Публикуется впервые.
-
На перекрестке станичных улиц у добротного каменного дома на длинной скамейке в густой тени старой айвы сидели казаки, отдыхающие по случаю воскресного дня. Кто курил трубки-носогрейки с короткими чубуками, кто – самокрутки с пахучим турецким табаком.
Остановились, тоже закурили. Разбитной казак и балагур Гришка, урядник из железнодорожной охраны подразделений МПС, предложил выпить за воскресный день, за встречу… Вроде бы и рановато, солнце еще не взобралось в зенит над главным куполом храма, да и не шпарило оттуда долину реки, но… Казаки беспечно сплюнули: а, мол, давай! Чего там!
За стволом айвы была припрятана уже початая бутылка прошлогодней чачи, прикрытая граненой стопкой, в миске яблоки, абрикосы. Причастились было по одной, а вдруг прямо навстречу идут, степенно переговариваясь, учитель станичной школы Данила Иванович, настоятель храма отец Андрей и пожилой мулла из мечети соседнего ингушского аула.
Казаки почтительно встали и вежливо поздоровались. Купец Нил Григорьевич, хозяин лучшей торговой лавки в округе, первым шапку ломал перед учителем, да в пожертвованиях на школу не скупился. «Выучатся казачата - сторицей верну!» - шутейно говаривал он про себя, оправдываясь перед родней за траты.
Лето еще только заканчивалось, но уроки в школе уже начались. Учитель опасался, что из-за сбора урожая многие его ребята занятия пропустят. Даже в семьях справных зажиточных казаков дети вовсю помогали родителям, и это было нормой.
- Ну, как там мой Константин? – с внутренним страхом спросил Нил.
- Старается, умный отрок, науки постигает, один из лучших будет. Ему бы в гимназию на будущий год!
- Он у меня во Владикавказ, в коммерческое училище пойдет! – довольным голосом заключил купец, краем глаза оглядывая казаков, несколько рисуясь перед станичниками.
- А мой как? – спросил урядник.
- Мал он еще, но вот в арифметике и в счете силен, а в словесности отстает пока, да еще подтянется! – снисходительно ответствовал учитель. Он да его молодая жена из далекого Ростова – вот и вся педагогика в станице. Но в других и такого не было – чем и гордились. Атаман через своих родственников, что в Новочеркасском казачьем кадетском корпусе служат, нашел учителя – да и выписал сюда. Сам ездил уговаривать! Улестил, уговорил – а как же!
Вот с тех пор все станишное обчество его и содержит. Дом, вон, отремонтировали, школу облагородили – из старого дома соорудили, а точнее – из двух сразу. Деньги, оно конечно – лишние не бывают, … а ежели кто недовольный… Но идти против казачьего круга – явно себе дороже станет. Даже записные ворчуны помалкивали. А строили сами – нашлись умельцы, с талантом. Не только шашкой вертеть да стрелять из чего хошь…
А на следующий год настоящую школу ставить будем – так приговорил казачий Круг. А значит так оно и будет!
Тут и Трифон Матвеевич храбрости набрался и вопросил учителя. Плохого не ждал, его Кирюха был никого не хуже, да и силищи немереной, коня удерживал, одной рукой двухпудовик тридцать раз выжимал. А годов всего-то пятнадцать! Хотя и вымахал…
- Должен огорчить вас, уважаемый Трифон Матвеевич! Я уже почти неделю Кирилла вашего не вижу, думал, не заболел ли? Все зайти собирался, а вот и вы сами! Да и если за партой сидит, то толку не много! Мыслями где-то далеко от нас бродит!
И вся почтенная троица неспешно пошла в гости в нарядный дом настоятеля, построенный, по обыкновению, из самана, беленного известью. Кто побогаче – тот еще кирпичом по внешнему контуру обкладывает или доской обшивает. Новые веяния – говорил учитель. Он-то учен, он-то знает!
Там, в доме радушного хозяина, они пили чай с медом, с конфетами и вкуснейшими пышными пирожками, испеченными попадьей. Вели неспешные уважительные беседы на разные темы, в том числе и пространные теологические споры. Но – корректно, и без экстремизма. При этом ловцы душ человеческих поочередно играли в шахматы, в нарды, вели счет победам и поражениям. Отец Андрей и Данила Иванович позволяли себе по стаканчику густой, вкуснейшей монастырской настойки. Мулле Идрису даже для приличия спиртного не предлагали - уважали друг друга, знали, что – «харам»... Кроме того, все трое твердо знали, что в грехе равно виновен и тот, через кого приходят соблазны. А вот этого никто не хотел! Ученые же, добрые люди!
Тем временем, ошарашенный новостью Трифон Матвеевич стоял столбом, в гневе смяв в руке фуражку с голубоватым околышем. Потом длинно, искусно выругался в унисон своим кровожадным мыслям и, сорвавшись с места, широкими шагами заспешил к своему двору.
Казаки замолкли, провожая его взглядами. Григорий открыл было рот, собираясь, видимо, ехидно проехаться в его сторону колкими словами, но тут же схлопотал локтем под ребро от Филиппа. Больно!
– Ты бы помолчал! Здоровее будешь! –вглядываясь в него сквозь прищур глаз сказал Десятинный. – Я с ним, с Трифоном-то, в конно-артиллерийской батарее турецкую войну отломал. Рядом, в одной палатке спали, под брюхом у коней зимой грелись ночами. Так вот, под Плевной стра-а-ашный бой был, прислугу у орудия побило, меня тоже задело – до сих пор рана к непогоде ноет.
А тут вдруг башибузуки из-за холма да под леском вынырнули и рысью – на батарею. Орут, саблями машут, платки и башлыки вьются крыльями – жуть! А у орудия – один Трифон, даже без шашки, с одним банником, из винтовки Бердана все патроны расстреляны, гильзы валяются под ногами. Пятеро их было тогда, уже готовы прирубить, да пушки заклепывать, затворы ломать…
– Ну и что?
– Да банник-то – пополам, а башибузуков… Всех их за батарейным валом, болезных и схоронили… Да и то сказать – от них немного осталось, если по-совести – перекрестился Филипп, вспомнив картинку.
– А говорили – десять! – встрял кто-то из молодых казаков. Легенда эта была расхожей во всем терском войске, а тут, оказывается, и очевидец есть, даже участник подвига…
– Не-а, пять! Сам помогал землей засыпать, помню. Как вчерась было! Рука-то моя на перевязи была, картечину поймал, так еще и болела, ночами слезьми исходил. Вот…
Да, как пошел Матвеич-то на них – уже фершала не тревожь! Не понадобилось! Сам «Белый генерал» Скоболев ему «егория» на грудь, а потом еще медаль за храбрость по ходатайству командира батареи ему пришла… Вручают ему крест, а Трифон и говорит: «Надоть бы железные банники делать, а то деревянные-то ломаются-то об басурманьи горбы»!
А генерал ему и говорит: «Ну, положим, банников-то железных мы понаделаем, вон, на дивизионную кузню прикажу, всего и делов! А вот где я Трифонов Белохлебовых столько найду?»
– Брешешь, небось? – поинтересовался седой казак с георгиевским крестом на черкеске с серебряными газырями.
– Да это старая-старая байка – смеялась молодежь – еще с Бородинского сражения, где эти слова говорил генерал Костенецкий, тоже наш, из казачков, только с Дона, шесть с чем-то футов в нем было! Эскадрон польских улан в одиночку сокрушил, коням хребты ломал – плакал, казаку кони родня. А эти ляхи, трижды клятые, вместе с французами к нам за люлями приходили, и сам Александр Первый на побоище глядел и казаками и пушкарями восхищался, вот! И наградил щедро, а донцам подарил двухпудовую полковую братину! А ты брешешь!
– А, может, и брешу! – легко согласился казак: Давно дело-то было, Кириллу-то уже пятнадцать. А тогда еще и икринкой не был! – добродушно ухмыльнулся Филипп. – Так вот, Гришка, к чему это я: попадешься ты ему, как башибузук, да под горячую руку...
– Да понял я, понял!!! – поморщился урядник, украдкой потрогал свою челюсть – цела и на месте. Это пока. Да такая байка была, в точь-точь – при Наполеоне еще рассказывали! – Значит была? И я говорю: правда, а на одной ли, али другой войне – дело другое!
Испуганно взвизгнула петлями и грохнула крепкими плахами калитка, мотанувшись на петлях
– Кирюшка!!! - призывно взревел отец, очевидно, вошедший во двор в боевом настроении.
Здоровенная кавказская овчарка, злобный кобель Абрек (соответственно имечку, по характеру), глянув на хозяина, тренированным движением спрятался в свою уютную будку за поленницей у ворот. Пришла гроза! Или даже хуже – когда хозяин в таком настроении, это – нет, даже слова-то приличного вот так, сразу не подобрать!
И точно! Кирилл опасливо выглянул из-за конька крыши, к которому была любовно пристроена старая голубятня, сработанная еще руками отцова брата. Белые голуби описывали круги в воздухе, из-под небесной выси обозревая родную станицу. Разбойничий свист хозяина не давал им садиться на родную крышу. На чердаке, в зимней части голубятни встревожено ворковали голубки, высиживающие птенцов в отдельных клетях, в гнездах, устланных перьями.
– Кирюха, выходи, подлец! Все равно споймаю! Только хуже будет! – кричал Трифон Матвеевич басом. В его руках уже были вожжи, сорванные им с ухналя, прибитого к забору у коновязи.
Волосы взъерошены, казалось, даже его роскошная борода шевелилась от возмущения.
«Так! Влип! Интересно, чего это он?» – озаботился парень. Навстречу отцу вышла вечная хлопотунья матушка с кипельно-белым полотенцем в руках. С чистым фартуком поверх домашнего платья. Обычно она умела укрощать любые взбрыки отца, даже тогда, когда он вволю нагулеванивался с казаками. Да так, что тот прощения просил, чего никогда с другими не бывало. Но не сегодня!
– Отстань, Надежда! Не встревай! Где твой сын?
«Ага! Твой сын! Когда есть повод гордиться мной – Ей-Богу, такое тоже бывает – тогда я – его сын! А ежели наоборот… то ему надо поделиться с мамой ответственностью! А то и обвинить ее во всех неприятностях и грехах! Чудно! Так-то оно так, но все-таки интересно – какая такая муха его укусила? Даже – целый шмель?»
Лестница на чердак затрещала и прогнулась под тяжелым весом массивного тела старшего Белохлебова.
Пригнувшись, Кирюша ужом проскользнул к водостоку, извернулся, повис на руках и почти бесшумно спрыгнул в палисадник, перебежал к амбару, на задний двор, перекатился через грядки табака, и – под навес, крытый охапками сухого камыша поверх горбылей лещины. Там, опасаясь дождя, отец поставил телегу с мешками муки, которую привезли с мельницы.
Странно! Отец вовсе не был пьяным, а, если брать по местным понятиям, то даже выпившим не считался бы. Но… Вроде бы и ничего особенного, но при друзьях-приятелях, сослуживцах… Да еще если сыновей других хвалили, а его Кирилла, первенца и наследника… мягко так, вроде необидно, недоумком обозвали… А он-то жилы рвет, чтобы к науке приучить, выход в люди дать… Орясина! Облом! Ну я ему, сейчас-сейчас – так думал Трифон, казак не злой и с понятием, но иногда как шибанет ему что-то вдруг в башку, так только держись! Да-да!
– Что ж ты, Кирилл, меня так-то на все общество-то позоришь? – грозно изрек он, – Почему в школу не ходишь? Меня с матерью слепыми дурнями выставляешь? У всех дети учатся, а ты-ы-ы…
Таким образом старый вояка и заслуженный кавалер накручивал сам себя, того не замечая…
Но тут… вожжа, что ли, под черкеску ему попала, или какая ведьма злыдней в муку подсыпала, да только кровь бросилась ему в голову, глаза налились красным, и он пошел на сына, как бык. Только пены изо рта и не хватало!
Кирилл стоял, опустив голову. А что? Заслужил, батяня-то кругом прав! Ну и достанется, ну и пусть! Да не в первой! И не закричит он, и слезинки не уронит! Подумаешь! Только кто-то внутри шепчет: «Вскрикни, попроси прощения – батя отходчив. Бить сильно не будет, так, для порядку!» А кто-то другой тоже говорит, но: «Нет, терпи, не ломайся! Они еще пожалеют! Я им еще покажу!»
И не кричал Кирюшка, и не ломался, и прощения никогда не просил. Мать обычно убегала куда-то в горницу – от ее заступничества только хуже и выходило. Вот так бывало.
А вот сегодня, увидев злое, нездешнее лицо мужа, она квочкой бросилась защищать свое дитя. И Трифон сделал то, что никогда не делал – поднял руку с вожжами на свою любовь, на свою жену Надежду.
– Мама! – вскрикнул Кирилл, а дальше… Вожжи сами-собой вырвались из здоровенной лапы Трифона. Больно – чу-уть слезы из глаз не брызнули у ядреного казака. Быстро и неожиданно, надо сказать, вырвались. Чуть не с пальцами вместе. Земля сама по себе ушла из-под ног, он взлетел и плюхнулся в пыль со всего шестифутого роста. А потом сам-себе поехал на том самом месте, где, как говорят, спина теряет свое благородное название. Чуть позже рассерженный Кирилл огляделся, на чем бы сорвать злость, чтобы как-то успокоиться. Нашел подходящий объект для своей злости и тотчас же трехпудовый мешок с мукой сорвался с груженой телеги и, тяжело просвистев где-то над головой, пролетел пол-двора. Вздыбив пыль, разогнав по углам собак и птицу, пару раз перевернулся всей массой и застыл.
Отец и сын Белохлебовы, тяжело дыша, смотрели друг на друга.
Трифон прикинул полет мешка, как бывший батареец – оценил траекторию снаряда.
– Ага! – почесал он в затылке. Старый вояка сообразил, что если накал не спадет – то он вполне годится на роль следующего мешка. Силенка у сына кое-какая была ─ в нашу породу!» – подумал он и спрятал довольную ухмылку в курчавую бороду.
Хмель вылетел до конца. Видимо, от удара об землю задней филейной частью.
Подумал он, понемногу остывая. С Надеждой – явно перегнул. Надо будет что-то купить ей в подарок, такое… вот эдакое… хрен знает, что, но обязательно надо… И не скупиться! Иначе – вообще за дурня безмозглого держать будут…
– А ведь и вправду, сына – скажи-ка, пораскинь мозгой-то, на черта тебе эта арифметика, можно подумать, что на этой земле тебе больше и нечем заняться, кроме школы! Согласен?
– Да! – ответил Кирилл, не понимая пока, куда клонит отец, привычно ожидая какого-то подвоха.
– Так вот, завтра с тобой едем в Грозный, к твоему дядьке, значится, а моему двоюродному брату. У него там маленький кирпичный заводик. И я так думаю, что ему очень не хватает одного сильного, здорового и строптивого тачковоза. Вот ты очередной раз взбесишься, и враз всю глину и кирпичи за всю артель перетаскаешь. Тебе – польза, ему – экономия! Во! – и Трифон многозначительно воздел палец к небу. – И ты им будешь ровно до тех пор, пока не захочешь снова учиться и сесть за парту. Чего там? Арифметика, чтение, словесность…
– География...
– Во-во! Да, и она! Подумаешь – квартирмейстер да командиры и так укажут, куда рысить надо или куда лаву разворачивать… Для разведки-то, для пластунов ты не гож – здоров больно, да и кто ж тебе позволит без коня на службу-то идти. Чай мы не голь беспортошная… Засмеют! Я-то думал, школу закончишь – в гимназию пойдешь, потом в юнкерское казачье или там кавалерийское училище… Да хоть бы и само Николаевское, потянем! Казна-то есть, с собой в гроб не возьмешь! А ты… Да с твоими успехами ты и в школу прапорщиков и подхорунжих военного времени и то – не попадешь. Вот орясина!
Короче, я все сказал! Мать, собирай сыну… ну, все, что там ему положено! Поедет, пока не поумнеет.
– А это как видно будет? – спросил Кирилл.
– Да я тебе сам скажу. Если хоть золотник ума у тебя увижу! – сказал, как отрезал Трифон Матвеич.
Мама заголосила, будто на войну провожая!
– Уймись, женщина, не вой, как над покойником! – прикрикнул Трифон на жену – раньше кричать надо было, баба!.. – обрубил он возможные возражения и бросил наземь окурок самокрутки из своего табака. Казаки здесь выращивали очень неплохой табак, происходящий из лучших турецких сортов, когда-то завезенный на Кавказ не то из воинских походов, не то из купеческих поездок. Давно так повелось…
– Ты, батя, того, маму не трожь, а? – не то упрашивая, не то настоятельно предостерегая, сказал Кирилл.
– Ну ты мне указ! – начал было Трифон, но одумался. – Нет, сын, это все, больше не будет того! Сам не знаю, как это я, да на нашу голубку, да руку-то поднял! – повинился Трифон перед сыном, – будь покоен! Слово!
– Ну, гляди! – посмотрел на старого вояку исподлобья Кирилл.
А потом была дорога в Грозный. Город был по местным меркам большой, а после того, как в 1894 году был соединен с Петровском (ныне – Махачкала – прим. Авт.) – портовым городом на Каспии, вообще приобрел особое значение. Эдакий, понимаешь, торговый перекресток многих дорог Кавказа и Закавказья! Даже товары из самой Персии проложили сюда тропки.
Ох, не простая была эта железная дорога. Она поначалу представляла собой одноколейку с разъездами, где поезда стояли подолгу. И вот тут-то… Буйное местное население восприняло составы с разными грузами и даже пассажирские поезда, как средство к собственному обогащению и существованию прямо-таки с детской непосредственностью. Ну, например, как русские воспринимают новый отстроенный завод, распаханные поля, сулящие щедрый урожай. Банды абреков росли, как на дрожжах – на первых порах особого отпора они не получали. Охрана была плохо организованная и малочисленная. Бандиты чувствовали себя безнаказанными. А местные горцы – чеченцы и ингуши, так уж сложилось, привыкли уважать только силу, и были очень неравнодушны к наживе. Вот поэтому и представляли собой опорные пункты, а к поездам цеплялись рудные вагонетки со стальными бортами, в которых в самых опасных местах ездили стрелки. А лишний раз рисковать абреки не любили. Так что, если ставить вопрос принципиально, так еще неизвестно – кто вперед бронепоезда придумал – англичане в Южной Африке, или наши – на Кавказе. Конечно, там была и артиллерия и пулеметы, но я и говорю – принципиально!
Поэтому, как обычно в таких случаях, охрана таких важных транспортных и государственных объектов ложилось не только на жандармов и полицию, но и на казаков. Министерство путей сообщения имело даже специальные войска, в которые принимали по найму, за вполне приличную плату.
Первые брали на себя оперативное обеспечение, полиция сопровождала поезда вместе с казаками. Кроме того, правление железных дорог дополнительно нанимало казаков для охраны мостов, разъездов, опасных перегонов. Тоже - за неплохую плату, между прочим! И это было выгодно – обеим сторонам! Впрочем, своя карманная «армия» появилась у Министерства путей сообщения давно, и все стройки русских путейцев охранялись. Чаще всего – казаками, по всей России, с ее просторами и бесшабашным населением, которое тащит все, что не охраняется, или самими теми, кто охраняет.
А Трифон Матвеевич этому нововведению, «огненной арбе», бегающей взад-вперед по чугунке обрадовался и придумал, как сделать так, чтобы она способствовало укреплению хозяйства. Взялись они с братом. Тряхнули мошной и взяли в компанию одного грозненского татарина, бывшего унтер-офицера драгунского полка. Этот татарин, ловкий и рачительный мужик, знающий все горские языки и мусульманские обычаи, предложил им скупать отличных скаковых и строевых коней кабардинской и терской породы по чеченским и ингушским аулам, по Осетии. Обзавелись и кунаками, а пробуй без них? Потом стали гуртовать табуны и везти в вагонах, по чугунке, до Петровска, а далее – на шхунах и пароходах – прямо до Астрахани.
Там по осени собирались все ремонтЕрские команды кавалерийских полков Юга и Западной Сибири, встречалось много конезаводчиков, даже помещиков-лошадников, влюбленных в коней и скачки. Туда приезжали и с Китая, и со Скандинавии, и гнали табуны на новую родину, на новые травы…
Они делали неплохую прибыль на поставках коней редких пород, мастей и статей за рубеж, до самой Англии.
Хлопнули по рукам, вложились, дело пошло. Все были завзятыми лошадниками, в конских статях и породах понимали так, что любой цыган-барышник на торговых спорах удавился бы от стыда за неудачу.
Они были первыми, но потом, когда настоящие толстосумы очухались, они стали давать горцам большую цену, выгоняя с этого рынка. Дела пошли хуже, но уже были постоянные покупатели и доверенные продавцы. Дело в том, что ни Белохлебовы, ни татарин особо не интересовались, откуда чечены брали коней. Работа у них была опасная, из кунаков горцы могли в мгновение стать грабителями. Гостей-то грабить не будут – все-таки адат – святой обычай гостеприимства… А вот за околицей аула…
Но казаки и бывший драгун были не робкого десятка, видной стати, побеждали во всяких воинских искусствах на аульных праздниках… Короче, с ними предпочитали не связываться, а толстосумы и их приказчики боялись потерять и кошелек, и жизнь. Правильно, кстати, боялись!
Но, вопреки ожиданиям и матери, и самого Кирилла, батя не передумал. Видимо, крепко закусил удила! Вот назвался кузовом – получишь груздей!
И пришлось Кириллу устроиться на работу тачковозом. Дядя двоюродный взял его к себе с распростертыми объятьями, но украдкой посмеивался в усы. Ему очень хотелось посмотреть, на сколько хватит терпелки у парня из дома полного достатка и родительской любви вот так вот, вдруг – и в такие условия. Прямо спартанские! Интересно, неделю-то хоть протянет? – дядя посмотрел на племянника внимательнее и решительно ответил сам себе: – Нет! Месяц! И даже чуть больше!
От парня веяло упрямством и внутренней силой, и это чувствовалось. Поглядим!
И дали ему персональную тачку. Из сырого дерева, оббитого кровельным железом. Железом! Эту тяжелую тачку-одноколку нужно было быстро спустить в карьер, не уронив и не съехав в сторону с деревянной рельсы-дорожки. Там ее загружали сырой глиной, а потом по дорожкам из толстых деревянных плах – катили в замесочный цех. Эту глину месили в громадных ямах, затем формовали в большие коричневые кирпичи, черепичные пластины, сушили их, а потом отправляли на обжиг. А в это время тачковозы неслись обратно в карьер, где их вновь грузили, и так – целый день, с двумя короткими перерывами, часов по десять, а то и по двенадцать. Хозяин был хороший – норму спрашивал, надо было привезти 40 тачек, но и кормил от пуза – никто не жаловался.
Хозяин завода приходился Белохлебовым каким-то дальним родственником. Ушедшим давным-давно из родной станицы и осевшим в Грозном, где женился и мало-помалу обзавелся своим прибыльным делом. А что? Город вовсю строился, росли дома, лавки, улицы, мастерские, железнодорожные постройки. Спрос был почти всегда, и, кроме, может быть, зимы, превышал предложение. Поэтому весной, летом и осенью, пока позволяла погода, заготавливали глину и выпускали кирпичи, нанимая дополнительно сезонных рабочих. Зимой мастера ремонтировали печи, подвозные дороги, формы – работы хватало! Были конкуренты – местный восточный люд видел деньги, видел перспективу и тоже считал, что у них это получится.
Конкуренция тут - состязание цены и качества, ассортимента товарной продукции… Наука и удача!
Сам хозяин, Кондрат Степанович, не ходил по заводу руки в брюки. Не тот замес! А по своей казачьей сущности влезал в любое дело. Там, в формовочном, поддон поправить пособит, там, в гудящих огнем адских печах обжига, через сверкающее переливающимися драгоценными цветами окошко заглядывает на пламя пристальным взглядом через синее стеклышко – не перекалили ли, не выстудили ли… А то проглядят мастера – пиши пропало!
Батя с Кондратом походили вдоль стен завода, заглянули в цеха, пошептались, и никакой поблажки Кириллу родственник не обещал и вовсе не давал… Даже наоборот! Хотя и приглядывал, не перегружена ли тачка – надорвется казачок, не дай Бог – станишные спросят, да и кровь – своя. Жалко…
«Хотите, чтобы пощады запросил: верните, мол, меня в школу? Ан нет! Вон вам дудки!» – мысленно говорил он родичам и только зло стискивал зубы, срывая с места тяжелую, неповоротливую тачку, словно прирастающую к месту.
«Ничто! Перетерпим, не стеклянные – не сломаемся, не сахарные – не растаем!»
Мускулы начали наливаться силой, живот тоже вроде бы из обожженных кирпичей стал, непробиваемыми ровными квадратами.
Приходил он в свою каморку, что была в старой летней кухне за печью-голландкой, наскоро мылся холодной водой из колодца, падал на цветастые простыни и мгновенно засыпал, как говорится – без задних ног. Его смешливой молодой тетке не всегда удавалось разбудить к семейному ужину. Зато утром у него всегда был обильный горячий завтрак. Кирилл не кочевряжился, и съедал все подчистую.
Шло время, Кира втянулся, уставал уже не так, оброс знакомыми, друзьями-товарищами, встрял в ватагу местных пацанов. Вот девушку пока не завел – стеснялся.
Пошли как-то в субботу на рынок с азербайджанцем – артельщиком тачковозов по делам – мяса купить, зелени там, то-сё. Праздник какой-то был. Хозяин денег дал на праздничный ужин. А тут вдруг какие-то босяки пристали, дорогу загородили – выворачивайте, мол, карманы. А не то… Вывернули… Трое их было – против двух. Так вот, азербайджанец Эльдар только рот и успел открыть – а сам здоров был, борьбе особой учен. Да только Кирилл сам справился – повел плечами, будто перегруженную тачку сдвинул и… Полетели босяки в пыльную траву, как те мешки с… этим самым, ага! Да еще собирая по пути головами и рожами весь торговый мусор. Двое пока выбирались, третий выскочил и нож выхватил. Но тут его руку Эльдар перехватил, сжал ему запястье. Ручка-то у него была, наверное, с железную совковую лопату. Только потолще…
Босяк упал на колени, из глаз хлынули слезы. Даже штаны спереди стали мокрыми от резкой боли. Артельщик укоризненно поцокал языком и отпустил бедолагу. Тот и пошел, бережно неся побелевшую обездвиженную руку перед собой.
Босяки передумали выбираться из канавы и залегли на ее дно.
– Шакалы! Лежать и не скулить! Кадыки вырву! – рявкнул на них Эльдар. Мужик был здоров, его широкие, мощные плечи, слегка оплывшие жирком, были покрыты густой шерстью. Грудь и спина тоже были покрыты короткими, курчавыми волосами с серебристой проседью. Густые брови, густая щетина и длинные топорщившиеся усы дополняли портрет.
«Этот бы смог!» - подумал вдруг Кирилл.
По воскресеньям, за базаром, где Сунжа делала небольшую излучину, проводились негласные соревнования по борьбе. Особых правил не было – кто во что горазд, но откровенной грубости не допускали. За всякие там хитрости и подлости могли и пожурить всем обществом. Это в смысле – бить минут пять всем коллективом, чем попало, по чему попало…
А состоятельные и не очень базарные торговцы и покупатели делали ставки на борцов. Эльдар часто выигрывал, и сейчас бы сказали, был явным фаворитом тотализатора.
И с того самого дня боевого крещения стал Эльдар учить Кирилла, совершенно справедливо полагая, что природная сила – это еще не драгоценный бриллиант. А всего лишь – мутный камень, который надо шлифовать всем тем богатством тайных знаний целых поколений и кланов борцов, собранных бережно ими в копилку человеческой памяти и навыков тренированного тела. А рефлексы бойца еще и ценнее, чем грузные мышцы, словно сплетенные канаты на руках и ногах.
Такой боевой навык срабатывает, как пружина, расправляясь упруго навстречу противнику, когда сам борец и не успевает запустить свой разум и подобрать прием или ухватку.
И стал учиться Кирилл, нравилась ему эта борьба. Вот и на круг выходил со знаменитыми борцами – и горцами, и казаками. Даже с циркачами из цирка, из самого города Ростова, из поволжской Астрахани.
Эльдар был доволен! И какой же учитель не бывает счастлив, если его ученик овладевает все новыми знаниями, сравниваясь с учителем! Какой же учитель не радуется, когда под пылью и грязью он смог разглядеть алмаз там, где другие видели лишь мутное стекло? А? Вот то-то!
-------------
Продолжение следует
-
Виктор Белько
-
Дорогие читатели! Ваши лайки и комментарии помогают развитию нашего канала! Благодарим вас за то, что вы с нами!