Таша достойна лучшей доли.
Все ей нашептывали, что Пушкин просто не способен быть мужем, если даже во время сва-
товства к Натали делал предложение еще двум женщинам. И в обоих случаях получил отказ.
- И ты должна отказать, — склоняли ее.
Наташа отмалчивалась. Слухи не оскорбляли ее. По глазам жениха она видела, как он влюблен в нее, видела, как он тяжело переживает.
«Человек ишет покоя в своем преклонном возрасте», — говорила она себе, жалела его, но, воспитанная по правилам приличия, сдерживала себя при встречах, не показывая Пушкину своих чувств, а тот, принимая ее умение владеть собой за равнодушие, страдал еще больше.
Деду, Афанасию Николаевичу, не сообщали о сватовстве Пушкина к его любимице. Но так как Афанасий Николаевич, бывая в Калуге, всегда спрашивал всех заглянувших туда москвичей о своих внуках, то скоро и узнал. Решил, что от него скрывают важное событие, чтобы насильно выдать Ташу замуж, и тут же послал письмо «Натке» с требованием, чтобы она сама ему все прописала.
Натали тут же написала:
«Любезный дедушка!
Узнав... сомнения ваши, спешу опровергнуть оные и уверить вас, что все то, что сделала Маминька, было согласно с моими чувствами и желаниями. Я с прискорбием узнала те худые мнения, которые вам о нем внушают, и умоляю160
вас по любви вашей ко мне не верить оным, потому что они суть не что иное, как низкая клевета. В надежде, любезный дедушка, что все ваши сомнения исчезнут при получении сего письма и что согласитесь составить мое шас-тие, целую ручки ваши и остаюсь навсегда покорная внучка ваша
Наталья Гончарова».
Валяясь на диване, Пушкин обдумывал, как, получив опять отказ, поедет за границу через Кронштадт, когда слуга принес ему записку от отца Натальи Гончаровой. Николай Афанасьевич звал Пушкина к себе.
— Значит, предложение принято, — вскричал Пушкин, вскакивая с дивана и торопливо собираясь, — Боже, она — моя!
Пока дрожки мчали его, он думал о том, что даже если его предложение принято, это еще не залог будущей свадьбы. Потому что когда о его намерении жениться узнает свет, враги его примут все мыслимые и немыслимые усилия, чтобы расстроить помолвку и разлучить их с Натали еще до свадьбы. Опять подумал, как было бы хорошо похитить Ташу. Обвенчаться с нею в какой-нибудь тихой сельской церквушке, а потом уже объявить всем, что они — муж и жена, и пусть тогда сплетничают, чернят его репутацию...
161
Только Пушкин подъехал к дому Гончаровых, дворовый человек распахнул ворота, сказал:
- Ожидают-с.
По оживлению слуг, встречающих его и сопровождающих из комнаты в комнату, Пушкин понял, что его действительно ждут и что он — жених.
Наталья Ивановна и Николай Афанасьевич встретили его в гостиной, усадили за стол, принялись угощать. У матери были красные, наплаканные глаза. Послали за Наташей.
Наташа вошла медленно и грациозно, прошуршав накрахмаленным платьем. Вся в белом, нежная, как подснежник, бледная и смущенная. Родители в присутствии дочери заявили Пушкину, что предложение его принято, что Наталья Николаевна не возражает... Пушкин
7-1384162
не знал, что именно настойчивость Наташи и сыграла решающую роль в принятии предложения. Мать долго не соглашалась.
- О тебе, дуре, пекусь, не хочу отдавать тебя в нищету, да и мне на старость лет кусок хлеба нужен. А поэт какой кормилец?! Служить же не хочет, мог бы и послужить, как все порядочные люди, а стихи писал бы на досуге.
И согласилась с дочерью, наконец, с условием, что Пушкин даст ей денег в долг на приданое невесты.
Натали уговаривала мать приданое для себя у Пушкина не требовать, довольно того, что он берет ее без приданого, но в этом вопросе мать от своего не отступила и теперь подтвердила свое непременное условие: пусть Пушкин дает ей в долг 11 тысяч на приданое для Натали, чтобы все было, как у людей, чтобы не чувствовала невеста себя бесприданницей. Жених был на все согласный, он был так рад случившемуся, что только твердил и твердил про себя: «Свершилось, свершилось, свершилось!» — и половину из говоренного ему не слышал.
Николай Афанасьевич поднялся, взял приготовленную уже икону Николая Чудотворца и благословил молодых. Потом также благословил иконой Казанской Божией Матери.
Натали, потупив взор, подала Пушкину руку. Он схватил ее, холодную, пожал, и, не дож-
163
давшись ответного пожатия, опять подумал о том, что губит это, нелюбящее его, безответное юное создание.
Вечером поехали в домашний театр вельможи Юсупова у церкви Святого Харитония. Когда выходили из кареты, Пушкин сказал, указывая на старинные красные палаты Юсупова за чугунной решеткой, напротив театра:
— Мы тут жили во флигеле, когда я был двухлетним карапузом.
— Карапузом?! — усомнилась Катрин, оглядывая худощавого Пушкина.
— Именно — карапузом. Я лет до пяти, по рассказам няни, был толстый белобрысый увалень.
— Белобрысый?! — теперь сомневалась Азя. Натали все время молчала.
— Да-да, белобрысый, — смеясь, подтвердил Пушкин. — Мои волосы стали бронзоветь позднее.
В ожидании спектакля публика прогуливалась по великолепному юсуповскому парку, любуясь его фотами, фонтанами, мраморными статуями античных богов и героев.
И музыкальный спектакль с воздушными нимфами, в роли которых выступали крепостные, был хорош. А в антракте Пушкин повел своих спутниц в Зимний сад, который находился прямо в здании театра, там были дико-164
165
винные птицы и деревья, завезенные с разных концов земного шара.
Пушкин не сказал, что место это в Большом Харитоньевском переулке, место его детства, частенько присутствует в его сочинениях. В Харитоньев переулок приезжает из своего провинциального имения в Москву семья Лариных с Татьяной, героиней «Евгения Онегина». Роскошный сад, раскинувшийся сзади театра, послужил прообразом волшебных садов Черномора в «Руслане и Людмиле», а сами палаты Юсупова описаны как чертоги Черномора.
Но Пушкин не любил ни с кем говорить о своих сочинениях, и, тем более, о методах работы над ними.
Пушкин дома тоже был несчастлив. Они оба по-существу были изгоями в своих семьях.
— Знаете, — рассказывал он девушкам, — я чуть ли не до семи лет не знал русского языка, дома говорили только по-французски, все, даже слуги, так матушка приказала. И я считал французский родным языком, и сочинять начал по-французски, отец им владеет в совершенстве. И французский очень помог мне потом поступить в лицей, мне даже прозвище в лицее дали — « француз». Ну, а в русский я влюбился благодаря моей мамушке - нянюшке, Арине Родионовне. Ее, рассказывала бабушка Мария Алексеевна, ужасно возмущало это — учить ре-
бенка неродному языку, и она, укладывая меня спать, рассказывала мне на русском всякие небылицы, мастерица была рассказывать преза-мечательная.
В перерывах спектакля с Пушкиным болтали только старшие сестры Гончаровы, а Наташа по-прежнему была молчалива и неулыбчива.
Она никогда не полюбит меня, думал Пушкин. И нельзя ее в этом винить. Ангел не может полюбить старую обезьяну. Я могу только надеяться на то, что она полюбит мою мающуюся душу, привыкнет к моей внешности, привяжется ко мне, как к старшему брату, руководящему ее неопытностью, может, даже, как к любящему и оберегающему ее отцу. Он и на это был согласен.
Он на все был согласен. Эта молчаливая, печальная, полная тайны девочка, сводила его с ума. Каждое ее безобидное движение, полное врожденной женственности и фации, волновало его до слез. И он чувствовал, что дальнейшей жизни без нее для него не будет.
А Наташа уже и не сердилась на Пушкина. Теперь она испытывала к нему нежность. Она уже понимала, что брак их будет очень непростой. Даже если Пушкин прекратит играть в карты, отойдет от холостяцких компаний, перестанет куражничать и писать злые эпиграммы, возбуждающие против него царя и знатных166
вельмож, даже если ему удастся во всем этом сладить с собою, то и в этом случае брак их будет сложным.
Все это она своей умненькой головкой давно обдумала, пережила и поняла, что готова стать верной и надежной спутницей, помощницей, женой, подругой, матерью, как бы ей ни пришлось тяжело. И своей молчаливостью, спокойствием и печалью она совсем не набивала себе цену. Она всегда была такой, даже в семье.
Она удивлялась, зачем люди так много говорят.
- Ты как монашка, — сердились сестры, когда она удалялась отдохнуть от разговоров. -В монастырях, говорят, послушницам запрещают разговаривать друг с другом на праздные темы под страхом строгого наказания.
Таша молчала. Зато все стремились поговорить с нею. Ведь человек говорит для того, чтобы его слушали. Но большинство говорильши-ков сами слушать не могут. Не терпят, когда говорят другие.
Таша была идеальной слушательницей: не перебивала говорящего, не вставляла реплик, никогда никого не осуждала, только сочувствовала, когда это требовалось.
Вот и в салонах ее молчаливость скоро была востребована. Сначала завистницы, брошенные Пушкиным женщины, злоязычили:
W 167
— Гончарова — хороша. Ничего не скажешь. Но — провинциальна, боится слово молвить, чтобы не оплошать. Подумайте только: целый вечер она может пробыть в обществе без единого слова. Зачем тогда ей общество?
— Она просто большая скромница, - пытались защитить Натали мужчины, они-то всегда тянутся к молчаливым женщинам, умеющим их слушать.
— Ну, мы и говорим: провинциалка эта Гончарова и, скорей всего, неумна, потому что умная женщина не боится опростоволоситься, и ей хочется высказать в обществе свои мысли.
Натали, действительно, считала свои мысли недостойными внимания общества. И шло это от строгого нравственно-религиозного воспитания.
Пушкин тоже вначале принимал скромность Наташи за провинциальность, беспокоился, как бы она, выезжая с ним в свет, не сделала какой-нибудь неловкости, ведь застенчивые люди частенько поступают невпопад.
Не за себя беспокоился, а за нее. Сам он довольно покуражился, не заботясь о мнении света или даже нарочно дразня его.
И многие пытались спровоцировать Натали, задавали ей вопросы, от которых неприлично было бы отмолчаться. Натали, смущаясь, отве-168
чала, но - односложно, не вступая в обсуждение, и всегда — к месту.
Так что вскоре все увидели, что и говорить она умеет, и даже - хорошо, но только в кругу близких людей. И, более того, говорит редко и мало, но если говорит, то — умно, и только тогда, когда ее слово нужно...
Дева Наталья, глава 7
Размышления Пушкина. Помолвка. Щедрый подарок отца Пушкину. Сплетни по поводу женитьбы.Проигрыш в карты. Поездка в Полотняный завод. Шестипудовая медная "бабушка".
ПОМОЛВКА
Полотняный Завод.
170
«Участь моя решена. Я женюсь...— выплескивал Пушкин на бумагу свои чувства. — Та, которую любил я целые два года, которую везде первую отыскивали глаза мои, с которой встреча казалась мне блаженством, боже мой, — она... почти моя.
Ожидание решительного ответа было самым болезненным чувством жизни моей. Ожидание последней заметавшейся карты, угрызение совести, сон перед поединком, — все это в сравнении с ним ничего не значит. Дело в том, что я боялся не одного отказа...
Жениться! Легко сказать... Я женюсь, т. е. я жертвую независимостью, моей беспечной, прихотливой независимостью, моими роскошными привычками, странствиями без цели, уединением, непостоянством... Я никогда не хлопотал о щастии: я мог обойтись без него. Теперь мне нужно его на двоих, а где мне взять
его?
Пока я не женат, что значат мои обязанности?.. Утром встаю, когда хочу, принимаю, кого хочу, вздумаю гулять — мне седлают мою умную, славную Женни, еду переулками, смотрю в окна низеньких домиков... Приеду домой разбираю книги, бумаги, привожу в порядок мой туалетный столик, одеваюсь небрежно, если еду в гости; со всевозможною старательностью, если обедаю в ресторации, где читаю
171
или новый роман, или журналы...Еду в театр, отыскиваю в какой-нибудь ложе замечательный убор, черные глаза; между нами начинается сношение — я занят до самого разъезда. Вечер провожу или в шумном обществе, где теснится весь город, где я вижу всех и все и где никто меня не замечает, или в любезном избранном кругу, где я говорю про себя и где меня слушают. Возвращаюсь поздно — засыпаю, читая хорошую книгу... Вот моя холостая жизнь...» А что же после женитьбы? «Молодые люди начинают со мной чиниться, уважают во мне уже неприятеля; обхождение молодых девиц сделалось проще. Дамы в глаза хвалят мой выбор, а заочно жалеют о моей невесте:
— Бедная! Она так молода, так невинна, а он такой ветреный, такой безнравственный...
Однако сватовство еще не завершилось. Наталья Ивановна продолжала тянуть время, не давая окончательного согласия. Тогда Наташа принялась уговаривать мать поспешить. И тетушка Загряжская, видя решимость Наташи, похлопотала за любимицу.
1 мая была, наконец, объявлена помолвка. А Пушкин в письме к Вяземскому на следующий день уже называл Наташу женой: «Приезжай, мой милый, да влюбись в мою жену, а мы поговорим об газете иль альманахе».172
Вяземский тут же откликнулся, поздравляя друга со скорой свадьбой: «Тебе, первому нашему романтическому поэту, и следовало жениться на первой романтической красавице нынешнего поколения».
Написал Пушкин о помолвке и родителям в Петербург: «Мои горячо любимые родители, обращаюсь к вам в минуту, которая определит мою судьбу на всю остальную жизнь. Я намерен жениться на милой девушке, которую люблю уже год - м-ль Натали Гончаровой. Я получил ее согласие, а также и согласие ее матери. Прошу вашего благословения не как пустой формальности, но с внутренним убеждением, что это благословение необходимо для моего благополучия, и да будет вторая половина моего существования более для вас утешительная, чем моя печальная
молодость.
Состояние г-жи Гончаровой сильно расстроено и находится отчасти в зависимости от ее свекра. Это является единственным препятствием моему счастью. У меня нет сил даже и помыслить от него отказаться. Мне гораздо легче надеяться на то, что вы придете мне на помощь. Заклинаю вас, напишите мне, что вы можете сделать...»
Отправив письмо родителям, Пушкин вечером повез невесту на благотворительный спектакль в Благородное собрание. Публика, ак-
173
тивно лорнируя Пушкина со спутницей* заметила, что они будто ролями поменялись. Наташа, обычно тихая и молчаливая на людях, теперь все что-то говорила и говорила Пушкину, улыбалась и с усмешкой поглядывала на не спускавших с них глаз любопытствующих. А Пушкин был сдержан и молчалив. Все гадали, какова причина такого изменения в отношениях Пушкина с Гончаровой. Что так растопило ее замкнутость? О помолвке они еще не знали.
Только 6 мая о ней было объявлено официально: «Николай Афанасьевич и Наталья Ивановна Гончаровы имеют честь объявить о помолвке дочери своей Натальи Николаевны с Александром Сергеевичем Пушкиным сего мая 6 дня 1830 года».
Отец Пушкина обрадовался: баламут-сын наконец-то женится. Обрадовало Надежду Осиповну и Сергея Львовича само обращение сына к ним за благословением. Александр давно отдалился от родителей. Писем не писал. Навещал редко, а уж о том, чтобы советоваться с ними по какому-то вопросу и речи не могло идти.
А тут сын просил благословения! Прямо растрогал Пушкин родителей. Сергей Львович писал сыну:
«Тысячу, тысячу раз да будет благословен вчерашний день, дорогой Александр, когда мы по-
лучили от тебя письмо... Давно уже слезы, пролитые при его чтении, не приносили мне такой отрады. Да благословит небо тебя и твою милую подругу жизни, которая составит твое счастье».
Хоть и скуповат был Сергей Львович, но решил по такому случаю что-то дать сыну.
У него была тысяча крепостных душ, но две трети земель из этого состояния давно были заложены в Опекунском совете. Остались пока незаложенными недавно полученные после смерти брата 200 душ в деревеньке Кистенево Нижегородского имения. Их-то Сергей Львович и решил дать сыну к свадьбе в вечное и потомственное владение. «200 душ мужеского пола с женами и детьми».
Деревенька могла дать четыре тысячи рублей дохода в год. Но будущая теща требовала, чтобы Пушкин дал ей денег в долг на приданое дочери. И тот решил продать деревеньку.
Пушкин и Натали имели фактически общего предка из чужеземцев — Радшу, появившегося на Руси при Александре Невском. Пушкин стоял в двадцатом колене этого рода, а Натали — в двадцать первом. Три раза их родословные пересекались. И более поздний предок Григорий Пушка был одним из предков и для Натали.
Старинный дворянский род Пушкиных считался обедневшим. У деда поэта еще было
175
три тысячи душ крепостных. Отцу Пушкина досталась из них всего тысяча.
У деда был в Москве на Божедомке большой собственный дом, но вдова его дом продала. С тех пор Пушкины не имели в Москве своей крыши над головой и скитались по чужим
квартирам.
Правда, тогда так делали многие дворяне. Даже зажиточные. Летом они жили в своих богатых имениях в провинции, а на зиму снимали на несколько месяцев квартиры в Москве или в столице.
Так же, как многие русские дворяне, Пушкины не занимались своими имениями. Сергей Львович ни разу за всю жизнь не удосужился побывать в своих нижегородских деревнях, поручив все дела управляющим. Да и с теми общался по почте только тогда, когда задерживались доходные деньги или не приходили подводы с урожаем.
Жили Пушкины в Москве в съемных квартирах, занимая по десять и более покоев, содержа до дюжины слуг и дворовых. Много тратили на выезды. А экономили на пустяках: дорого и по моде обставляли только гостиную, в которой встречали и угощали гостей, а в остальных покоях была старая обшарпанная мебель, столы накрывались дырявыми скатертями, без гостей ели из потрескавшихся или побитых тарелок.176
И в этом отношении они не были исключением. Так жили многие в то время, те же Гончаровы, с трудом поддерживая показное благополучие, чтобы быть допущенными в высшее общество.
Впрочем, Сергею Львовичу, как и его сыну потом, общество многое прощало. И засаленный порой сюртук старшего Пушкина, и частую небрежность в одежде младшего. Будто поэты иМеют право на это. Оба всегда превращали вечер в приятное времяпровождение. Это было важнее.
За всю свою жизнь родители Пушкина, и отец, и мать, так и не научились вести даже домашнее хозяйство, были беспечны и легкомысленны в делах, передав это в генах и своему сыну.
Он так же не умел экономить, моментально спускал все заработанное, обижался на отца за то, что тот не ссужает его деньгами и даже в долг не дает, считал отца скупым. На этой почве между ними постоянно возникали ссоры.
Свадьба была назначена на сентябрь, Гончаровы собирались в Полотняный Завод, а Пушкин поехал в Петербург печатать своего «Годунова»: нужны были деньги, много денег.
Даже друзья еще не верили в женитьбу Пушкина, иронизировали:
- Правда ли, что Пушкин женится? В кого он теперь влюблен между прочими? Насчитай мне
177
главнейших. Скажите ему, что местные дамы не позволяют ему жениться. Да неужели он в самом деле женится?
«Ты меня мистифицируешь, заодно с Пушкиным, рассказывая о законной любви его, — писал Вяземский жене, сообщавшей о помолвке. — Неужели он в самом деле замышляет жениться, но в таком случае как же может он дурачиться? Можно поддразнивать женщину, за которою волочишься, прикидываясь в любви к другой, и на досаде ее основать надежды победы, но как же думать, что невеста пойдет, что мать отдаст дочь свою замуж ветренику или фату, который утешается в горе».
И только когда Сергей Львович Пушкин пригласил Вяземского отметить помолвку сына, тот наконец поверил в серьезность намерений друга:
«... мы сегодня на обеде у Сергея Львовича выпили две бутылки шампанского, — писал он жене, — а у него попусту пить двух бутылок не будут. Мы пили здоровье жениха. Не знаю еще, радоваться ли или нет счастию Пушкина, но меня до слез тронуло письмо его к родителям, в котором он просит благословения их. Что он говорил тебе об уме невесты? Беда, если в ней его нет: денег нет, а если и ума не будет, то при чем же он останется с его ветреным нравом?»
178
Но когда Пушкин приехал в Питер, все уже знали о помолвке и предстоящей свадьбе, дивились, требовали от Пушкина объяснений, зачем это нужно поэту, не перестанет ли он писать, и что за девица, ради которой он отказывается от привычного образа жизни и творчества.
Пушкин отшучивался:
— О себе говори только с царем, а о своей жене ни с кем, потому что всегда рискуешь говорить о ней с кем-нибудь, кто знает ее лучше, чем ты...
В петербургских салонах спорили: женится Пушкин или не женится. Кое-кто уже бился об заклад, обычно весной это делали по поводу вскрытия Невы, теперь по поводу нашумевшей женитьбы Пушкина.
Из Петербурга летели письма от Пушкина к Натали, уехавшей с семьей в Полотняный Завод: «Петербург мне кажется уже довольно скучным, и я рассчитываю сократить мое пребывание здесь, насколько могу...»
В горе или радости Пушкина тянуло к картам. Сейчас это было совсем ни к чему. Хоть помолвка и была объявлена, Наталья Ивановна продолжала упрекать его в материальной несостоятельности. Это оскорбляло Пушкина. И все-таки печальный настрой души повлек Пушкина в игорный зал. Пушкин пробовал ос-
179
тановить себя, но это ему не удалось. Он даже успокаивать себя принялся, что только зайдет, посмотрит на играющих и пойдет домой.
Открытый дом Огон-Догановского и его жены, бывшей Потемкиной, всегда был полон людьми. За зеленым столом в этом доме собирался цвет столичных картежников. Супруги жили доходом с карточной игры. Хозяин сам считался отличным игроком, не мошенничал, но выигрывал часто.
Пушкин не выдержал, начал играть, однако ему с самого начала стало не везти. Пушкин завелся, потому что проигрывать ему никак было нельзя, надо было собирать приданое для невесты, готовиться к свадьбе, расходов предвиделось полно...
Однако противник его, подполковник Жем-чужников, был профессионал, а Пушкин только страстный игрок-любитель, поэтому проигрывал и проигрывал, огорчался, нервничал, потом пришел в полное отчаянье, но все надеялся еще отыграться...
Проигрыш составил 25 тысяч рублей. Таких денег у него не было и в ближайшее время не предвиделось. Денег вообще никаких не было. Пришлось давать расписку. Проигравшего отпустили.
Напрасно Пушкин искал у друзей и знакомых денег, чтобы расплатиться с долгом. Те-180
перь он надеялся расплатиться только после продажи подаренной отцом к женитьбе деревеньки.
С камнем на сердце Пушкин и в Полотняный Завод уехал, так и не рассказав о случившемся проигрыше ни теще, ни невесте.
Наташа, всегда любившая Полотняный Завод, теперь скучала. Она уже привязалась к Пушкину, привыкла видеть его чуть ли не ежедневно, слушать его ласковые и заботливые слова, советоваться с ним по своим проблемам. Пушкин был теперь для нее и отец, и жених, и друг, и любимый.
Раскрыться она могла только доброжелательному и любящему ее человеку, а таких вокруг нее не было. Наталья Ивановна с детьми никогда не нежничала, считала: чем суровее воспитание, тем легче детям удастся потом переносить трудности жизни. Отец давно вышел из строя. Сестры, хоть и на немного были старше ее, считали ее маленькой и глупенькой, нередко злоупотребляли своим старшинством. Следуя материным методам, они много и строго поучали младшую сестру, совершенно не замечая, как часто этим ее травмировали. Наташа терпеливо все переносила, даже Боженьке не жаловалась, а, наоборот, всегда просила Господа простить ее за нетерпение, за то, что обижалась на сестер.
W 181
Лавина пушкинской любви сначала испугала ее, потом стала растапливать, завлекать. Теперь Наташа, хоть еще и боясь будущего, возмечтала о том, что счастье может случиться в ее жизни рядом с Пушкиным. Ей было уже очень хорошо и покойно, когда он был рядом, когда говорил о том, как хорошо они заживут вдвоем, чем будут заниматься. И она уже не боялась безденежья, которым мать так пугала ее.
Письма Наташе начали прибывать в Полотняный сразу же по прибытию Гончаровых в родовое гнездо, будто посылал он их вслед за ними. Письма были шутливые и ласковые. Наташа между строк читала о том, что Пушкин, как и она, очень тоскует, что разлука тяжела для него так же, как для нее. Ей было очень грустно. Успокаивала она себя тем, что Пушкин обещал совсем скоро приехать в Полотняный.
Пушкин, уладив свои петербургские дела, в двадцатых числах мая тоже отправился в Полотняный Завод знакомиться с дедушкой Наташи и обсудить с ним вопрос о приданом, обещанном внучке.
На последней станции перед Калугой Пушкина встретил посланный Афанасием Николаевичем человек, чтобы сопровождать гостя в гонча-ровское имение.
Не доезжая до Калуги, свернули с тракта вправо — на проселочную дорогу. По проселку
182
трясло даже меньше, чем на выбитом тракте. Леса подступали вплотную.
Потом выбрались на дорогу местного значения, ведущую из Калуги в Кондрово. И, наконец, справа, в низине, задымили трубы гонча-ровских фабрик, а между ними среди деревьев белел большой господский дом.
Свернули направо, под горку. Прямо от дороги справа тянулся большой, П-образный пруд. К нему спускались белые мраморные ступени. На подходящих к пруду аллеях, посыпанных красным песком, стояли белые скульптуры античных богов и героев.
Подъехали к воротам усадьбы. Слева стояла небольшая церковь, а когда въехали в ворота, рядом уже оказался господский дом.
Афанасий Николаевич встретил гостя приветливо. Он понимал, что для Наталии Ивановны было в зяте большим пороком — бедность жениха. Он сам и в карты поигрывал, и на женщин тратился без меры. А при встрече увидел, что Пушкину эти траты были понуж-нее, чем ему. Рассматривая смуглое лицо поэта, Афанасий Николаевич думал: «Бона как африканская природа потрудилась над бедным малым, — такому нелегко понравиться женщине, и как это угораздило мою красавицу?»
Барский дом Гончаровых поразил Пушкина. «Ничего себе — бесприданница», — удивился он.
183
Дом был громадный, в три этажа, на каждом по фасаду — более двадцати окон. Архитектурно, правда, хоромы походили, скорее на фабрику, а не на дворец. Только лазоревый цвет, живописная отделка фасада да большие балконы с узорными чугунными решетками на втором этаже, один — как раз над парадным подъездом, с колоннами и мраморными ступенями, другой — симметрично с другой стороны, говорили, что дом этот — господский.
«Да-а-а! Настоящий дворец, — подумал Пушкин, вспомнив материн, давно требующий ремонта домик в Михайловском. — Этих палат хватило бы на три дворянских семьи».
Пушкина разместили в так называемом Красном доме, в который поселяли обычно всех гостей. Это был большой двухэтажный деревянный дом, окруженный старыми раскидистыми березами. Он был менее роскошен, чем барский дворец, но двадцать его комнат тоже были обставлены дорогой заграничной мебелью, стены — живописно расписаны. Из окон был виден тот самый П-образный пруд со склонившимися в воду ракитами.
Чуть отдохнув с дороги, приведя себя в порядок и наскоро перекусив /обед ему принесли прямо в дом, потому что семья только что отобедала/, Пушкин отправился в Большой дом, где его уже ждала Наташа.184
Она была по-летнему в простом ситцевом, с мелкими розовыми цветочками платье по моде — неприталенном, подхватывающем грудь.
- Во всех ты, душенька, нарядах хороша, — сказал Пушкин, любуясь невестой.
Наташа ласково улыбнулась жениху:
- Пойдемте, я покажу вам дом.
Они по-прежнему были на «вы». Наташе казалось, что она никогда не сможет сказать Пушкину «ты», слишком большая была у них разница в возрасте, в уровне развития, образования, — и главное по причине важности персоны поэта. Ее уважение к Пушкину, понимание его чрезвычайного ума и таланта не позволяли ей ставить себя с женихом на одну доску.
Пушкин выбрал бы уединение с невестой в каком-нибудь уютном уголке этого огромного дома, они фактически впервые были одни, но Наташа потянула его за собой.
На первом этаже были кухня, комнаты для многочисленной прислуги. Это Наташа Пушкину показывать не стала, а вот семейным архивом похвасталась, знала, чем заинтересовать поэта.
Комната, в которой помещался архив, была, на случай пожара, обита железом. Наташа показала Пушкину драгоценные для фамилии Гончаровых жалованные грамоты императриц Елизаветы Петровны и Екатерины И. В сунду-
185
ках хранилось и множество разных бумаг по развитию фабрик.
Пушкину понравилось бережное отношение Гончаровых к своей родословной. Он придавал большое значение корням человека. С упоением изучал свою генеалогию. Изучив, очень гордился предками. И славная родословная Гончаровых его тоже привлекала.
Когда-то, в ранней молодости, он говорил, что никогда не женится, а уж если решит жениться, то возьмет за себя княжну рюриковой крови.
Наташу Пушкин принимал за княжну родовитых кровей, хотя и был гончаровский род из мастеровых людей. Потому что держалась Наташа не просто как княжна, а прямо-таки как царица. В ее божественной фации, царственной походке Пушкин видел породу, накопленную предками.
Они поднялись по красивой деревянной парадной лестнице на второй этаж, и там к ним присоединилась сестра Наташи Катрин.
«Теща по-прежнему опекает нас», - подумал Пушкин.
— Сколько же всего в доме комнат? — спросил Пушкин.
— Шестьдесят, — скоро ответила Катрин. Второй этаж пронизывали два ряда анфиладных помещений: несколько кабинетов, roc-186
187
тиная, столовая, комнаты хозяйки, девичьи спальни, детские комнаты, биллиардная... Все комнаты были проходными. В простенках между окнами висели зеркала, стены были красиво расписаны. Рисунки над дверьми рассказывали об истории Полотняного Завода: пейзажи, церковь над рекой, мельница, плотина, старые фабричные постройки, уже утраченные, замененные кирпичными корпусами.
Теперь это выглядело милой стариной, вызывающей ностальгию по ушедшему уютному производству и быту.
Московский дом Гончаровых был скромен не только внешне, а и внутри. Дворец же в Полотняном резко удивил Пушкина пышным барским богатством: роскошные мебельные гарнитуры восемнадцатого века, хрустальные люстры, позолоченые бронзовые подсвечники, жирондерки и канделябры, мраморная комната, имитирующая спальню Екатерины II, китайская комната с подобающим китайским интерьером: китайской мебелью, фарфором, безделушками и картинами, а стены — обиты тканью с гирляндами цветов и экзотическими птицами, старинные часы, коллекции оружия....
Особенно Пушкина позабавили столики-бобики. Они были сделаны местными крепостными мастерами из ореха, дуба или яблони в форме боба. Ножки одного из них изображали
лиру, а столешница была инкрустирована перламутром.
— А вот эта угловая комната была нашей классной, — рассказывала Катерина. — Таша у нас усердная ученица. На уроках была самой примерной слушательницей. Вот только вслух отвечать уроки не любила. Учитель ее спрашивает, а она — молчит. Учитель настаивает, а она — молчит. Тогда он ей повелевал отвечать письменно, и она почти всегда отлично с этим справлялась. Мы ее так и прозвали — « молчальницей».
— И я тут вас поддерживаю, — засмеялся Пушкин, целуя руку своей невесте. — И считаю молчаливость Натальи Николаевны не недостатком, а достоинством.
Наташа благодарно улыбнулась ему. Пришла Азя с альбомом и протянула Пушкину:
— Напишите что-нибудь.
Пушкин вздохнул. Эта обязанность писать девицам в альбомы тяготила его. Он называл увлечение альбомами «мученьем модных рифмачей».
Альбомы были в каждом доме и у каждой девушки. Через них велась любовная игра. Всех гостей заставляли оставить в альбоме свой автограф в прозе или в стихах.
Пушкин что-то написал. Натали тут же ответила ему в альбоме стихом.
Г188
— Да, да, — не удивляйтесь, засмеялась Александра, глядя на удивленное лицо Пушкина, — Таша — тоже сочиняет стихи.
Под конец экскурсии девушки привели Пушкина в библиотеку, расположенную в Красном доме, и вручили ему ключи от нее:
- Читайте на здоровье, - чинно сказала Натали, улыбаясь.
Пушкин ахнул, увидев, какое богатство разложено по шкафам и стеллажам, такое он видел только у графа Юсупова.
Неожиданно, а, может, и нет, появился Афанасий Николаевич. Он был доволен удивлением и восклицанием Пушкина. Конечно, книги собирались многие годы и многими его предками, кое-что и жена привезла из знаменитой библиотеки Мусиных-Пушкиных, но и сам Афанасий Николаевич руку приложил к обогащению библиотеки.
— Я бы тут и остался, — смеясь, сказал Пушкин. Его страсть к книгам шла из детства. Когда он в одиннадцать лет поступил в Лицей, то все одноклассники его заметили, что Пушкин среди них — самый начитанный. Он прочитал множество таких книг, о существовании которых многие лицеисты просто не знали. И все прочитанное отлично помнил, почти наизусть знал всю русскую литературу и зарубежную, которую прочитал на французском.
189
Афанасию Николаевичу и это в Пушкине понравилось. Он любил страстных людей, в чем бы их страсть ни проявлялась.
— Конечно, Александр Сергеевич, располагайтесь. Смотрите, читайте, отберите себе книги, какие вам нужны, и с собой можете потом увезти.
Пушкин был в восторге. Девушки оставили его, предотерегая только, чтобы не очень увлекался чтением, чтобы ужин не пропустил.
— Однако легко он променял тебя на книги, — съязвила Катрин, когда сестры вышли из библиотеки. Она всегда была завистлива. Пушкин ей не нравился, но то, что у младшей сестры жених появился раньше, чем у нее, старшей, очень ее задевало. И будучи всегда насмешливой и ехидной, она теперь не упускала случая, чтобы урезонить младшую сестренку, чтоб не очень та задавалась.
Наташа никогда не задавалась. Катерина знала это. Более того, знала, что Таша очень обидчива, что она травмирует сейчас сестру. «Ничего, — оправдывала она свою дерзость, — пусть помучается. Мне, может, еще тяжелее приходится, как отставной старой деве».
На следующий день Наташа, теперь с Азей, повели Пушкина в парк. А парков было целых три: Красный, Нижний и Большой. Красный, тот самый, который Пушкин видел из своего190
Красного дома, был самый красивый, с цветниками и фруктовыми деревьями. Он как раз был в цвету. Груши, яблони, вишни, сливы, бело-розовое облако окутывало их поэтической красотой. На многочисленных клумбах уже цвели ранние цветы. К прудам вели мраморные ступени.
— Земной рай! — воскликнул Пушкин.
— Вам нравится? Нравится? — радовалась Наташа, она даже прослезилась. Очень любила она цветущий сад, любила весь Полотняный: сады, речку, леса. И теперь радовалась, что Пушкину Полотняный тоже нравится.
Пушкин еще не видел ее такой. Ни скованности, ни застенчивости, ни грусти. Веселая, оживленная, Наташа тянула Пушкина вперед и вперед, стремясь быстрее показать ему то, что сама давно любила.
Взяв Пушкина с обеих сторон за руки, девушки потащили его на горку-улиту, модное в те годы развлечение, своеобразный лабиринт.
Среди яблонь на грядках выращивали Гончаровы множество овощей и трав, так что зимой стол составлялся из своих продуктов.
Однако Нижний, прозванный водяным, парк оказался еще поэтичнее. В нем, действительно, преобладала вода, целая вереница прудов, образовавшихся от перекрытия речки Су-ходрев плотиной. Только аллеи деревьев отде-
191
ляли пруды друг от друга. А в центре этого водяного царства был полуостров с затейливыми куртинами.
Из Нижнего перешли в Большой, регулярно-пейзажный парк, с беседками-гротами и прочими причудами.
Этот парк оказался самым большим и цивилизованным. Элегантные мостики через каналы, романтическая беседка, которую позднее станут называть Пушкинской, все это развлекало, забавляло, удивляло.
- Все мужчины в гончаровском роду были страстными охотниками, — рассказывала Наташа. — Часто дедушка исчезал на неделю или две на охоту.
И они с Александрой, перебивая друг друга, принялись рассказывать об охотах, затеваемых дедушкой.
- Съезжались все соседние помещики. Целыми семьями приезжали. Мужчины отправлялись, а мы с детьми-гостьми затевали умопомрачительные игры, носясь по всему огромному дому и никто нас не укрощал, потому что мужчины уехали, а женщины в гостиной вели нескончаемые разговоры.
- Проводы охотников превращались в настоящий спектакль, играл оркестр. А уж когда они возвращались, это было что-то по-настоящему волшебное.192
- Во-первых, все мы, и дети, и взрослые, успевали за эти недели весьма соскучиться по отъехавшим, ожидали их возвращения день, второй, третий... невозможно было угадать, когда они вернутся. И каждый день ожидания становился все мучительнее, и когда охотники, наконец, возвращались, все, и мы, и взрослые, и даже слуги, сходили с ума от восторга, заслышав музыкантов.
Д%>
193
— Музыкантов?
— Да-да, музыкантов, потому что на охоту брали и оркестр, который играл при отъезде, развлекал на привале и трубил победу по возвращению домой. Это был оркестр охотничьих рожков, а вообще-то раньше было два оркестра, еще духовой. Играли крепостные. Теперь только рожечники остались, и тех — трое.
Оркестр-то и извещал нас обычно о возвращении охотников. Потом первыми показывались собаки, потом всадники... На поясе у них висели лисицы и зайцы.
И начинался пир... Иногда нам разрешали послушать охотничьи побасенки. А, чаще, дав полакомиться зайчатинкой, отправляли в парк. Даже уроки, бывало, отменяли, чему мы тоже очень радовались. А так как за нами тогда никто не следил, то мы отправлялись в дальнюю рощу, хотя это нам запрещали.
Раньше там прапрадед держал оленей, волков и лис, для охоты. И нас тянуло в рощу. Думалось, может, лисы и олени еше есть там, спрятались от охотников в кустах, а нам покажутся.
В роще были беседка-стог сена, беседка из поленницы дров. Мы любили в ней прятаться, вот поэтому, наверное, нам и не разрешали ходить туда без взрослых, ведь поленница могла рассыпаться. Такая беседка и сейчас есть, пой-194
демте к ней, — девушки свернули направо в ореховую аллею и потянули Пушкина за собой.
Возвращались к дому по длинной Елизаветинской аллее, которую тоже потом будут называть Пушкинской.
Вечером долго сидели в беседке над рекой и разговаривали. А рано утром Пушкин уже один гулял по росистому парку, сидел в чудной беседке и записывал пришедшие строки. Ему все здесь нравилось. На природе он всегда чувствовал себя вольготно, и настроение появлялось творческое.
Так что, когда все Гончаровы проснулись, Пушкин уже нагулялся, прошагав несколько километров.
После завтрака все обрядились для верховой езды и отправились на конюшню. Пушкин и верховую езду любил, поэтому конный двор осматривал с интересом. В теплых стойлах было несколько десятков лошадей. На большом манеже обучали молодых рысаков.
— Раньше у прадедушки было около двухсот рысаков, новые породы здесь выводили, — рассказывала Александра.
Она позвала конюха Степана. Тот вывел четырех лошадей, принес седла и поводья.
У каждого из молодых Гончаровых была в конюшке своя верховая лошадь. У Наташи — молодая вороная английской породы — Ма-
195
тильда. У Екатерины уже зрелая гнедая полукровка Любушка. У Александры - Молодая в яблоках. Нашелся рысак и для Пушкина.
Пушкин впервые увидел Наташу в седле и будто заново влюбился. Она сидела на лошади так грациозно, словно опытнейшая наездница, которой и оказалась. И сестры держались в седле так же легко.
— Не удивляйтесь, — смеялась Катрин, глядя на изумление Пушкина. — Нас на лошадь усаживали чуть ли не с пеленок, когда дети тянутся к животным и не боятся их. Так что мы давно профессиональные наездницы.
Пушкин любовался Наташей. Ему казалось, что невеста его так хороша во всем, что лучше уже быть просто невозможно. Но оказалось, что возможно. В седле она становилась еще грациознее и царственнее.
«Какое чудо дает Господь мне в руки, — подумал Пушкин. — Какая огромная ответственность за эту удивительную девушку ложится теперь на меня».
Губерния не пропустила без внимания приезд знаменитого поэта. Калужская газета поздравила Пушкина с днем рождения. А 26 мая, именно в день рождения, в Полотняный явилась поздравить поэта депутация поклонников.
Отпраздновали большой семьей. На круглом столе были абрикосы и персики из196
собственных оранжерей, шампанское — из своих погребов...
«Не такие уж они бедные, — размышлял Пушкин, — нам бы эти деликатесы».
Афанасий же Николаевич мучился другими соображениями: «31 год Пушкину! — ужасался он, - а Ташке в августе будет всего восемнадцать, и чем только очаровал ее этот стареющий уродец?! Такая красавица в девках не засиделась бы».
Он любил поэтов, хотя читал их мало. Из Пушкиных знавал лишь знаменитого Василия Львовича, дядю жениха Таши. Стихи Александра прочитал когда узнал, что тот станет его зятем. А почитав, и Ташу свою понял: за такие стихи женщины должны быть без ума от поэта, говорят, их и было у него предостаточно, каково теперь Натке будет — подумать страшно.
Афанасий Николаевич намеревался дать любимой внучке в приданое свою деревеньку в Балахнинском уезде Нижегородской губернии, с полутора тысячами крепостных крестьян и их семей, с правом распоряжаться ими, как ей будет угодно.
Но все деревеньки его давно находились под опекой Московского Опекунского совета и были заложены-перезаложены. Он и намеревался отдать деревеньку Таше вместе с долгами. Однако не получилось. Не переложил Опеку-
197
некий Совет долги с Афанасия Николаевича на Наташу. Не состоялось приданое, и Афанасию Николаевичу было стыдно ничего не давать за внучкой. И тогда он придумал дать на приданое Таше «бабушку». Так они прозвали статую императрицы Екатерины II, которую прадед Афанасия Николаевича, по разрешению императрицы, заказал когда-то в Германии и хотел поставить в Полотняном.
Однако статую отливали так долго, что императрица умерла, а при сыне ее, Павле, устанавливать памятник стало опасно. Да и шла скульптура из Германии в Россию целый год. Так и не установили ее тогда.
Теперь Афанасий Николаевич возмечтал продать статую и выручку дать в приданое внучке. Пригласили специалистов для оценки. Оказалось, что художественной ценности она не имеет, фамилия скульптора, написанная на статуе, никому неизвестна, и решили, что вся стоимость «бабушки» только в меди, из которой она отлита, и красная цена ей -семь тысяч.
«Ну, семь тысяч — деньги небольшие, но все-таки — деньги, а в их отчаянном положении — тем более», — размышлял Пушкин.
Только никто у Афанасия Николаевича статую так и не купил, и теперь он предложил жениху взять приданое Наташи «бабушкой».198
— Ладно, — согласился Пушкин. Подумал, все лучше, чем ничего, только возни с «бабушкой» будет — ой-ой-ой!
Так оно потом и получилось.
Однако уезжая из Полотняного, Пушкин статую пока не взял, некогда будет с ней возиться. Он опять спешил в Питер по своим издательским делам.
Расставание его с Наташей было грустным. Печалились оба. Они все еще опасались, что Наталья Ивановна передумает, у нее всегда семь пятниц на дню, и отменит их свадьбу.
Глава 8 ЖЕНИХ
Прощание с Захаровым. Пересуды, пересуды... Наталья Кирилловна Загряжская. Смерть дяди. На-тальин день. Нескучный сад. Тучи над головой поэта. Ссора с будущей тещей.
Дева Наталья, глава 8
Доехав до Москвы, Пушкин не продолжил путь в Петербург, а, неожиданно для себя, бросился в детство. Сорвался вдруг, никому ничего не сказав, помчался в Захарово, деревеньку под Звенигородом, в сорока верстах от Москвы, которую бабушка Мария Алексеевна Ганнибал купила когда-то, как она говорила, — для Саши. Для него, значит.
Их, детей, тогда вывезли в деревню впервые, когда Пушкину было всего шесть лет. И как же там хорошо было им, детям, в саду, в рощах, на озере, после тесных московских квартир. Как радостно! До этого Пушкин был медлительный, ленивый толстячок, а в Захарове, зараженный простором и волей, носился по парку, как оглашенный.
Он был счастлив там, в Захарове. Считал, что все его деревенские стихи вышли из Захарова. И пусть он уехал в Лицей одиннадцатилетним и больше туда не приезжал, и дом там давно был продан, Захарово всегда было в его сердце и памяти.
Пушкин и сам не смог бы объяснить, какая сила и какая причина понесли его в Захарово именно сейчас, перед женитьбой.
«Поехал прощаться с детством, - иронизировал он сам над собой, — хорош ребенок — в тридцать лет!» Но выходило и на самом деле, что он поехал прощаться с минувшей жизнью,
свободной, вольной, какая и была у него, пожалуй, именно там. И только - там.
Проезжая через Большие Вяземы, заглянул на погост при церкви Преображения Господня, где лежал под тяжелым камнем его младший брат Николенька, умерший в Захарове совсем маленьким. Его смерть была первой, увиденной Пушкиным в жизни так близко. Вспомнил рассказы старого звонаря о Вяземах времен Бориса Годунова, о самозванце Дмитрии, развлекающемся здесь в ожидании своей невесты, полячки Марии Мнишек. Рассказы бабушки об «усатой княгине», владелице Больших Вя-зем, Наталье Петровне Голицыной, знающей тайну трех карт.
Пушкин знавал потом эту колоритную женщину, с мнением которой считался весь свет. Дочь русского посла в Париже, она игрывала в карты с Марией Антуанеттой. Она воспитала замечательных сыновей, Дмитрия и Бориса, которые участвовали в Бородинском сражении.
Борис был ранен и в результате лишился ноги. Высокий красавец, артистичный поэт... Пушкин был дружен с ним. И с него писал своего Ленского.
Ну, а Дмитрий стал потом московским генерал-губернатором. Это на его балах, устраиваемых на Тверской в резиденции генерал-гу-
202
бернатора, танцевал Пушкин мазурку со своей Натали.
В Захарове заезжать Пушкин не стал, остановил ямщика на задворках, помчался пешком по незабытым за много лет здешним любимым местечкам. Обежал озеро, на берегу которого любил сидеть с книжкой, прошелся по липовой аллее и саду.
Пушкин знал, что в Захарове до сих пор живет одна из дочерей нянюшки-мамушки Арины Родионовны, Мария. К ней-то он и направился.
Марья ахнула, увидев бывшего барина, и, глядя на его бакенбарды, вздохнула:
— Оброс как! Постарел.
Пушкина кольнуло это замечание, все-таки на юной девушке собирается жениться. И он огрызнулся:
— Тебя годы тоже не щадили...
— Такова бабья доля, — покорно согласилась Марья.
Пушкин устыдился своей резкости. Что спрашивать с деревенской бабы?! И он перевел разговор на другое.
— Все наше решилося, — сказал он Марье. — Все поломали, все заросло! — И печальный такой сделался.
— Яишенки извольте покушать, боле нечем угощать, — говорила Марья, видя, как окручи-нился Пушкин.
203
Пушкин поел «яишенки», порасспрашивал Марью о житье-бытье и направился к тройке.
Ночевать остался в Москве, а поздним вечером сел за письмо Наташе: «Итак, я в Москве — такой печальной и скучной, когда вас там нет. У меня не хватило духу проехать по Никитской, еще менее — пойти узнать новости у Агра-фены. Вы не можете себе представить, какую тоску вызывает во мне ваше отсутствие. Я раскаиваюсь в том, что покинул Завод, - все мои страхи возобновляются, еще более сильные и мрачные. Мне хотелось бы надеяться, что это письмо уже не застанет вас в Заводе. — Я отсчитываю минуты, которые отделяют меня от вас».
Литературные дела звали его в Петербург. К тому же надо было выполнять поручение Афанасия Николаевича — пристраивать «медную бабушку».
А обе столицы уже активно обсуждали сенсационную новость о помолвке Пушкина.
Один из близких Пушкину друзей писал: «Сестра сообщает мне любопытную новость — свадьбу Пушкина на Гончаровой, первостатейной московской красавице. Желаю ему быть щасливому, но не знаю, возможно ли надеяться этого с его нравами и с его образом мыслей. Если круговая порука есть в порядке вещей, то сколько ему бедному носить рогов... - Желаю, чтоб я во всем ошибся...204
- Хочешь анекдот о Пушкине? Встречаю его, говорю, все говорят, что ты женишься. Правда это? А он: Конечно. И не думайте, что это будет последняя глупость, которую я совершу в своей жизни. Каков?!»
Пушкин весь в хлопотах. Отдал издателю и другу Плетневу своего «Бориса Годунова» для печати. Топчется в канцеляриях, пытаясь пристроить «медную бабушку». Надо было попробовать продать памятник Екатерины II правительству или испросить у правительства разрешения расплавить императрицу.
Купить скульптуру правительство отказалось, а переплавить разрешило.
Итак, превратить «бабушку» в деньги ему не удалось, а он так надеялся, что продажа приданого невесты позволит ему отдать хоть часть карточного долга.
Пушкин написал в Полотняный, чего ему удалось добиться в отношении «бабушки», и просил Афанасия Николаевича назначить день свадьбы с Наташей.
А по вечерам он — в салонах. Последние, перед семейной жизнью, встречи с друзьями. Теперь уж без секрета о женитьбе. Поэтому к Пушкину всеобщий интерес, что да как, да кто она такая - избранница, чтоб из первых рук, потому что разговоров в столице о предстоя-
205
щей женитьбе Пушкина не меньше, чем в Москве.
Пушкин и здесь не находил себе места. Все бродил по улицам, подолгу простаивая перед выставленной в окне лавки иконой белокурой Божией Матери, очень напоминающей ему Наташу своей чистотой, кротостью взгляда и непорочной красотой. Пушкин даже решил было купить икону, да стоимость ее оказалась ему не по карману.
«Я мало езжу в свет, — писал он Наталье Николаевне, — Вас там ожидают с нетерпением. Прекрасные дамы спрашивают у меня ваш портрет и не прощают мне того, что у меня его нет. Я утешаю себя, проводя целые часы перед белокурой мадонной, похожей на вас как две капли воды, я купил бы ее, если бы она не стоила 40000 рублей».
Теперь Пушкин, в качестве жениха один навещал петербургскую гончаровскую родню. Заехал к двоюродной бабушке невесты Наталье Кирилловне Загряжской, урожденной графине Разумовской, жене Николая Александровича Загряжского, брата отца Ташиной матери, дочери бывшего президента Петербургской Академии наук.
Кавалерственной даме ордена святой Екатерины, бывшей фрейлине детской любви поэта императрицы Елизаветы Алексеевны, супруги206
Александра I, было уже восемьдесят два года. Но она оказалась бодрой, очень образованной и остроумной старушкой.
— Жених Таши?! — удивилась Наталья Кирилловна. — Девочка уже выросла? Невеста! Что-то она мне не писала об этом. Почему ж сама не приехала? А в наши годы меня жених принуждал делать визиты. Мне ужасно не хотелось ездить. Все рассматривают тебя, мямлят наставления — противно. И, знаете, что я раз учудила, чтобы отделаться от визитов? Когда Загряжский уж очень принялся настаивать, я взяла и отрезала подол платья, до самых колен. Садясь в карету, сумела скрыть этот дефект.
Ехали долго. Когда же прибыли к вельможному дому, я показала жениху обнаженные коленки. Пришлось возвращаться. Больше меня не принуждали. Наталья не такая?
— Она кроткая, как ангел.
— Жаль, перчик в отношениях с мужчинами улучшает вкус.
Они взаимно понравились друг другу. Пушкин Наталье Кирилловне - широтой взглядов, непосредственностью и обожанием ее внучатой племянницы, а Наталья Кирилловна Пушкину - как «очень хорошенькая женщина прошлого столетия», вращавшаяся в свое время при царском Дворе. Она отлично помнила жизнь Двора и забавно, с юмором, рассказыва-
207
ла о современниках двух императриц и трех императоров, при которых прошла ее жизнь. Пушкин с упоением слушал ее рассказы.
Они с Натали потом часто будут навещать старушку. Пушкин опишет ее характер в «Пиковой даме» и умрет чуть раньше нее.
9 августа задушевные друзья праздновали именины барона Антона Дельвига и говорили, говорили, говорили в редакции, дома у Дельвига, у него же — на даче.
А на следующий день, поутру, Пушкин с Дельвигом отправились пешком в Царское Село. Пушкин ехал в Москву, а Дельвиг его провожал. В Царском Пушкина должен был догнать Вяземский, который тоже ехал в Москву.
Дельвигу нездоровилось: кружилась и болела голова. Пушкин предложил позавтракать:
— Может, это улучшит твое состояние?
Завтрак помог. Скоро Вяземский догнал их, и все вместе друзья позавтракали еще раз у Жуковского в Царском Селе. Потом Пушкин и Вяземский распрощались с Дельвигом и на дилижансе отправились в Москву.
По дороге остановились нанемного в Твери у Глинки, которого перевели туда недавно из карельской ссылки.
Все разговоры были о «Литературной газете», в которой все они сотрудничали, и свежий номер которой Пушкин вез с собой.208
Гончаровы вернулись в Москву из Полотняного Завода уже в июле. Вернулись необычно рано, надо было готовиться к свадьбе.
Четыре денька побыл Пушкин в Москве без забот. Повидался с невестой. Как вдруг его вызвали к дяде. Тяжело заболел Василий Львович и очень просил племянника приехать.
Дядя был Пушкину ближе отца. Он первый среди родных серьезно отнесся к детским сочинениям племянника. Это были драмы и стихи на французском языке, подражание известным европейским сочинителям, порой переходящее в плагиат. Но автору было всего семь лет, и он не знал еще, что такое «плагиат».
Василий Львович Пушкин был известен в салонах, как поэт, отличный декламатор и остроум. Полный и добродушный, он на словах мог быть остер до оскорбления. Замечательно образованный, знающий, кроме французского, еще немецкий, английский, итальянский и латинский языки, он собрал огромную библиотеку, которой Пушкин успел мало попользоваться, потому что она сгорела в 1812 году.
Василий Львович часто приводил в дом брата всех знаменитых литераторов России, чтобы показать им своего племянника, необыкновенного мальчика. Именно это потом помогло Пушкину стать лицеистом, ибо брали в Лицей детей только самых знатных фамилий.
209
Когда Пушкин примчаася к дяде, тот уже был при смерти. Очень обрадовался племяннику. Но почти сразу же и умер, 20 августа 1830 года. Пушкин взял на себя все хлопоты и расходы по погребению Василия Львовича.
На похоронах присутствовала «депутация всей литературы»: поэты, критики, историки, романисты. Отпевали в церкви великомученика Николы, на Старой Басманной. Потом пешком Пушкин прошел за фобом дяди до Донского монастыря, там были похоронены уже многие Пушкины.
Теперь неприлично было венчаться с Натали в сентябре, как планировали. Свадьба опять откладывалась.
26 августа праздновали именины Натали и Натальи Ивановны. На следующий день — день рождения Таши, ей исполнялось восемнадцать лет. Поэтому именины праздновались широко. Гончаровы устроили бал. Пушкин присутствовал на нем как жених.
Натали была великолепна. В Полотняном она успела сочинить себе новое, по последней парижской моде, платье с магометанскими рукавами.
Пушкин не переставал удивляться своей невесте. Ну, платьями его не удивишь, к тому же хороша Наташа во всем.210
А удивило то, что обычно печальное ее лицо теперь, когда она смотрела на Пушкина, улыбалось нежной и кроткой улыбкой, окатывая Пушкина такой теплотой, что хотелось схватить эту чудную девушку в охапку и умчаться за тридевять земель, где бы их никто не потревожил. И, глядя в ее прекрасные глаза, с грустинкой, даже сейчас, когда она улыбалась, будто просящие о защите, Пушкин готов был жизнь отдать за это обворожительное существо, сделать "все для того, чтобы она была счастлива.
А пока он подарил имениннице свое новое стихотворение, посвященное ей:
Мадонна
Не множеством картин старинных мастеров Украсить я всегда желал свою обитель, Чтоб суеверно им дивился посетитель, Внимая важному сужденью знатоков.
В простом углу моем, средь медленных трудов, Одной картины я желал быть вечно зритель, Одной: чтоб на меня с холста, как с облаков, Пречистая и наш божественный спаситель —
Она с величием, он с разумом в очах — Взирали, кроткие, во славе и в лучах, Одни, без ангелов, под пальмою Сиона.
21
Исполнились мои желания. Творец Тебя мне ниспослал, тебя, моя Мадонна, Чистейшей прелести чистейший образец.
Натали прочитала и испугалась: «Он с ума сошел, — было первое, что она подумала. — Сравнивать меня с Пречистой недопустимо, грех». Она торопливо спрятала листок со стихотворением.
Но не тут-то было. Все напряженно следили за ней, пока она читала. Все хотели знать, что ей подарил жених. Раз на листке, значит - новое сочинение.
Стихи его ждали, новые тут же переписывали, передавая друг другу, задолго до публикации. А тут они, возможно, становятся свидетелями рождения нового шедевра.
Все настойчиво стали требовать, чтобы Натали прочитала стихотворение вслух.
Но она только еще больше засмущалась, сунула листок сестре Александре и выбежала из залы с красными щеками.
«Зачем он отдал мне листок при всех? — сетовала Наташа. — Теперь все будут насмешничать. Ну, какая я Мадонна?!»
И она оказалось правой. Когда Александра Гончарова прочитала сонет, в зале наступило долгое молчание. Потом кто-то сказал:
— Весьма мудрено.
И шепотом:212
— Ну, хватил Пушкин! Девочку с Мадонной сравнивает. Подождите, наставит ему Мадонна рога, ждать недолго придется.
А ведь на бал были приглашены только друзья и родственники. И лишь Нащокин сказал:
— Шедевр! — но про себя подумал то же, что прошептали у него за спиной.
Пушкин не заметил недоброжелательности. По глазам невесты он прочитал не только ее испуганное смущение, но и то, что стихотворение ее порадовало.
Ежедневно теперь они выезжали куда-нибудь вместе. Как-то отправились за город — в Нескучный сад, там открывался после реставрации орловский воздушный театр, театр на открытом воздухе.
Нескучный лежал в нескольких километрах от Москвы на берегу Москва-реки, недалеко от Донского монастыря и был одним из любимых мест отдыха москвичей. Когда-то тут был просто крутой спуск, на вершине которого стоял построенный промышленником Демидовым еще в середине восемнадцатого века дворец.
Уже при Демидове склон стал преобразовываться: два года семьсот рабочих ежедневно трудились, выкладывая террасы, на которых потом были построены оранжереи, теплицы, с редкими растениями и деревьями.
213
В результате преобразований дикий склон приобрел вид амфитеатра. Сад от дворца спускался к реке уступами разной ширины и высоты. И всюду по саду вели к реке пешеходные лестницы, ступени которых были выложены железными плитами, отлитыми на демидовских заводах.
Сам сад удиштял экзотическими пальмами, тысячами цветов. А в нем еще, кроме оранжерей и теплиц, были зверинцы для кроликов, птичники с домашней птицей, вольеры с редкими птицами, пруды с рыбой.
214
Потом в Демидовском дворце обосновался брат фаворита Екатерины II Алексей Орлов-Чесменский, прославленный генерал-адмирал, необыкновенный силач, который разгибал подковы и завязывал в узел кочергу.
При нем в Нескучном прибавилось много построек: купальни, храмы, беседки — символы подвигов хозяина в боевых сражениях. Два раза в неделю в воздушном театре ставились спектакли, прославляющие боевые заслуги графа Орлова. Сам Орлов представлялся как бог войны. Хоры при этом пели гимны в честь героя-победителя турок. А после спектакля был фейерверк.
Выведенные на конных заводах генерала рысак и верховая, прозванные «орловскими», были признаны во всем мире, известны до сих пор. Гусиные, петушиные, канареечные состязания на Орловском лугу обожали жаждущие острых ощущений москвичи.
И при Орлове же москвичи полюбили Нескучный сад, в который допускались все, с его балами в эрмитаже, спектаклями в воздушном театре и чудо-фейерверками, которые устраивались по праздникам для единственной и обожаемой дочери, как говаривал Орлов, — Анны Алексеевны.
Девица Анна Орлова устраивала на этих празднествах спектакли, в которых лихо скака-
215
ла на коне, сшибая на скаку картонные головы врагов.
Все сословия Москвы ценили этого вальяжного вельможу за хлебосольство, доступность, радушие. Он любил демонстрировать свою роскошь, выезжая в запряженной восемью лошадьми золотой карете, в быту же жил скромно, по русскому обычаю, и щедро рассыпал вокруг свои богатства для обездоленных.
И когда Орлов в 1808 году умер, хоронила его вся Москва. Дочь Анна, узнав о смерти отца, впала в забытье и не приходила в сознание четырнадцать часов. А восьмидесятилетний чесменский герой, сержант, спасший когда-то Орлову жизнь и прослуживший в его доме тридцать лет, на похоронах хозяина-покровителя, когда опускали гроб с Орловым в могилу, внезапно умер — тут же.
После смерти Орлова Нескучный пришел в запустение. Дочь его Анна, двадцати двух лет красавица, осталась богатейшей невестой. Миллион в год приносили ей доходы от имений и векселей. Но она так тяжело переживала смерть отца, что решила навсегда отойти от светской жизни, ездила по монастырям. Ходили легенды, что она влюбилась в монаха, жертвовала на его монастырь громадные суммы.216
217
Однако, являясь камер-фрейлиной императрицы Александры Федоровны, сопровождала императрицу в ее поездках, в том числе в Москву. И в Москве она, как бывало, опять устраивала шумные гуляния и фейерверки.
Ну, а Нескучный сад без должного досмотра зарастал, в нем селились бродяги, цыгане. Так что было время, когда туда и заглянуть было
опасно.
Потом губернатор Москвы решил навести там порядок. Его дача была в соседстве с Нескучным. Цыган и бродяг изгнали. По вечерам стали освещать главные дорожки парка. И вот теперь готовилось открытие после ремонта воздушного театра.
Пушкин с Натали, ее сестрами, гувернанткой и Нащокиным, приехав в Нескучный, попали на репетицию вечернего спектакля.
Артисты узнали Пушкина, прервали репетицию и толпой ходили за поэтом, пока он осматривал необычную сцену с куртинами деревьев вместо декорации, круглым большим окном, вырезанным в кронах деревьев, в котором виднелась живая Москва-река.
Наташу и смущало, и радовало такое эмоциональное поклонение артистов Пушкину. Она не была тщеславна, не любила людей тщеславных, но она знала, сколько нападок на Пушкина шло в печати, в салонах, сколько ей нашептывали
дурного о женихе, поэтому ее так порадовала эта встреча с артистами. Она видела, что и Пушкин доволен. Отрадно ему было, что все это поклонение ему происходило на глазах Натали.
Радости и огорчения — они всегда рядом с человеком творческим, беспокойным, ищущим. В Париже опубликован»Бахчисарайский фонтан» Пушкина. Но 28 июля там же — революция, свергнут император. Пушкин еще в Петербурге один из первых в России узнал об этом. А шепнула ему новость фрейлина императрицы Александры Федоровны, черноокая двадцатидвухлетняя красавица Александра Смирнова-Россет, с которой он не так давно познакомился и очень подружился.
У этой юной, очень образованной и разговорчивой женщины собирались многие питерские друзья Пушкина. Все были немножко влюблены в нее, и Пушкин — тоже, и все дружили с ее мужем...
У Пушкина была подходящая для случая статья, и он, будто не зная о французской революции, публикует ее в «Литературной газете» как раз кстати, со словами: «Аристократов — к фонарю».
И пока Пушкин веселился с невестой в Москве, над ним сгущались тучи в Петербурге.
Сыскная полиция требовала от редактора «Литературной газеты» Дельвига назвать авто-218
pa крамольной статьи. Бенкендорф кричал на барона и грозил ему Сибирью.
Статья была без подписи. Дельвиг не мог выдать друга. Однако не знал, что делать. Не с кем было посоветоваться. Пушкин с Вяземским были в Москве. Даже от жены Дельвиг скрывал свое отчаянное настроение: она только что родила и кормила ребенка. Переживания обязательно отразились бы на ее нервной
натуре.
Дельвиг сам заболел, но придумал, как выйти из положения. Сказал, что статью принес неизвестный автор, без подписи. Он не нашел в ней ничего особенного, ведь о французской революции официально не было объявлено, и отдал статью цензору. По закону, редактор не отвечает за публикации, пропущенные в печать цензором.
Пронесло. Дельвига оставили в покое . До Пушкина не добрались. Хотя, будь он в это время в Петербурге, может, и до него добрались бы. Дельвиг спас его от смертельной опасности.
Пушкин собирался в Болдино, чтобы принять подарок отца к свадьбе, оформить на себя подаренную часть деревеньки и продать ее или
заложить.
Уезжать от Натали очень не хотелось. Только все наладилось, и вдруг отъезд надолго. Он
219
знал, что надолго, потому что наследственные дела быстро не делаются.
Накануне отъезда Пушкин зашел к Гончаровым проститься. Наталья Ивановна увела будущего зятя от Натали и принялась жаловаться, что они после Ташиных именин остались совсем без средств, так что и булочнику нечем заплатить.
Пушкин вскипел. Теща наглела с каждым днем, стараралась еще до свадьбы сделать будущего зятя кормильцем всей своей многочисленной семьи.
Денег у него не было, в Болдино он и ехал, надеясь поправить свое материальное положение и найти средства на свадьбу.
Наталья Ивановна пришла в неистовство, получив отказ. Она не верила, что Пушкин без денег. Кто-то нашептал ей, что Пушкин недавно получил большой гонорар, посоветовали потрясти женишка.
«Хорошо еще, что весточка о моем проигрыше не дошла до нее», — думал Пушкин.
Пушкин уверял тещу, что сам в долгах, поиздержался на недавних похоронах дяди.
— Как в долгах? — возмутилась Наталья Ивановна. — Весь в долгах, а собираешься жениться?! Юную красавицу в нищету потащишь?!220
221
Началась истерика, какая теперь частенько с нею случалась. На крики прибежали дети и слуги. Натали, переводя глаза с матери на Пушкина, покраснела и стояла молча, опустив глаза. Слуги успокаивали барыню. Пушкин в отчаянном смятении выскочил от Гончаровых, даже не попрощавшись с Натали. Он был уверен, что свадьбе теперь не бывать. Наталья Ивановна не простит ему грубости, с которой он отбивался от ее нападок.
Настроение было отчаянное. И Пушкин поймал себя на чувстве полного отрицания семьи Гончаровых, так истерзавших его, унизивших его гордую натуру. «Значит, не суждено мне создать семью. Ну, и не надо! Ну, и — хорошо! Обойдусь. Прожил тридцать один год без семьи, проживу и оставшиеся, тем более, что гадалка обещала жизнь недолгую», — успокаивал он сам себя.
Глава 9 БОЛДИНО
Отъезд Пушкина в Болдино. Давний друг поэта — Вера Федоровна Вяземская. Холера. Бол-динская осень. Тоска и вдохновение. Письма к невесте. Идалия Полетика.
Дева Наталья, глава 9
222
Всегда, когда ему бывало плохо, Пушкин бросался в дорогу. Движение он вообще очень любил, в трудные минуты оно его успокаивало, сначала смягчало отчаянье, потом выводило из него.
Теперь дорогу не нужно было придумывать, оформлять деревеньку надо в любом случае и как можно быстрее. И он помчался в Болдино. Еще одна привычка была у него: в трудные минуты делиться своей печалью с давнишним другом, Верой Федоровной Вяземской, женой приятеля его Петра Вяземского, с которой Пушкин впервые встретился во время южной ссылки. Вера Федоровна тогда приехала отдыхать в Одессу с двумя детьми, без мужа, с которым у Пушкина давно завязалось эпистолярное знакомство. Два поэта вели в письмах разговоры о литературе, обменивались своими сочинениями. И Вера Федоровна была знакома с пушкинским творчеством.
Женщина умная и добрая, она понимала, с каким редчайшего таланта поэтом дружит ее муж. И очень обрадовалась знакомству с Пушкиным воочию. Все письма ее к мужу были теперь наполнены Пушкиным. «Я начинаю питать к нему дружескую любовь. Не пугайся. Я считаю его хорошим, но озлобленным своими несчастиями; он относится ко мне дружественно и я этим тронута...»
223
Пушкин тогда, на юге, безумствовал, волочился за всеми, встретившимися на его пути женщинами, в том числе и за теми, которые были намного старше его. Вера Федоровна была тоже постарше, но не из-за этого отношения их не перешли в любовные. В ней он встретил порядочную женщину, которая хотела быть верной мужу, не желала амурничать на глазах своих детей.
Пушкин, волочась очень часто за замужними женщинами, встречал уже таких, и обычно очень быстро от них отскакивал: не хочет, не надо, других полно. А возле Веры Федоровны задержался, задержится потом до последних дней своей жизни и к смертному одру позовет ее...
Вера Федоровна тоже привязалась к Пушкину... как к брату или сыну. Она очень быстро поняла мятущуюся душу Пушкина, обделенного в детстве материнской лаской, удивительно талантливого, страдающего от непонимания его гениального творчества. Про себя-то он давно знал, что он — гений, только никто не хотел замечать этого, поэтому Пушкин вел себя дерзко, взбалмошно, как мальчишка.
«Вижусь каждый день с Пушкиным, которого постоянно журю... Это совершенно сумасшедшая голова, с которой никто не сможет сладить, — писала она мужу. — Какая голова и какой хаос в этой бедной голове! Часто224
он меня огорчает, но еще чаше смешит... Я стараюсь усыновить его, но он непослушен... Он виноват только в ребячестве и в том, что не без оснований обиделся на то, что его послали ловить саранчу, и то он не ослушался. Он съездил туда, а вернувшись, подал в отставку, потому что его самолюбие было затронуто».
И Пушкин прислонился к Вере Федоровне, как к старшей сестре, как к матери. Это в поэтическом творчестве он был уже на высоте, а на жизненном поприще и в двадцать с небольшим лет — суший подросток. Часто по-детски обижался на человека, предавшего его или оказавшегося подлецом. Горячий, торопливый, доверчиво-неосмотрительный, то и дело попадал во всякие переделки. Вера Федоровна умела мягко направлять его, предостерегать, даже защищать...
И с тех пор Пушкин привык делиться с нею самыми своими сокровенными мыслями, поступками. Считал необходимым советоваться с нею.
Так и теперь, по дороге в Болдино, когда на постоялых дворах лошади отдыхали, Пушкин уже писал письмо Вере Федоровне Вяземской: «Я уезжаю, рассорившись с г-жой Гончаровой. На другой день после бала она сделала мне самую смешную сцену, какую только можно себе представить. Она мне наговорила вещей, кото-
225
рых я, по совести, не мог равнодушно слушать. Я еще не знаю, расстроилась ли моя свадьба, но повод к этому налицо, и я оставляю двери широко раскрытыми...»
И далее другу: «Эх, проклятая штука — счастье!., на душе: грустно, тоска, тоска. Жизнь жениха 30-летнего хуже 30-ти лет жизни игрока. Дела будущей тещи моей расстроены. Свадьба моя отлагается день ото дня далее.
Между тем я хладею, думаю о заботах женатого человека, о прелести холостой жизни. К тому же московские сплетни доходят до ушей невесты и ее матери — отселе размолвки, колкие обиняки, ненадежные примирения, — словом, если я и не нещаслив, по крайней мере, не щаслив. Осень подходит. Это любимое мое время — здоровье мое обыкновенно крепнет — пора моих литературных трудов настает, — а я должен хлопотать о приданом, да о свадьбе, которую сыграем бог весть когда. Все это не очень утешно. Еду в деревню. Бог весть, буду ли там иметь время заниматься, и душевное спокойствие, без которого ничего не произведешь... Так-то, душа моя. От добра добра не ищут. Черт меня догадал бредить о шастии, как будто я для него создан. Должно было мне довольствоваться независимостью».226
Будущее представлялось ему печальным:
Мой путь уныл. Сулит мне труд и горе
Грядущего волнуемое море,
Но не хочу, о други, умирать;
Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать;
И ведаю, мне будут наслажденья
Меж горестей, забот, и треволненья:
Порой опять гармонией упьюсь,
Над вымыслом слезами обольюсь,
И может быть — на мой закат печальный
Блеснет любовь улыбкою прощальной.
Он пишет Натали: «Я отправляюсь в Нижний без уверенности в своей судьбе. Если ваша мать решилась расторгнуть нашу помолвку, и вы согласны повиноваться ей, я подпишусь подо всеми мотивами, какие ей будет угодно привести своему решению, даже и в том случае, если они будут настолько основательны, как сцена, сделанная ею мне вчера, и оскорбления, которыми ей угодно было осыпать меня. Может быть, она права и я был неправ, думая одну минуту, что я был создан для счастья. Во всяком случае, вы совершенно свободны; что же до меня, то я даю вам честное слово принадлежать только вам, или никогда не жениться».
Но Натали совсем не хотела порывать с Пушкиным и отказываться от помолвки. Ма-
227
ло того, эта тихоня осмелилась возражать деспотичной матери, защищая своего жениха, а самому Пушкину тут же вслед послала очень ласковое письмо. Просила понять и простить матушку, обремененную большим семейством, болезнью отца и постоянным безденежьем. Писала, что скучает и ждет скорейшего его возвращения.
Пушкин воспрянул. Неужели эта божественная девочка полюбила его?! И хотя в это совсем не верилось, было радостно от ласковых слов Натали. «Моя дорогая, моя милая Наталья Николаевна, — отвечал Пушкин, — я у ваших ног, чтобы благодарить и просить вас о прощении за беспокойство, которое я вам причинил. Ваше письмо прелестно и вполне меня успокоило. Мое пребывание здесь может продолжиться вследствие обстоятельства, совершенно непредвиденного. Я думал, что земля, которую мой отец дал мне, составляет особое имение; но она — часть деревни из 500 душ, и нужно приступить к разделу. Я постараюсь устроить все это как можно скорее. Еще больше я боюсь карантинов, которые начинают устанавливаться здесь... Если бы я не был в дурном расположении, ... едучи в деревню, я вернулся бы в Москву со второй станции, где я уже узнал, что холера опустошает Нижний. Но тогда я и не думал повора-228
чивать назад, и главным образом я тогда готов был радоваться чуме».
Пушкин даже попробовал было вырваться из холерного плена, карантины двигались к Болдину с востока, со стороны Нижнего Новгорода, и он решил, что в Москву еще можно проскочить. Но ничего у него не получилось.
Эпидемия все теснее окружала Болдино, а Пушкин, похоже, даже рад был этому после приветливого письма невесты. И в традиционном своем тоне повесы писал другу: «Теперь мысли мои порассеялись; приехал я в деревню и отдыхаю. Около меня холера... Ты не можешь вообразить, как весело удрать от невесты, да и засесть стихи писать. Жена не то, что невеста. Куда! Жена свой брат. При ней пиши, сколько хошь. А невеста пуще цензора... язык и руки связывает... Сегодня от своей получил я премиленькое письмо; обещает выйти за меня и без приданого. Приданое не уйдет. Зовет меня в Москву — я приеду не прежде месяца... Ах, мой милый! Что за прелесть здешняя деревня! вообрази: степь да степь; соседей ни души; езди верхом, сколько душе угодно, пиши дома, сколько вздумается, никто не помешает».
Подаренная отцом деревенька оказалась очень романтичной: «при двух озерах» безымянных, при речке Чеке, летом пересыхаю-
229
щей, с изрядными сенными покосами, с дубовыми и березовыми лесами, с птичьим пением вокруг.
Пушкин любовался, как крестьянки прядут лен, посконь и шерсть, ткут холсты и сукна для себя и на продажу.
16 сентября Пушкин был введен во владение своими душами-крепостными, но холера отрезала все пути в Москву. На московском тракте было устроено несколько карантинов, в каждом из которых необходимо было проживать по две недели, чтобы стало ясно, заболел человек или нет, и только после этого путника пропускали дальше. Так что, проходя эти карантины, Пушкину пришлось бы ехать до Москвы несколько месяцев.
Он разумно решил, что лучше отсидеться в Болдине. Стояла чудная осень. От Натали приходили хорошие письма, душа поэта ликовала от любви, от багряных лесов и желтеющих лугов. Это было ЕГО время — осень. Осенью у него всегда хорошо писалось. И теперь по утрам он вставал рано и работал до обеда. А потом седлал лошадь и отправлялся верхом в рощу, заглядывал в деревню, брал с собой крестьянина и просил, чтобы тот говорил ему названия здешних лесов, рощ, и все записывал.230
К вечеру ему готовили кадушку теплой воды, импровизированную ванну. Сон был спокоен. Утром — опять за работу.
Писалось легко и быстро. Получалось, что чуть ли не каждый день из-под пера Пушкина выходило какое-то произведение. Очень быстро написались почти тридцать стихотворений.
Потом Пушкин приступил к прозе. Попробовать себя в прозе он собирался давно, но робел. Многие наброски сделал еще в Михайловском, во время ссылки. А теперь принялся за прозу основательно, но по-прежнему робко.
Писать так, как писали другие прозаики, его современники, витиевато, длинно, он не мог. Поэзия приучила его к краткости и простоте языка. Мешало сомнение, примет ли такую простую прозу читатель.
Сомнения мучили его до такой степени, что Пушкин решил спрятаться за имя вымышленного сочинителя Белкина. И тогда повести пошли одна за другой. Это были по существу романы, столько они вмещали событий и судеб, только краткие романы.
9 сентября был написан «Гробовщик», 14 сентября — «Станционный смотритель», 20 сентбря — « Барышня-крестьянка», 14 октября — « Выстрел», 20 октября — «Метель»...
231
Вот план «Метели»: «Помещик и помещица, дочь их, бедный помещик. Сватается, отказ. Увозит ее. Метель. Едет мимо, останавливается. Барышня больна. Он едет с отчаяния в армию...»
Тут вся история его сватовства к Натали, мечта украсть ее, которая - Была, только не была воплощена, но очень вынашивалась, да и Натали вряд ли пошла бы на это. Может быть, план только поэтому и не был воплощен в жизни, что невеста отказалась бежать, так была воспитана, по Божьим законам, и не могла пойти против воли родителей.
Гробовщик был списан чуть ли не с натуры. Дом гробовщика стоял напротив Гончаровых на Никитской. И Пушкин не раз в ожидании Натали или пока самовар раздували, сидел у окна, наблюдая за делами гробовщика.
Ну, а в «Истории села Горюхина», Горюхи-но — явно Болдино.
Скоро из-под пера вышли маленькие трагедии: «Скупой рыцарь», «Моцарт и Сальери»... Опять потянуло к «Евгению Онегину», но теперь в роман вошла ОНА — Татьяна-Натали:
Она была нетороплива, Не холодна, не говорлива, Без взора наглого для всех, Без притязаний на успех, Без этих маленьких ужимок,234
похоже, произвольный, ничего достоверного о заставах впереди мужики не знали. Рубль серебром, данный мужикам Пушкиным, вполне ублажил их, они даже помогли ему переправиться через речку и пожелали благополучной дороги.
Только никакого благополучия не получилось. Пушкину отказали в выдаче паспорта, мало того, заставили работать окружным инспектором надзора над карантинами.
Пушкин попробовал отвертеться:
— Я не живу в своем имении постоянно, вообще только что ввелся в наследство.
Паспорт для проезда и не выдавали потому, что отказался быть окружным инспектором.
Тогда Пушкин продолжил путь на свой страх и риск. Только недалеко уехал. Когда выбрался на Владимирский тракт — прямой путь к Москве, оказалось, что эта дорога вообще закрыта для проезда частных лиц.
Пришлось вернуться в Болдино. Теперь Пушкин успокаивал себя только надеждой, что Гончаровы уехали из холерной Москвы в Полотняный Завод.
11 октября Пушкин писал своей невесте: «Въезд в Москву запрещен, и вот я заперт в Болдине. Во имя неба, дорогая Наталья Николаевна, напишите мне, несмотря на то, что вам этого не хочется. Скажите мне, где вы?
235
Уехали ли вы из Москвы?.. Я совершенно пал духом и, право, не знаю, что предпринять. Ясное дело, что в этом году /будь он проклят/ нашей свадьбе не бывать. Мы окружены карантинами, но эпидемия еще не проникла сюда. Болдино имеет вид острова, окруженного скалами. Ни соседа, ни книги. Погода ужасная. Я провожу мое время в том, что мараю бумагу и злюсь. Не знаю, что делается на белом свете... Я становлюсь совершенным идиотом; как говорится, до святости».
А бумага маралась замечательно. Даже поздняя осень, когда дождь и снег — вперемежку, грязь — по колено, и леса оголились, и ветер по ночам стучит в рассохшиеся рамы, вызывала у Пушкина то волшебное состояние творца, когда не надо себя усаживать за письменный стол, не надо мечтать о вдохновении. Оно пронизывает весь образ жизни, в душе постоянно звучит чудная мелодия радости бытия, о которой хочется рассказать всем.
Дни поздней осени бранят обыкновенно, Но мне она мила, читатель дорогой... Унылая пора! Очей очарованье! Приятна мне твоя прощальная краса — Люблю я пышное природы увяданье, В багрец и золото одетые леса... И забываю мир — и в сладкой тишине Я сладко усыплен моим воображеньем,236
И пробуждается поэзия во мне: Душа стесняется лирическим волненьем, Трепещет и звучит, и ищет, как во сне, Излиться наконец свободным проявленьем — И тут ко мне идет незримый рой гостей, Знакомцы давние, плоды мечты моей. И мысли в голове волнуются в отваге, И рифмы легкие навстречу им бегут, И пальцы просятся к перу, перо к бумаге, Минута — и стихи свободно потекут...
Письма из Москвы рождали беспокойство. Оказалось, что Гончаровы не то, что не успели выехать из Москвы до карантина, а даже и не собирались уезжать.
Пушкин знал историю, знал, что бывало, когда от чумы вымирало чуть ли не все население Москвы. А там теперь еще и балы устраиваются, и салоны не запрещены, прямо пир во время чумы. Пушкин и пишет «Пир во время чумы».
Любовное томление перемежалось тоской. Он прощался в стихах со своими бывшими возлюбленными... Снова вспомнил императрицу Елизавету Алексеевну. Он тогда, в лицейские годы, выливал свою любовную страсть в дневник. И сейчас пожалел о том, что не сохранил его. В юности у Пушкина возникли осложнения с полицией, ожидался обыск, он испугался, что дневник может попасть в руки поли-
237
цейских, а там были не только любовные заметки, а и политические. И он торопливо сжег свой дневник.
Пушкин много раз пытался попрощаться душевно с этим юношеским идеалом любимой. И тогда, когда после лицея увлекался женщинами уже по-взрослому, и после смерти Лиза-веты, и когда собирался жениться то на одной, то на другой. Однако созданный душой и разумом юношеский образ идеальной Девы, хоть и спрятанный теперь где-то в подсознании, продолжал жить и влиять на его отношения с женщинами. Вот и теперь этот, казалось, похороненный образ воскрес воочию, ожил в ином жизненном воплощении, еще более прекрасном — в Натали...
Явилась барышней уездной,
С печальной думою в очах...
Он пишет Натали 18 ноября 1830 года: «В Болдине, все еще в Болдине!.. Мой отец все мне пишет, что моя свадьба расстроилась. На днях он уведомит меня, может быть, что вы вышли замуж. Есть от чего потерять голову».
Но даже тоска и отчаянное настроение толкали поэта к письменному столу:
Я думал: вольность и покой Замена счастью. Боже мой! Как я ошибся, как наказан!238
Нет, поминутно видеть вас, Повсюду следовать за вами, Улыбку уст, движенье глаз Ловить влюбленными глазами, Внимать вам долго, понимать Душой все ваше совершенство, Пред вами в муках замирать, Бледнеть и гаснуть... вот блаженство! И я лишен того: для вас Тащусь повсюду наудачу; Мне дорог день, мне дорог час: А я в напрасной скуке трачу Судьбой отсчитанные дни. И так уж тягостны они. Я знаю: век уж мой измерен; Но чтоб продлилась жизнь моя, Я утром должен быть уверен, Что с вами днем увижусь я... Боюсь в мольбе моей смиренной Увидит ваш суровый взор Затеи житрости презренной — И слышу гневный ваш укор. Когда б вы знали, как ужасно Томиться жаждою любви, Пылать — и разумом всечасно Смирять волнение в крови; Желать обнять у вас колени И, зарыдав, у ваших ног Излить мольбы, признанья, пени,
W 239
Все, все, что выразить бы мог, А между тем притворным хладом Вооружать и речь, и взор, Вести спокойный разговор, Глядеть на вас веселым взглядом!..
Но так и быть: я сам себе Противиться не в силах боле; Все решено: я в вашей воле И предаюсь моей судьбе.
Наконец, до Болдина дошли вести о том, что карантины на Владимирском тракте снимают. Пушкин тут же собрался в дорогу. Слухи оказались достоверными, до самого Подмосковья Пушкин проехал благополучно, уже рисовал себе сладкие минуты встречи с Натали, как у самой почти Москвы его остановили и задержали в карантине .
Пушкин рвал и метал: хоть пешком иди, но слишком заметен, все равно поймают. В Бол-дине уже имел он пренеприятнеишии разговор с чиновниками по поводу своего отказа инспектировать карантины. Нельзя ссориться с чиновниками и ставить на карту свое близкое уже счастье.
«Вот я и в карантине, с перспективою оставаться в плену четырнадцать дней — после чего надеюсь быть у ваших ног... Я в карантине и в эту минуту не желаю ничего больше. Вот до че-240
го мы дожили — что рады, когда нас на две недели посадят под арест в грязной избе к ткачу, на хлеб и на воду!»
Пушкин беспокоился о Гончаровых, а они рассудили иначе: все-таки в Москве больше порядка, карантины вокруг построены, может, и не пустят холеру в Москву. И не поехали в Полотняный. Да и жизнь в Москве шла как обычно: в театрах каждый день играли спектакли, в Благородном собрании и в частных домах ежедневно танцевали на балах и маскарадах.
Однако Наташа Гончарова очень печалилась. От жениха чуть ли не каждый день приходили письма, а приехавший из Нижегородской губернии знакомый помещик болтал, что Пушкина в Болдине вовсе не карантины задержали, а прелестная соседка, княгиня Голицына, к которой он наведывается ежедневно.
Наташа загрустила. В Москве просто не чувствовалось, что холера настолько серьезно шла по России. Наташа поверила злословию и обиделась на Пушкина. Опять он своим непонятным поведением рождал слухи.
Уже и в Москве, и в Петербурге болтали, что помолвка Пушкина с Гончаровой расторгнута, свадьба отменена. Все терзали вопросами Наташу, а что она могла сказать? Ни подтвердить, ни опровергнуть: она не знала, что творится. Пушкин пишет о любви, о тоске, а сам засел в
241
деревне. И совсем не так уж далеко от Москвы. Казалось, что пешком можно за это время дойти до Москвы от Болдина.
Наташа потом привыкнет к потоку клеветы и сплетен, которые будут сокрушать их постоянно, потому что оба они на виду, на высоте: она по красоте, Пушкин по таланту.
А пока она верила всем сплетням. И болтовня нижегородского помещика ее очень расстраивала.
Неожиданно заглянула к Гончаровым Идалия Полетика, в девичестве Строганова, родственница, троюродная сестра Наташи.
Идалия была внебрачной дочерью Григория Александровича Строганова, двоюродного брата матери Натали.
Строганов был так же любвеобилен, как на-ташин дед Загряжский. Даже история рождения Идалии похожа была на историю рождения матери Наташи Натальи Ивановны.
Григорий Строганов влюбился в португальскую графиню д' Era, которая и родила Идалию. Строганов был женат, но не захотел обездоливать бедное дите, рожденное вне брака. И, не долго думая, он при живой жене заключил еще один брак — обвенчался со своей возлюбленной графиней. В России ее будут называть Юлией Петровной.242
243
Португальская графиня была хороша собой, а ее дочь Идалия выросла в настоящую красавицу: с большими голубыми глазами, с волосами цвета красной меди, с прекрасным овалом лица, женственными покатыми плечами — она стояла в первом ряду российских прелестниц. При этом слыла умницей и владела незаурядным талантом общения. Поэтому была желанной в любом салоне.
Возможно, двусмысленный брак матери со Строгановым, о котором любили посудачить в столице, обозлил юную красавицу, а, может быть, от природы девушка была завистливой и язвительной. Многие побаивались ее острого язычка.
В общем-то жизнь Идалии складывалась неплохо. Пригретая удочерившим ее богачом Строгановым, она не нуждалась, вышла замуж за ротмистра кавалергардского полка Полети-ку, добродушного, доверчивого человека, который своей простоватостью раздражал хитрую и коварную Идалию, и она прозвала мужа «божьей коровкой».
К Наташе Гончаровой, похожей в своей наивности и доверчивости на «божью коровку»-мужа, Идалия привязалась давно. Те, казавшиеся слабостью и глупостью черты, раздражавшие ее в мужчине, казались ей достоинством в женщине, а точнее — в девочке Таше.
Идалия понимала, что ее женственной внешне натуре очень не хватает той внутренней женственности, которая есть в кузине Наташе. К тому же люди язвительные сами бывают чрезвычайно уязвимы и обидчивы, и обид обычно не прощают. Наташиному всепрощению Идалия завидовала. И пока та была девочкой, Полетика просто отдыхала рядом с нею, потому что рядом с кузиной можно было расслабиться, Натали никогда не скажет ничего обидного, не сделает пакость.
Когда же Натали стала выезжать в свет и вокруг нее завертелся рой мужчин, Полетика увидела в ней соперницу.
А уж выбор любимого поэта Полетики, кумира и любимца всех женщин, гениального Пушкина поверг ее в шок: брать в жены Наталью, хоть и отменную красавицу, но — простушку, каковою Идалия считала свою кузину! Она в очередной раз ужаснулась глупости мужчин, а к кузине стала относиться с той же язвительностью, с какой обычно относилась ко всем.
Наташа стала избегать встреч с Идалией. Обрадовалась, когда та перебралась на жительство из Москвы в Петербург и кузины стали редко видеться. И в этот раз, когда Таша и без того была уязвлена разговорами об увлечении жениха болдинской красавицей, разговаривать244
245
с кузиной ей совсем не хотелось. Но и отказаться говорить с Полетикой она не могла, все из того же простодушия, за который Идалия ее презирааа.
— Слышала уже? — начала Идалия, едва войдя в гостиную. Улыбнулась, глядя на смущенную Ташу:
— Вижу, что наслышана о похождениях своего женишка.
— Может быть, это просто сплетни, - попробовала возразить Наташа.
— Может, и сплетни, — оборвала ее Идалия. — Только очень правдоподобные для Пушкина. Ты стихи его почитай. Сколько женских ножек его очаровало. И прошел ли он мимо хотя бы одной хорошенькой женщины?
Натали замкнулась. И что бы потом Идалия ни говорила ей, отмалчивалась.
Глава 10
ВОЗВРАЩЕНИЕ ИЗ БОЛДИНА
Возвращение из Болдина. Подготовка к свадьбе. Ссоры Пушкина с тещей. Новогодний бал. Обиды и примирения. Смерть Дельвига. Лиза «голенькая». Квартира на Арбате. Мальчишник. Венчание.
Дева Наталья, глава 10
247
Последнее время, приезжая в Москву, Пушкин останавливался у Павла Нащокина. Они были знакомы давно, встречались в компаниях, поговорить наедине как-то не приходилось.
Но однажды разговорились и сразу поняли, что станут друзьями. Человек щепетильной честности, барин без барских предрассудков, богач и прожигатель жизни, вдумчивый читатель и эрудит, Нащокин давно боготворил Пушкина как поэта. Теперь стал обожать, как человека. И до конца жизни у Пушкина не будет друга более бескорыстного, задушевного, преданного и нежного, чем Павел Воинович Нащокин.
Нащокин четко сознавал, что Пушкин — гений, что это такой поэт, какого в России еще не бывало и, возможно, никогда больше не будет. Считал, что почти никто этого не видит, что почти все поймут гений Пушкина только тогда, когда поэта уже не станет. Так всегда бывает на Руси. Живой Пушкин многих раздражал, и они поэзию его воспринимали уже раздраженными.
Вот и теперь, вернувшись в Москву только к зиме, Пушкин остановился у Нащокина. Все вновь написанное он теперь вез к Нащокину, своему первому читателю и слушателю.
Долго не удавалось Пушкину наладить отношения с тещей. Она не верила, что Пушкина так долго держали в Болдине карантины.
Теперь уже Москва и Петербург сплетничали, что он загостился в Болдине из-за соседок, молоденьких барышень, да заигрался в карты в Нижнем Новгороде.
У Гончаровых уже и пялишницы были посажены за шитье невесте из тонкого батиста приданого, Наташа сама вышивала на простынях и наволочках свой вензель, а Наталья Ивановна придумывала все новые и новые причины, чтобы отложить свадьбу дочери.
Она жаловалась Пушкину, что свадьбу ей делать абсолютно не на что, выбила из Пушкина не только деньги на свадебные наряды невесты, на свои, а еще 11000 рублей на прочие расходы по свадьбе. Заставила Пушкина возить их с дочерью по московским соборам, к Иверской.
Ссоры жениха с тещей происходили каждый день и по всякому поводу. Горячий и прямолинейный, Пушкин не хотел уступать самодурству будущей тещи, тем самым еще более раздражая ее.
Наталья Ивановна жила, действительно, бедно. Ей приходилось содержать не только шестерых детей, но и больного мужа. А он тратил отпускаемую с заводов долю на содержание семьи по-своему, в основном — на себя.
У нее было свое имение - старинное село Ярополец, в пятнадцати верстах от Волокола-248
мска, родовое имение Загряжских, доставшееся Наталье Ивановне после раздела наследства отца между сестрами.
Там у нее была тысяча крепостных, только управляющий имения, пользующийся благосклонностью владелицы и полной ее неспособностью вести хозяйство, воровал так, что имение почти не приносило дохода.
И у Натальи Ивановны никогда не было денег. Бывало, что не на что было купить хлеба к обеду. И она часто занимала деньги у гувернанток и горничных. Должна была и булочнику, и мяснику.
Случалось, что девицы Гончаровы выезжали на бал в рваных туфлях. Это не было заметно, пока еще не вышли из моды длинные платья. Но мода последнего времени диктовала обнажать щиколотки, и тогда дырки на туфлях начинали сверкать, как бы быстро танцующая ни перебирала ногами.
Наташе однажды, чтобы протанцевать с женихом Пушкиным, не ударив в грязь лицом, пришлось срочно занимать туфли у подруги, Катеньки Долгоруковой. И та сидела в потайной комнате целый час, пока Наталья Гончарова оттанцовывала с женихом.
Говорили, что даже жениха дочери Наталья Ивановна старалась выпроводить из своего до-
249
ма до завтрака или до обеда, чтобы не кормить лишний рот.
Свадьба то и дело была на волоске. Порой Пушкин уже не хотел жениться, грозился оставить приготовления к свадьбе и уехать в Польшу. И уехал бы, если бы не печальные, а порой отчаянные глаза Натали, если бы его отпустил император. Но ему было отказано. Нащокин и Вяземский тоже старательно успокаивали Пушкина.
Наталья Ивановна в очередной раз обругала будущего зятя перед самым Новым годом и сказала:
— Мы хотим отдохнуть от вас. Новый год будем встречать в семейном кругу. — Кто это «мы»? — обозлился Пушкин, но, махнув рукой, как ошпаренный, даже не надев, а только накинув шубу, выскочил из дома Гончаровых.
Говорить с этой женщиной у него не хватало сил. Что-либо объяснять и доказывать ей — было бесполезно. Она всегда была уверена в своей правоте, совершенно не умела и не хотела слушать возражения. А если собеседник был настойчив в своих доказательствах, впадала в истерику.
Теперь Пушкину ясно было одно: новый, 1831 год, он будет встречать без Натали. Сгоряча решил мчаться в Петербург, зайти к Нащокину, взять саквояж и — в путь.
1250
Но у Нащокина Пушкин застал цыганский табор. Нащокин жил в гражданском браке с выкупленной у табора цыганкой Ольгой Сол-датовой. И вот встречать Новый год к ней явился весь известный в Москве Соколовский хор.
Пушкин встряхнулся. Среди цыган была и его любимица Демьянова, томная, прекрасная женщина с чудным голосом, Татьяна Демьянова, которую Пушкин слушал неоднократно. Он решил, что незачем мчаться в Петер-
272
Особенно много было студентов. От них в последнее время у Натали отбою не было. Сватовство к ней Пушкина, любимого поэта молодежи, заметно увеличило круг ее поклонников-студентов. Кое-кто влюбился в нее серьезно, по-бедности не мог посвататься, и теперь пришел проститься со своей любимой. Много было и просто зевак и любопытствующих. Казалось, вся Москва пришла к церкви Большого Вознесения. И Пушкина это порадовало, а Натали шарахалась от толпы, как испуганная птица.
Она совсем не была похожа на бесприданницу. Тетка Екатерина Ивановна Загряжская нарядила свою любимицу-невесту, как положено такой красавице. Февральская зима вьюжила. Приехали Гончаровы в церковь в роскошной карете, оплаченной Пушкиным. Натали вышла из кареты в беличьей шубке, белом пуховом платке, накинутом на фату. Ее сопровождал отец Николай Афанасьевич, видно, у него было очередное просветление ума.
Посаженным отцом Наташи выступал ее дядя, сенатор и тайный советник Иван Александрович Нарышкин, посаженной матерью — Анна Петровна Малиновская, мать задушевной подруги невесты Катеньки Малиновской. За ними шли князь Юсупов и начальник Московского архива иностранных дел Александр Федорович Малиновский.
273
К себе в посаженные матери Пушкин пригласил жену Вяземского, Веру Федоровну, но она занемогла перед самым венчанием, и Пушкину срочно пришлось искать замену. Исполнить эту роль охотно согласилась его дальняя родственница по отцовской линии Елизавета Петровна Потемкина, в девичестве — графиня Трубецкая, сестра декабриста Трубецкого.
Посаженная мать была всего на три года старше жениха, слыла одной из первых красавиц Москвы, так что присутсвовавшие на венчании невольно сравнивали красоту невесты и посаженной матери жениха. Но рядом с Наташей Гончаровой Потемкина явно проигрывала. А посаженным отцом жениха был Петр Андреевич Вяземский.
Жених, в медвежьей шубе, весело поглядывал вокруг, помахал рукой знакомым, пытающимся протиснуться сквозь толпу, громко засмеялся, когда кто-то в толпе прокричал:
— Бедная Натали! Куда ты идешь?
Но эти спокойствие и веселость Пушкина были маской. Он давно научился скрывать свои чувства от толпы.
Волновался он ужасно. И когда во время венчания, принялся надевать кольцо невесте, оно выскользнуло из его рук и упало.
«Плохое предзнаменование», — подумал Пушкин и стал наклоняться, чтобы поднять274
кольцо, но от смущения опять совершил неловкость, задев Евангелие, лежащее на аналое, и Евангелие тоже грохнулось на пол. От всех этих движений погасла свеча...
Пушкин взглянул на Натали и увидел, что она тоже напугана происходящим. Священник старался разрядить возникшее напряжение, но Пушкин совсем сник. Он вообще был очень суеверен, а тут столько всего «не к добру».
Дальше все прошло благополучно, и молодые с гостями отправились на Арбат.
Вяземский и Нащокин ушли чуть пораньше, чтобы встретить молодых на арбатской квартире с иконой.
Состоялось небольшое застолье, на котором присутствовали самые близкие люди из родных и друзей.
СЕМЕЙНАЯ ЖИЗНЬ
Печальное утро. Первый бал молодой четы. Счастье, Ссоры с тещей. Печальное расставание Таши с сестрами. Отъезд в С.- Петербург. Царское село. Прощание с детской влюбленностью.
Дева Наталья, глава 11 (Окончание)
276
И вот они одни.
Хоть Наталья Ивановна и запрещала дочерям читать романы, они читали. Когда девочки подросли, мать, не любящая летом жить у свекра, отправляла детей в Полотняный Завод, а сама уезжала в свой Ярополец. И тогда вся огромная и богатая библиотека деда была в их распоряжении.
Из книг, разговоров взрослых, девушки вроде знали все о семейной жизни и, как им казалось, психологически были готовы к ней. Однако Натали как любая девушка ужасно боялась этого первого уединения с супругом.
Пушкин, познавший более ста женщин, перед женой тоже сначала заробел. Страх девушки, явно читаемый на лице, ее смущение и стыдливость сковывали его пыл. Но он не позволил этой напряженности затянуться. Он так долго и терпеливо ждал этого момента, с огромным трудом подавляя свою страсть к Натали, что больше ждать уже не было сил.
Шутками и нежностью он успокоил Ташу, заласкал, зацеловал, наговорил множество возвышающих ее слов...
«Он милый и нежный», — думала Наташа. Она чувствовала, что сейчас Пушкин ее безумно любит.
И все-таки первая брачная ночь стала для нее тяжелым испытанием. Ей показалось, что
277
никогда эти интимные отношения ей не понравятся.
Она была недотрогой, кошкой, которая ходит сама по себе. Быть такой ей помогала замкнутость, неразговорчивость. При всей мягкости натуры, отзывчивости, даже покладистости, она была упряма и настойчива, когда задевались ее сокровенные чувства и принципы. И, защищая их, стояла, действительно, как крепость Каре, не отступая ни на пядь.
Такая стойкая и одновременно нежная натура, может, и не прижилась бы в мире, сломалась, погибла, если бы не глубочайшая вера Наташи в Бога. Библия учила чтить мужа, быть верной ему и покорной. Разумная головка Наташи говорила ей, что все женщины терпят в семейной жизни эту близость, значит, и она — должна. Должна покориться и безропотно выполнять свой супружеский долг.
Пушкин скоро уснул, а она долго не могла уснуть и молча молилась своей Богородице, просила помощи, просила дать терпения и умения помочь мужу.
Она опасалась, что из-за ее холодности Пушкин скоро разлюбит ее. К тому же увидит, что она — обыкновенная, простая, и скоро разочаруется...
И ждать пришлось недолго. Уснула Наташа только к утру, а когда проснулась на следую-278
279
ший день, то мужа дома не нашла. Слуги не сумели объяснить хозяйке, где барин.
Пушкин и зимой, и летом обычно вставал очень рано, в шесть или, по крайней мере, в семь часов, и отправлялся на прогулку. Она могла длиться не один час.
Не нарушил Пушкин заведенной привычки и после первой брачной ночи. И очень удивился, вернувшись после утреннего моциона, что молодая его супруга чрезвычайно взволнована его отсутсвием.
— Неужели нельзя было хотя бы записку написать, что ушел прогуляться? — упрекала мужа Натали.
Пушкин только теперь осознал по-настоящему, что полная его свобода закончилась вчера у алтаря, что теперь он не может распоряжаться собой так, как ему хочется, так, как ему вздумается.
Ему удалось успокоить Ташу, и они сели пить чай. Но едва успели попить чаю, как явились друзья Пушкина. Поздравить его. Натали показалось, что Пушкин уж слишком обрадовался гостям. За чаем он был какой-то смущенный, непростой, неловкий.
«Он тоже стыдится ночи», — подумала Наташа, и это ей понравилось. Смущение мужа вызывало нежность.
Компания была мужская. Натали не пригласили, она сначала отнеслась к этому мальчишнику спокойно, ей не очень-то и хотелось общаться, устала от вчерашнего и ночного, хотелось отдохнуть в тишине, и она, успокоенная теперь, что муж дома, уединилась с книгой.
Однако время шло, а мужчины все шумели, и муж к жене даже не наведывался. Натали устала от книги, принялась бродить по комнатам, осматривать квартиру, даже в дверях кабинета, где собрались мужчины, показалась так, чтобы280
муж увидал ее, но Пушкин не прореагировал на появление жены.
И Натали почувствовала себя очень одинокой в этой чужой квартире. Ее предчувствия и опасения оправдывались: Пушкин уже на второй день семейной жизни охладел к ней. Она расплакалась.
«Ему со мной скучно, — плакала Таша, — может, он и любит меня, но только страстью, а поговорить ему со мной не о чем: я мало образована, неразговорчива, ему со мной скучно. Но я с удовольствием бы послушала, тихо сидя в уголке, их мужские разговоры. Ведь, они о литературе и политике говорят. Мне тоже любопытно».
Пушкин расстался с друзьями только к обеду и, застав жену плачущей, очень удивился: с чего бы это...
Наташа рассказала все, о чем передумала, ожидая мужа. Пушкин радостно целовал ее и успокаивал:
— Вот так всегда поступайте. Не таитесь со своими обидами, а сразу все мне выкладывайте. И к друзьям со мной ходить будете. Я рад тому, что наши разговоры вам интересны. Вот объездим с представлениями родственников, и я введу вас в литературные кружки. Уверен, вам понравится. Там все просто, умно и без пития.
281
Однако через день Пушкин опять ушел из дома, пока Натали еще спала, не вернулся и к обеду. Наташа мучилась ревностью и обидой, а тут еще повар пристал, будут ли хозяин обедать. А что она могла ему ответить? Она сама не знала, накрывать для мужа стол или нет.
Натали не могла понять, неужели трудно написать записку о том, когда вернешься. Она уже не настаивала извещать ее, куда и зачем муж направляется, но считала, что Пушкин обязан говорить ей, когда вернется. Ведь, она беспокоится, как бы чего не случилось.
Пушкин вернулся только поздно вечером и не застал жену дома. Она уехала домой и осталась там ночевать.
Слуги сообщили ему, где Натали, и все-таки Пушкин разгневался и помчался по ночной Москве к Гончаровым.
Натали была уже в постели, но Пушкин потребовал, чтобы жена отправилась с ним. Проснулась Наталья Ивановна и набросилась на зятя:
— Третий день семейной жизни, а муж неизвестно где шляется! Девочка все глаза выплакала. О муже беспокоится...
Пушкин прервал возмущение свекрови:
— Вы не имеете права! Не имеете права поощрять непослушание мужу своей дочери! Она теперь моя жена, а не ваша дочь, и должна ме-282
ня слушать, а не вас. Мы сами разберемся в наших отношениях, без вашего участия...
Пушкин нервно бегал по гостиной и размахивал руками.
— Еще и на тебя, дуру, скоро руку поднимет, — кричала Наталья Ивановна Наташе. - Как я тебя отговаривала, как предупреждала...
Молчавшая до сих пор Натали, тихо сказала Пушкину:
— Я сейчас, — и пошла одеваться.
— Ну, и дура! — крикнула ей вслед Наталья Ивановна. — Потакай, потакай ему! Много слез тебе приведется вылить.
Дорогой домой Натали забилась в угол повозки и сидела тихо, как мышка. Пушкин тоже молчал всю дорогу. А дома отправил слуг на их первый этаж и принялся воспитывать жену.
Он внушал Натали, что к мужу и жене общество и религия предъявляют разные требования.
— Вы, Наталья Николаевна, только что перед алтарем дали клятву. Вы, конечно, можете съездить к сестрам, но лучше, если будете приглашать их к себе. И они будут рады уехать от самодурки-матери, и я, вернувшись домой, буду заставать свою жену дома, а не ездить по Москве в поисках беглянки.
Натали тихо плакала. Пушкин обнял ее, приласкал:
283
— Вы верите мне, что я люблю вас? Натали неуверенно кивнула головой. Пушкин осушил поцелуями ее слезы и сказал:
— А теперь говорите, что там еще наболело на вашем сердечке. Хоть и поздний час, но лучше перед сном выяснить все ваши тревоги. Договорились мы, что вы никогда не будете затаиваться со своими печалями, и все будете мне рассказывать?
Натали опять молча кивнула.
— Вот и выкладывайте.
Натали шептала, как ей печально и скучно одной в чужом доме. Как неудобно было перед слугами от того, что она не знала, ждать мужа к обеду или нет. Как она беспокоилась за Пушкина, когда он не вернулся ни к обеду, ни к ужину.
— Я привык вообще не обедать, а ужинать в шесть вечера.
— Как?! — удивилась Таша, — голодный весь день?!
— Я так привык. И вы, Наталья Николаевна, только что перед алтарем дали клятву уважать своего мужа. А, значит, и доверять ему.
— Не у женщин я был и не с приятелями кутил. Мы у Вяземского обсуждали очередной номер «Литературной газеты».
Наташа поверила и корила себя: «Он прав. Я не должна держать его при себе. Господь дал284
ему большой талант и много ума. И его долг использовать все это для блага людей. А я? Я должна стать его помощницей, верной, терпеливой, заботливой. Надо найти себе занятие, чтобы не томиться в ожидании мужа. И надо попросить его давать и мне какие-то задания, чтобы я могла быть для него полезной».
Когда Натали на следующий день поделилась с мужем своими ночными размышлениями, Пушкин сначала звонко рассмеялся, так что Натали чуть было снова не обиделась на мужа. Но Пушкин оборвал смех, увидев надутые губы своей Мадонны:
- Вот и умница, вот и умница! Я всегда знал, что ты - умница, моя красавица! Вот всегда и будь такой, радость моя. Не уподобляйся матери. Сварливость не украшает женщину. И желание встать вровень с мужчиной — тоже. А о предложении твоем я подумаю. И кажется мне, что скоро я так загружу тебя перепиской моих рукописей, что ты караул закричишь. Обещаю также приучить себя предупреждать тебя, если собираюсь задержаться где-то надолго.
Примирение было достигнуто. Они незаметно перешли на «ты». Оба остались довольны друг другом.
Через неделю Пушкины затеяли прием, бал. Пушкин представлял свою жену. Общество бы-
285
ло небольшое, князь Юсупов, братья Булгаковы, друзья Пушкина, сестры Натали...
Натали в роли хозяйки была очаровательна.
Бал начался с традиционного променада — полонеза. Пушкин с женой, взявшись за руки, пошли по залу ритмичным, мягким шагом, с плавными приседаниями, взглядами, и кивком головы пригласили гостей последовать их примеру. И гости парами устремились за молодыми.
— До чего ж хороша и грациозна юная жена, — шептали мужчины, боясь обидеть своих дам.
Танец сам по себе развеселил и разогрел гостей. Но не успели танцевавшие остыть и отдохнуть, как распорядитель бала, в роли которого выступал сам Пушкин, объявил фарандолу.
И пошла веселая суматоха с завертыванием танцующих, взявшихся за руки, в спираль, развертыванием спирали. Потом строили «мосты» и ручейками бежали под ними. Все разрумянились, развеселились. И Пушкин пригласил гостей отдохнуть к столу.
Большое застолье не планировалось. И не столько из экономии, сколько от отсутствия помещения для этого. Прямо в танцевальном зале расставили по углам столики с пирожными, фруктами и напитками. Каждый мог подойти к ним в любое время. А сейчас устремились все.286
Наташа и Пушкин, каждый сам по себе, ходили от столика к столику, по-хозяйски следя, чтобы всем гостям было удобно, чтобы всем всего досталось и чтобы никто не чувствовал себя на балу неуютно.
Наташа в роли хозяйки умиляла Пушкина, а гости восхищались юной хозяйкой и постоянно хвалили Пушкину жену. Они вдвоем прекрасно смотрелись рядом, несмотря на разницу в росте: весь сияющий от счастья первый в России романтический поэт и скромная девочка с удивительной романтической красотой.
Пушкин смотрел на нее с обожанием, она на него с любовью и заботой.
— Они как голубки! — говорила сестра Пушкина Ольга брату Левушке.
С молодой женой наперебой танцевали все мужчины. Старик Юсупов сожалел, что нет у него сил потанцевать с красавицей-хозяйкой. Пушкин тоже не терялся, приглашая дам, одну задругой. Он веселился, но поглядывал за женой, и несколько раз поймал на себе ее любопытствующий, тревожный взгляд. Усмехнулся про себя: «И эта чудесница еще ревнует
меня!»
- Славный бал, - говорили гости, — просто не верится в такое скорое перерождение Пушкина. Всю жизнь прожил по трактирам — и вдруг такое завел хозяйство.
287
За окном бушевала вьюга, а в доме Пушкиных было тепло и светло. Гости не расходились до трех часов утра. Танцевали еще вальс, опять польку, а потом затеяли шарады. Вечер удался, говорили, расходясь, гости.
Так началась их семейная жизнь.
Холодность Наташи сначала беспокоила Пушкина, вызывала сомнение в мужских способностях, но и возбуждала:
Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем, Восторгом чувственным, безумством,
исступленьем,
Стенаньем, криками вахканки молодой, Когда, виясь в моих объятиях змией, Порывом пылких ласк и язвою лобзаний Она торопит миг последних содроганий!
О, как милее ты, смиренница моя! О, как мучительно тобою счастлив я, Когда, склоняяся на долгие моленья. Ты предаешься мне нежна без упоенья, Стыдливо-холодна, восторгу моему Едва ответствуешь, не внемлешь ничему И оживляешься потом все боле, боле -И делишь наконец мой пламень поневоле!
Он был упоен своей красавицей, а она тихо и твердо растила из себя, юной, флегматичной девочки женщину, жену...288
И Пушкин высоко ценил ее старания. Он обожал Ташу, и часто себя корил:
Когда в объятия мои Твой стройный стан я заключаю И речи нежные любви Тебе с восторгом расточаю, Безмолвна, от стесненных рук Освобождая стан свой гибкий. Ты отвечаешь, милый друг, Мне недоверчивой улыбкой; Прилежно в памяти храня Измен печальные преданья, Ты без участья и вниманья Уныло слушаешь меня... Кляну коварные старанья Преступной юности моей И встреч условных ожиданья В садах, в безмолвии ночей. Кляну речей любовный шепот, Стихов таинственный напев, И ласки легковерных дев, И слезы их, и поздний ропот.
И опять ползли сплетни в обеих столицах. Пушкину приписали стишки:
Хочешь быть учтив - поклонись. Хочешь поднять — нагнись; Хочешь быть в раю — молись, Хочешь быть в аду — женись!
289
Кто-то прозвал молодых Вулканом и Венерой. Никто из знавших Пушкина, даже близкие друзья, не верили, что Пушкин остепенится, считая его вообще не способным к семейной жизни. И опять одни жалели Пушкина - не долго придется ждать рогов ему. Другие вздыхали по Натали: бедная девочка. Смеялись:
— Пушкин боится встать рядом с женой-красавицей, потому что рядом с нею выглядит еще уродливее и ниже. Ведь, он на пятнадцать сантиметров меньше жены.
— Гончарова — девочка беленькая и чистенькая, пока — неловка и неразвязна, а глаза — лукавые, как у гризетки, так что бедному Пушкину нужен глаз да глаз за женушкой. Московши-на отражается на ней довольно заметно. У девочки нет вкуса, это видно по безобразному ее наряду. Она даже просто неопрятна, скатерть и салфетки запачканы. Ясно видно, что хозяйка -никудышная, — судачили побывавшие в доме на Арбате незванные друзья.
На самом деле многие просто пытались поухаживать за неопытной женой-красавицей известного поэта. Одни от искренней влюбленности в Натали. Другие — от развратности, которая процветала и в девятнадцатом веке. Девушки тогда держали себя, в основном, строго. А жены часто вели свободный образ жизни без осуждения общества. Может, по причине зак-
290
лючения браков не по любви, а по материальным мотивам. Может, потому, что в этих браках муж был старше жены на двадцать-тридцать лет, и закрывал глаза на женские шалости. Да и расторгнуть брак тогда было почти невозможно. Обычно супруги, не оформив развода, просто жили отдельно и каждый своей жизнью. Так что у каждой дамы был, говоря современным языком, гражданский муж, или любовник.
Пушкин тоже был «старым» мужем, а его жена — бедной невестой. Многие не верили, что Натали полюбила непривлекательного мужчину Пушкина, и спешили потоптаться рядом с красавицей, подбодрить ее своими ухаживаниями, соблазнить.
Получив отпор красавицы, злословили, сочиняли свои приключения с Натали, хулили ее.
Таковые находились даже среди друзей Пушкина, которые не хотели терять его для себя, ревновали к жене, а свое коварство оправдывали тем, что якобы испытывают молодую жену на стойкость и пристойность.
Так что жизнь Наташи после свадьбы очень быстро осложнилась. Доверчивость к некоторым друзьям мужа — поколебалась. И Пушкин стал заставать жену в слезах довольно часто.
Пушкин устранил осложнение резко:
— Не принимай без меня ни одного моего друга и знакомого. Даже самого близкого. Не
291
выходи к ним. Пусть слуги говорят, что мужа нет, а жена не принимает. И без всяких пояснений. С друзьями я сам объяснюсь, а недругам нечего у нас делать.
И все-таки Натали с трудом привыкала к роли жены знаменитого поэта. Все старались через нее узнать, не написал ли муженек чего новенького, просили у нее стихов Пушкина.
Надо было юной женщине учиться обходиться с навязчивыми просителями по-светски, отказывать, не обижая и не вызывая их гнева.
Пушкин держался молодцом. Вовсю развлекал свою молодую жену. Чуть ли не каждый день они с Ташей ездили к кому-нибудь представляться, знакомиться, на балы, на катания, в театр... Пушкин был по отношению к жене безупречен.
292
Еще стояли легкие морозы, Натали в голубой бархатной шубке, в меховой шапке, как королева, выходила из дорогой кареты, которую нанимал для разъездов Пушкин. Он очень старался сделать своему бриллианту достойное обрамление. Деньги беречь он никогда не умел и теперь быстро растрачивал все появившиеся.
А Натали беззаботно блистала. Говорили:
- Жена Пушкина — прелесть как хороша.
И Пушкин писал другу: «Я женат и — счастлив; одно желание мое, чтоб ничего в жизни моей не изменилось - лучшего не дождусь. Это состояние для меня так ново, что, кажется, я переродился».
Он, действительно, переродился. Все отмечали, что сумасброд Пушкин стал сдержан, рассудителен, пристоен, галантно ухаживает за своею прекрасною женой и смотрит на нее с обожанием.
И после медового месяца не разочаровался Пушкин в своей Мадонне, писал другу: «...женка моя прелесть не по одной наружности...»
Только творчеством заниматься было уже некогда, и это начало тяготить Пушкина. И тут Таша поддержала его, она тоже устала от бурного общения, тоже беспокоилась, почему Пушкин совсем ничего не пишет, не она ли тому виной.
293
Они стали избегать компаний. Пушкин становился домовитым домоседом, всячески отмахивался от стараний Вяземского увезти его из дома, не прерывать полностью дружеских связей, так необходимых в издательских делах.
Пушкин нехотя, при настаивании Натали, соглашался с Вяземским и выезжал на немного. Это домовитое настроение и творческим делам было на пользу.
Однако говорили, что Пушкин в первые же месяцы семейной жизни так поистратился, что заложил бриллианты жены.
Другие спорили, что заложила бриллианты Натали теща, чтобы справить наряды дочери, но выкупать драгоценности предоставила зятю.
С деньгами, действительно, было уже плохо. Пушкин надеялся, что оставшихся от заложенного подарка отца им хватит на первый год жизни. Но оба молодожены хозяйство вести не умели, да Натали и не перечила мужу, когда он зазывал друзей к себе, нанимал дорогую карету чуть не каждый день.
Через неделю после венчания Пушкин писал тестю в Полотняный Завод: «Спешу известить Вас о счастии моем и препоручить себя Вашему отеческому благорасположению, как мужа бесценной внуки Вашей, Натальи Николаевны. Долг наш и желание были бы ехать к Вам в деревню, но мы опасаемся Вас обеспоко-
294
ить и не знаем, в пору ли будет наше посещение. Дмитрий Николаевич сказывал мне, что Вы все еще тревожитесь насчет приданого, моя усиленная просьба состоит в том, чтоб Вы не расстроивали для нас уже расстроенного имения; мы же в состоянии ждать. Что касается до памятника, то, будучи в Москве, я никак не могу взяться за продажу оного и представляю все это дело на Ваше благорасположение.
С глубочайшим почтением и искренно сыновней преданностью имею счастие быть, ми-лостливый государь дедушка,
Вашим покорнейшим слугой
и внуком.
Александр Пушкин».
Однако теперь Пушкин уже серьезно был озабочен стремительным опустошением своего кошелька, теребил друга Плетнева, ведущего его издательские дела, чтобы тот поживее вершил их и присылал деньги.
Отравляла семейную жизнь Пушкиных и Наталья Ивановна. Она хотела выкачать из влюбленного зятя как можно больше, постоянно упрекала его в жадности, мол, мало тратит на красавицу жену. Уговаривала дочь быть требовательной к мужу, его мужские компании ограничивать, упрекала и пилила зятя прямо при Натали, чего Пушкин не выносил.
295
Он хотел сам руководить женой, без тещиного влияния, без унижающих его мужское достоинство нравоучений.
Он не мальчик, чтобы так обходиться с ним. Поэтому между ним и Натальей Ивановной то и дело вспыхивали ссоры. А однажды Пушкин даже выгнал тещу из своего дома, когда она принялась внушать дочери, что лучше, пока не поздно, разъехаться с мужем.
Уже через полтора месяца после венчания Пушкин писал в Петербург Плетневу, прося быстрее подыскать ему дачку. И хотя квартира на Арбате была оплачена до июля, он твердо решил уехать из Москвы как можно скорее. В крайнем случае дотянуть до мая, чтобы не нанимая квартиры в Петербурге, из экономии, сразу уехать на лето в Царское Село.
Царское Село влекло Пушкина по экономическим соображениям: квартир пустых много — недорогие значит, жизнь дешевая. Экипажа не нужно. Только так можно сэкономить рублей тридцать, а этого хватит на месяц скромного пропитания всей семьи со слугами.
Но Царское влекло и уединением «вдохновенным», «в кругу милых воспоминаний и тому подобных удобностей».
Последние полгода предсвадебная и послес-вадебная суета не давала возможности посерь-296
езному засесть за работу. Замыслы уже мучили Пушкина своей невысказанностью.
А в Царском должно быть сейчас тихо и уединенно. Петербург рядом, издательские дела можно вести, не прерывая отдыха и не отрываясь от семьи.
Натали была согласна с мужем. Мать и ей надоела своими поучениями и придирками.
Наталья Ивановна, действительно, втайне от жениха, основательно поистратилась, устраивая судьбу младшей дочери. Она любила Ташу больше всех за ее кроткий нрав и глубокую религиозность.
Александра и Катерина, увидев, при этих хлопотах, что у матери все-таки есть какие-то средства и что она просто прикидывается перед ними обедневшей, открыто возмущались прижимистостью матери, упрекали ее в том, что по ее вине они могут остаться старыми девами.
Наталья Ивановна глубоко обиделась на дочерей. Не о них ли она думала, когда отговаривала Ташу повременить с замужеством, пока сестры не найдут женихов?! Не о них ли думала, когда, тратя нервы, пыталась выудить у жениха Таши как можно больше?! Не маленькие, уже должны понимать, как матери тяжело вести дела при больном их отце, полностью снявшем с себя заботу о детях.
297
— Вот и поезжайте в семейство дражайшего папочки, — сказала она дочерям, — а я, такая плохая, отдохну от вас. Вы вполне взрослые, чтобы без меня устраивать свою судьбу.
Сыновья уже были пристроены...
Печальным было расставание Натали с сестрами. Они уезжали в Полотняный и не только на лето, а на постоянное проживание. Наталья Ивановна говорила, что устала от забот о младшей дочери и хочет отдохнуть одна в своем Яропольце. Оставлять же старших дочерей в Москве с нездоровым отцом и без присмотра невозможно. Пусть поживут все в Полотняном, под опекой дедушки.
И в Москве-то они не так часто выезжали в свет, а теперь отдадут свою молодость деревенской скуке. Они плакали навзрыд, прощаясь с Ташей. И тоже вся в слезах, Натали навсегда запомнила эту печальную сцену, и дала себе слово обязательно помочь сестрам, вытащить их из Полотняного в столицу.
В такую долгую дорогу Натали отправлялась впервые. Хоть и мало было ее приданое, но сундуков и коробок набралось предостаточно. Многочисленные родственники насовали ей в дорогу много подарков: и нарядов, и варений, и пирогов. Пушкин ехал налегке.
Дорога была длинной и утомительной. Даже этот, центральный тракт, был в плохом сое-298
тоянии. Карету трясло, кидало из стороны в сторону.
Чтобы отвлечь Натали от скверной дороги и скуки, Пушкин принялся обучать ее игре в шахматы. Натали обрадовалась. Ей давно хотелось освоить шахматы. И Пушкин был удивлен находчивостью своей жены. Она все хватала на лету, требовала от Пушкина все новых и новых партий. И к концу пути даже обыграла его.
Пушкин возбужденно хохотал и грозил жене пальцем:
- Нельзя обыгрывать учителя! Не смейте, Наталья Николаевна! Вы, наверняка, где-то схитрили, а я зазевался, потому что мне уже надоели шахматы, а вы никак не угомонитесь.
В Петербурге он последнее время всегда жил в трактире Демута, туда он и привез свою молодую жену. Трактир находился в центре Петербурга, недалеко от Зимнего дворца.
Они сняли номер из двух комнат, очень скромный. Но оба не были избалованы роскошью. Наташе Петербург нравился, но и пугал множеством народа, высокими серыми каменными домами.
Предполагалось, что они проживут тут день-два, но получилось гораздо больше. Хоть многие питерцы уже разъехались по дачам и имениям, оставшиеся все хотели непременно увидеть Пушкина с женой, посмотреть на него
299
нового, расставшегося с юношеской неугомонностью, и на женщину, которая сумела обуздать закоренелого холостяка и гения.
Пушкин планировал прожить в Царском до января, поэтому квартиру искал теплую, небольшую, слуг брали с собой немного. Нужны еще кухня, да сарай. А вот без сада и обойтись можно, все Царское — сад. Главное, чтобы кабинет был!
Такую «фатерку» ему и подыскал Плетнев в Царском Селе, на углу Колпинской и Кузьминской улиц, в доме вдовы царского камердинера Китаева. Дом был новый, теплый, удобный, оригинальный и красивый. Угол, выходящий на две улицы, был закруглен, четырнадцать ампирных колонн украшали его.
В доме было десять комнат. Пушкин выбрал под свой кабинет комнату в мезонине: почти весь день в ней будет солнце, а Пушкин любил жару.
Мебель дали им во временное пользование Вяземские. Натали предложила купить шторы на окна, а Пушкин сказал:
— Обойдемся. Пусть солнце гуляет по комнатам, а любопытствующие не увидят ничего — высоко окна.
Только устроились, Пушкин потянул жену к Лицею, в парк. Почти бегом тянул ее по алле-300
ям, то вдруг останавливался, оглядывался кругом, будто иша знакомые места, то мчался дальше. Потом вдруг усадил ее на скамейку и велел сидеть, не двигаясь, над книгой, а сам куда-то исчез. Натали, не поднимая головы, поискала мужа взглядом и не смогла сдержать улыбку. Пушкин прятался совсем рядом в кустах акации и глядел на нее восхищенным взглядом.
— Мальчишка, — подумала она, пряча улыбку, — тридцатилетний мальчишка.
Он уже тянул ее дальше, ставил у фонтана в профиль, приказывал стоять не двигаясь, а сам убегал дальше по аллее и издали смотрел на нее.
Таша была близорука и не видела теперь выражение лица мужа, но женская интуиция подсказывала ей, что Пушкин любуется ею, что он будто сравнивает ее с кем-то из своего прошлого, что ему очень хочется, чтобы она оказалась похожей на какую-то женщину из прошлого, и ей не хотелось разочаровывать его. «Наверное, он очень ее любил, — думала Натали о той невидимой сопернице, — почему-то та отвергла Пушкина, и теперь ему очень хочется, чтобы я вытеснила тот давний, но живущий еще в его сердце образ давней любимой, чтобы я была похожей на нее».
301
Это сравнение не унижало ее и даже не обижало, потому что Натали ясно чувствовала, что оправдывает надежды мужа. Пушкин был в самой настоящей эйфории, в счастливом возбуждении.
«А ведь мы уже полгода, как женаты, — тоже радостно думала она».
Могло бы и притупиться первое чувство, а Пушкин будто еще больше влюблен и не скрывает этого, восхищается ею и своей любовью, как будто только сейчас открыл в жене еще что-то новое, по-настоящему восхитительное и кричит об этом на всю ивановскую.
Чуткое сердце Наташи Гончаровой не ошибалось. Пушкин, действительно не случайно водил ее по Царскосельскому парку, и, действительно, сравнивал с нею свое детско-юношеское воспоминание, свою первую настоящую любовь к недосягаемой женщине, императрице Елизавете Алексеевне, образ которой, уже умершей, носил в сердце до самой влюбленности в Натали...
ВТОРАЯ КНИГА ТРИЛОГИИ: http://nerlin.ru/publ....0-10714