— Иван Иванович! — дверь с тихим, похожим на детское «у–а», скрипом отворилась, и показалась голова Егорушки, вихрастая, с волосами цвета спелой пшеницы. — Там опять эта пришла!
Мальчонка выпучил глаза и надул щеки, а заодно и выпятил живот.
— Кто эта? Говори толком, отвлекаешь меня! Видишь, дел сколько! — Иван Иванович показал на стопки бумаг, почти закрывающие его от посетителей.
— Ну, эта… Шмоткина!
— Егор, голову включай, нет у нас никакой Шмоткиной! Поди прочь, а то я с вами с ума сойду!
— Ой, нет, нет! Перепутал, Тряпкина! Точно, Тряпкина Гэ–Мэ.
Иван Иванович, уткнувшийся, было, в какие–то бухгалтерские книги, вскинулся, даже очки набок сползли.
— Как Тряпкина?! Опять Тряпкина?! Мы ж её вчера просили не заходить, я ж ей лично велел попозже! Вот бабы! Да и не бабы даже, а начальницы эти! Уххх!
Он погрозил кому–то кулаком, наверное, всем женщинам–руководителям.
— Что хочет эта твоя «Гэ–Мэ»?
— Как что?! Чтобы приняли, чтобы… Ну… Того… — Егорушка как–то неопределённо закатил глаза. — Хочет, чтобы без очереди.
— Нет, она совсем с ума посходила! Нет у меня для нее сейчас ни места, ни жилплощади, ни работы. Давеча вот Рюмкина приняли, Сальцев тоже подоспел. Нет! Нет, и пусть не уговаривает, я ее не приму! Иди и скажи ей.
— Я боюсь, — Егорушка спрятался за кресло. — Она могутная такая, здоровая, кааак даст! Не, сами идите, Иван Иванович!
— А ну отставить разговоры! Велено идти, значит, иди! — Иван Иванович, еле поймав покачнувшуюся стопку бумаг, ударил кулаком по столу. — Вот доиграешься у меня, позвоню родителю, мигом тебя приладит на общественные работы.
— Ой, дяденька, не надо родителю, не хочу я в школу! Уж лучше тут, у вас, на «альтернативной»! Бегу, бегу, Иван Иванович, скажу. Только я близенько к ней подходить не буду, я издалече крикну и спрячусь.
Начальник кивнул.
Егорушка, поправив поясок на вышитой красными узорами рубахе, выскочил в коридор, поискал глазами Галину Михайловну.
Та, втиснувшись со своими авоськами между грузным мужчиной, красным как рак и жующим «Салями» прямо так, с батона, и худенькой старушкой в шляпке с вуалью, поминутно осеняющей себя крестным знаменем, угрюмо следила глазами за суетой вокруг.
Бегали служащие, гудел кондиционер на стене, над дверью напротив Тряпкиной то и дело загоралась надпись «не входить», а ниже, в рамочке на самой двери, выкрашенной в белый цвет, значилась табличка «Чистилище».
— Напридумывали! Вот ироды! — Тряпкина топнула большой своей, сорок второго размера ногой. — Сколько можно людей держать! Мне надо, а они не принимают, тягомотину развели! Управы на них нет!
— А чего вы скандалите, дамочка? — мужчина, выковыривая из зубов кусочек застрявшего сальца, усмехнулся. — Не сегодня, так завтра. Примут, всех примут! Пошли бы лучше, погуляли, вон, погода какая хорошая!
— Нет! Это как?! Тут, говорят, путевки дают, а вы меня гулять?! Я всю жизнь пахала! С семнадцати лет на заводе! Вы на руки мои поглядите, нет, поглядите! — Галина Михайловна сунула под нос соседу свои унизанные перстнями ладошки. — Видите? Живого места нет!
— Вижу. Не тянут? — мужчина убрал колбасу и вынул из сумки завернутый в бумажку и нарезанный на пластинки сыр, ловко поддел его ноготком, свернул кусочек в тугой рулончик и, жмурясь, отправил в рот. Вздохнул, замерев на миг, крякнул, потянулся, было, куда–то, словно за рюмочкой, потом, опомнившись, вздохнул. — Не тянут, говорю, каменья?
— Ах это… — Галина растерялась. — Ну… Это муж… Он у меня работает… В общем, это всё заслуженно, это честным трудом, потом и мозолями заработанное! Я вот и говорю, могу я в свои шестьдесят путевку получить? Имею право?
Мужчина, повертев пальцем у виска, пожал плечами и отвернулся.
— Ну а вы? Вы вот здесь сколько сидите? Я уже второй день прихожу, не принимают! — Тряпкина дернула сидящую с другой стороны старушку за рукав. Шляпка на той покосилась, вуаль дернулась и скорбно сползла на подбородок.
— Я? Я не знаю… Ничего не помню… Сижу вот, мне тепло, уютно, люди кругом, что еще нужно?.. Хотите, я вам свою очередь уступлю?
— Да? А вы за кем? — Тряпкина оживилась.
— Я? Я, кажется, за тем вот бравым пареньком. Ну, вон там, у стеночки стоит. Грустный он какой–то, прямо сердце кровью обливается… Молодой человек!
Старушка поманила парня рукой в кружевной перчатке.
— Что, мамаша? — нехотя подошел тот.
— Вы так грустны, гложет вас что–то… Нет–нет! Я не лезу в душу, упаси Господь! Я лишь хотела сказать, что вы очень милый молодой человек, вы красивый даже. А еще у вас взгляд такой… Ну, как же это по–русски… Всё французские слова на ум идут… Вы «шарман», вы похожи на гусара, статного, бравого, вы завидный жених!
Старушка вдруг оживилась, ее лицо, до этого бледное, залилось румянцем.
— Да? Ну, не все так думают, — с горечью ответил парень. — Да и что уж теперь, какой я жених! Невеста за другого вышла. Конец песне!
Старушка чуть приподняла вуаль, прищурилась, разглядывая удрученное лицо своего собеседника.
— Бедняжка! Такой юный, а глаза полны печали, словно век прожил...
А ведь когда–то и она, еще совсем юная, легкомысленная, отвергла одного ради другого. Ошиблась, просчиталась, потом поняла, да уж поздно было… Через много лет, встретив свою первую любовь, локти кусала, в подушку плакала, что из–за какой–то ссоры, глупой, детской, разбила тогда и его и свое сердце. Но… Жизнь прожита, есть дети, дай Бог, внуки скоро пойдут, может, и к лучшему… Он, отвергнутый, тоже не один, есть, кому в старости стакан воды принести.
— Знаете! — пожилая дама вдруг встала и, элегантно поправив накидку на плечах, подошла к молодому человеку. Ее походка была так легка, а каблучки стучали так игриво, что все, сидящие в очереди, сразу притихли и обернулись. Даже как будто сам воздух в коридоре пришел в движение, наполнившись сиреневыми лепестками и ароматом весеннего жасмина. — Пойдемте выпьем кофе!
Она взяла парня под локоть и повела к выходу. Он то и дело оглядывался, нервно перебирая в руках талон.
— Нет, нет! Не переживайте! Очередь мы не пропустим! Нас подождут. Ну, идемте же! Я знаю прекрасное кафе на углу Остоженки и Всеволожского переулка. Там заваривают отменный кофе и подают прелестные эклеры. Уважьте меня, прошу вас!
Парень вздохнул. А почему бы и нет? Старушенция была чем–то похожа на его прабабушку. Её он застал только мальчишкой, но это была поистине великая женщина, начитанная, мудрая и такая, как принято сейчас говорить, самодостаточная, что у нее многому можно было научиться. Ну, или просто скоротать время, еще один вечерок в приятной компании, перед тем как…
Парень махнул рукой, отчаянно улыбнувшись, распахнул перед женщиной стеклянные двери, и они растворились в сумраке октябрьского тумана…
— Вот странные! Столько отстояли, и бросили! Ну, зато нам побыстрее будет! — кивнула Тряпкина и, снова повернувшись к мужчине по левую сторону от себя, заметила, что тот уж храпит во всю. Бумага, в которую была завернута колбаса, упала на пол, и всё содержимое вывалилось на кафельный пол. — Растяпа! Продукты разбазаривает! Жена, небось, нарезала, всё упаковала, а он… Ээээ, что вы едите… Боже, что вы… — презрительно скривилась она. Это не колбаса, а ерунда на постном масле! Надо узнать, где покупал! Надо пожаловаться! Господи, Господи!
— Не упоминайте всуе! — одернули её.
— Ай, бросьте! — отмахнулась Галина Михайловна, наклонилась и быстро собрала провизию, потом затолкала ее в рюкзак соседа. Испачканные свои руки она вытерла идеально отглаженным платочком, убрала его в карман и строго глянула на стоящих вдоль стен людей.
— Сколько же это может продолжаться?! — она встала и, прихрамывая, пошла к окошку регистратуры. — Девушка! Я тут уже второй день сижу, что за безобразие!
Егорка, затаившись в темном уголке, ждал, чем всё разрешится. Иван Иванович, конечно, приказал ему разобраться с этой особой, потому что она, ка видно, не понимает, куда попала, да страшно, аж ноги немеют. Уж больно дама заковыристая! Шутка ли, заведующая мясо–перерабатывающим… Она так смотрела, что, казалось, сама кого хочет переработает на эту самую колбасу, что Агапкин ел рядом с ней. Не–не! Егорка еще хотел пожить, поэтому сделал вид, что сметает пыль с листьев жирного фикуса и Тряпкину совершенно не замечает.
— Галина Михайловна! — администратор в окошке виновато улыбнулась. — Ну вы же без талона, вы по очереди. Вас не вызывали. Самоходом у нас третьими по очереди после «талонистов». Вы извините меня, конечно, но, может быть, домой пойдете?
— Что? Домой?! А вы тут все путевки между собой поделите?! Нет уж! Вы на ноги мои гляньте! Нет, посмотрите! Тут как минимум пиявки нужны. А они у меня только на работе, в костюмах и джинсах ходят. Такие не лечат, такие только здоровье моё пьют! Дайте мне путевку к пиявкам! А спина! Вот вы можете наклониться вперед? — Тряпкина ткнула пальцем в девушку. Та кивнула, пожав плечами. — А я не могу. Мне надо массажи и лечебную физкультуру. А у меня только на стуле юбки протирать занятие. Нет! Требую путевку. И знаете, что, если сегодня же ситуация не разрешится, я пойду к вашему начальству, я так этого не оставлю!
— Ждите! — гаркнула вдруг строгим, почти мужским голосом девочка за стеклом.
Галина Михайловна несколько опешила от трансформации нежного девичьего голоска в басовитый рык, скривила губы и отошла в сторону.
Муж Галины, Левушка, наверное, ждал свою супругу дома, нервничал, в сотый раз подходил к окошку и звал: «Галчонок! Галочка, возвращайся скорее!»
А Галина не шла. Она знала, что супруг переживает, хотела ему позвонить, да сотовый, как назло, куда–то запропастился…
… Вуаль трепетала на ветру, в кружевных перчатках руки зябли, хотелось сунуть их в карманы пиджачка, но старушка не решалась. Это же так неприлично – руки в карманы… Рядом с ней, то и дело вздыхая, шел молодой человек. Он глядел себе под ноги, но не видел лежащих на тротуаре листьев, топтал их, словно набрасывая грязные кляксы на некогда безупречную красоту осеннего перезвона палой листвы.
— Извините, я не спросила, как вас зовут… Это нетактично с моей стороны! Я Елена Тимофеевна.
— Глеб.
— Очень приятно. А вот и наше кафе.
Парень распахнул дверь, затрепетал подвешенный у входа «ловец снов», рассыпая вокруг себя легкие, мелодичные звуки.
Елена Тимофеевна зашла внутрь и сразу же направилась к столику в уголке.
— Я люблю бывать здесь… Любила… – поправилась она, чуть помолчав.
— Тут, я бы сказал, антикварно, но довольно мило, — кивнул Глеб. — Так отчего же «любили»? Почему в прошедшем времени?
— Ну, знаете, мы с вами имеем на руках талоны… Даже смешно, как эта дама, там, в очереди, называла всё «путевкой»… Если подумать, она права, мы получаем путевку. Только в один конец. А я даже не попрощалась с мужем…
— А я и не собирался ни с кем прощаться. Девушка разбила мне сердце, она просто бросила меня. В нашем мире, ну, молодежном, это называется «продинамить». Это унизительно. Я не могу так жить!
Глеб зло скомкал лежащую перед ним салфетку.
— Вы очень расстроены… Да, понимаю. В моей жизни было нечто подобное. Только я, скорее, была обидчиком, а не пострадавшей стороной, — грустно улыбнулась Елена.
— Вы? — парень смерил ее взглядом, как будто оценивая, могла ли эта высохшая почти до косточек старушка быть когда–то роковой красавицей. — За что? Нет, вы скажите, за что?!
— Так сложилась жизнь. Мы повздорили, я решила позлить его, моего избранника, но дело зашло слишком далеко… Словом, я вышла за другого. Любила ли я своего мужа? Здесь всё так сложно… Вы пейте кофе, а то остынет! Так вот, любовь рождалась постепенно. Я была сущим наказанием как жена, как мать. У меня вздорный характер, который с возрастом только портился еще больше. А сейчас… Сейчас, мне кажется, что мои дети мечтают, чтобы я уже исчезла. Мои капризы терпит только сиделка. Но ей за это платят… Ах, я это всё к чему! Мой несостоявшийся муж встретил другую, настоящую свою половинку. Да, он долго не верил женщинам, гнал их от себя, всех до одной. Но последняя смогла достучаться до него. Я ему завидую даже. И вы, Глеб, вы дайте себе шанс ещё встретить счастье! Это непросто, но интересно. Вокруг столько всего помимо красивых глазок и хорошеньких ножек, что жалко вот так вот уходить… Ценно то, что вы любили искренне, значит, вы это умеете. Так и радуйтесь! Вы познали то, что ей, той девушке, оказалось неведомо. Это же восхитительно!.. Не знаю, возможно, я говорю скучно, но…
— Вы удивительная женщина! — усмехнулся Глеб и потер обросший щетиной подбородок. — Там, на мосту, со мной говорили по меньшей мере человек пять. Все уверяли, что мои проблемы – ерунда, что надо взять себя в руки. Я им не поверил. А вам верю… Может, дело в вашей вуали?
Елена Тимофеевна смущенно пожала плечами.
— А вы приходите к нам на чай! — сказала она. — Оба сдадим наши «талоны», отложим «путевку»! Мой муж будет рад познакомиться с вами, вы ему понравитесь. У нас, понимаете, три дочери. Да–да! Замуж вышла не по любви, а трёх девчонок родила, — улыбнулась собеседница. — Сына хотели, да не вышло. А мог бы быть на вас похож… Придете?
Глеб задумчиво оглядел полутемный зал кафе, потер подбородок.
— А вот и приду! — улыбнулся он наконец. — Может быть, еще кофе?..
Они сидели до самого закрытия, мирно беседуя и улыбаясь. Их лица были едва различимы, но души, казалось, загорелись таким нестерпимо ярким светом, что могли бы навсегда прогнать ночь со двора.
Елена Тимофеевна даже перестала считать себя обузой для семьи. Она еще повоюет! Она еще сводит внуков в любимый цирк на Цветном! Ишь, талон ей выдали, да она выбросит его!..
… — Агапкин! Агапкин где? — раздался из–за двери крик инспектора.
Галина Михайловна ткнула спящего.
— Эй, вас! Идите, а то достанется какой–нибудь санаторий в болотах! Идите же!
Федор Агапкин неловко, ссутулившись и вжав голову в плечи, зашел в кабинет.
— Ну что? Вы опять за своё? — строго спросил инспектор, перебирая бумаги. — Переедаете, спортом не занимаетесь. Значит, отправлять вас?
— Нет! Нет, я же только немножко! Я стресс заедаю, в мире–то, вон, что творится! Я ж не пью!
— И на том спасибо. А то скакали бы у нас по стенам со своей белой горячкой. Жена вся в истерике, мечется, по врачам вашим бегает. Уже столько коньяка отнесла, что можно было опоить всю медицину, а вы тут…
— Так я ж… Устал что–то, жизнь пошла колдобинами. На работе плохо, с деньгами плохо, а отсюда всё и идет.
Федор покачал головой, сокрушенно вздыхая.
— Да? — инспектор усмехнулся и положил перед собой какую–то бумажку. — Тогда вот направление. Поставлю печать, и все проблемы перестанут быть вашими, пусть жена их решает. А вам – счастливый путь! Ничего, сами разберутся. Вы же устали!
Сидящий за столом неопределённого возраста мужчина уже занес над бумажкой печать, но тут Агапкин, пискнув, повалился на колени и запричитал:
— Нет! Оставьте меня, оставьте. Я передумал! Я вспомнил… Я жене обещал шубу купить! Надо подхалтурить, накопить, а то ж будет моя голубка мерзнуть! Не поеду я никуда, и не уговаривайте!
— Бросьте, шубу она сама себе купит. Пусть идет работать, копит! Ишь, на вашей шее сидит, ножки свесила!
— Да не сидит она! Она пчелкой по дому носится, уют создает! Она такая жена… Такая жена, что все завидуют!
Инспектор лукаво улыбнулся.
— Так что вы мне тут голову морочите? Бегом отсюда, и чтобы я больше вас тут не видел! Или найду для жены вашей другого кавалера, вам–то уж будет всё равно!
Агапкин свирепо задышал, прорычав сквозь зубы, что никого к жене не подпустит, потом резко встал и, шаркнув, выскочил из кабинета. Одышка мешала двигаться быстрее, но он старался, ведь неизвестно, кто там к его Аленушке пути–дорожки протаптывает сейчас, пока Федя её покой ищет! Вечный...
— Ну? Дали? — с интересом спросила Галина Михайловна у вышедшего в коридор мужчины.
— Некогда мне! Жить надо! Жить! — и помчал к выходу, задевая очередь локтями.
Инспектор счастливо закатил глаза, потом, опомнившись, вычеркнул из списка Агапкина и вызвал следующего посетителя. План он уже выполнил – «путевок» недодал триста штук. Триста! А в соседнем отделе всего сто пятьдесят. Оставалось только себя похвалить и ждать премию…
Очередь к концу рабочего дня стала двигаться бойчее.
— Тряпкина! Тряпкина где?! — позвал Иван Иванович, услышав в коридоре очередной виток пререканий Галины с персоналом.
— Тут я, иду! Ну наконец–то! — Галина Михайловна ввалилась в кабинет и с порога сказала:
— Мне путёвочку. На юг, на море, на двоих.
— Ну, вы извините, можно, конечно, это и так назвать, но… Словом, вы решили окончательно? Передумать уже не получится! И как же без вас завод? Слышал, Клюев на ваше место стремится сесть. Так и попадет, выходит?
— С чего вдруг? Отпуск же всего на три недели, а потом я…
— Отпуск? Смеетесь?
— Извините, но я не отдыхала уже три года. Я заслужила! — Галина положила перед Иваном Ивановичем свой паспорт. — Вот, оформляйте. Мужнин потом принесу. Имейте в виду, я не летаю на самолете, только поездом. Есть у вас такие путевки?
Иван Иванович покачал головой.
— Шутите всё… Зря! Смех продлевает жизнь.
— Вот и продлите ее мне.
— Простите, а наш молодой сотрудник, Егор, светленький такой мальчишка, ничего вам не объяснил? Ну, правила, особенности, дальнейшие действия…
— Не подходил ко мне никто. Второй день я здесь, жду–жду, обидно даже!
— Что на тот свет не берут?
— Чего? Шуточки у вас…
— Да какие уж тут шутки! Мы тут «путевки» выдаем, да. Но наше ведомство работает с теми, кто решил, что жить больше не хочет. Это не только самоубийцы, а просто люди, которые устали и не хотят бороться. Вот вы, например, сейчас лежите в больнице. Ваше тело поскользнулось на разлитой в цехе воде, вы ударились головой. Последнее, что вы подумали, это чтобы «всё пропало пропадом». И вы поэтому здесь. Устали, жизнь надоела, решили уйти, и надо мужа с собой взять, а то скучать будет. Помирать когда изволите? Сейчас или погодить? День вам на сборы нужен? Ну, там, в порядок дела привести… И мужу тоже. И как вы хотите – утром, вечером, в обед? Тут у нас, знаете, бывают такие привереды, что свою кончину обставляют лучше свадеб!
Галина Михайловна, опешив, закрыла глаза, потом открыла их, налила себе в стакан воды и залпом выпила. Вот и получила путевку… В один конец… Чем страннее было все услышанное, тем больше она в него верила.
Галя вспомнила, что, когда падала, когда почувствовала, что холодный пол коснулся виска, подумала, что сил больше нет, хочется покоя… Вечного… Сама ж так подумала, и на тебе…Лёвушка… Муж… Да как же это – кончина?! Какая?! Не сметь трогать Льва!
Женщина вскочила. Иван Иванович устало глядел на неё, потом, как ни в чем не бывало, снял жилетку и почесал левое крыло на своей спине.
— Перья лезут, жуть! К зиме… — посетовал он, потом охнул, видя, как Галина Михайловна оседает на пол безвольным кулем. — Эй, помогите! Помогите, женщина жить решила дальше! Помогите!..
… Галина с трудом выбралась из того заведения и ринулась по улицам, ища ту больницу, где молча стоял в холле Лёвушка и глотал слезы.
«Состояние критическое, но надо надеяться!» — сказали ему утром. Всё решалось там, на небесах, в этот миг. Заберут? Тогда и Льву не жизнь! Ай….
Галина, слегка задев мужа прозрачным своим плечом, кинулась в палату. Там она увидела себя, с ужасом поняла, что не накрашена, и плюхнулась в свое тело, задержав дыхание. Запикали датчики, заголосили. Больная открыла глаза и поморщилась.
— Лёва! Лёвушка! — позвала она, увидев мужа.
Врачи рядом улыбались, медицинская сестра, Женечка, смущенно наблюдала, как муж, что тебе подросток, целует свою Галочку.
— Представляешь, а я путевки всё хотела достать! Два дня в очереди простояла, думала не хватит! — сбивчиво объясняла Галя.
— Какие путевки? Ты два дня между жизнью и смертью… Я думал, не вынесу… И на работе тебя обыскались, отпуск прочили, два месяца…
— Путевки… На тот свет! Еще возмущалась, что очередь моя не подходит! И для тебя, думала, что возьму… Ох, Лёвчик, это всё моя пробивная натура… Ты меня одергивай в следующий раз! А то…
— Ладно! Ладно, помолчи уже! Сон это у тебя был… Сон!
Галина Михайловна кивала, вытирала со щек своих и мужа слезы и всё думала, что сил, вроде, у нее прибавилось, и по работе она соскучилась. Да и муж опять нелепую свою клетчатую рубашку надел! Ну ничего без нее, Гали своей, не сделает! Придется от путевки «на покой» отказаться…
… Утром следующего дня в другой больнице, в реанимации, пришел в себя Глеб Бортников, парень, что прыгнул с моста из–за неразделенной любви. Он тоже решил не брать «путевку», еще пожить и сходить в гости к Елене Тимофеевне. Славная она собеседница, интересная!
Парень чуть повернул голову и поискал глазами Елену среди других пациентов. Не нашел.
— Елена Дмитриевна! — громко спросил он у медсестры. — Где?
— Которая?
— С вуалью! — уточнил Глеб, взволнованно стуча пальцами по краю кровати.
— Так на третьем этаже. А вы знакомы? Удивительно, но она вас тоже искала… Только–только в себя пришла, мы уж не думали, что выкарабкается!..
— Отлично! — откинулся на подушку больной. — Тогда передайте ей, что кофе и пирожные были отменными. И я приду к ней в гости!
Медсестра кивнула, отвернулась, закатив глаза, и вышла из палаты. Своим коллегам она по секрету сказала, что Глеб Бортников из шестой «поехал головой».
— А ты что хотела?! Удар–то какой был! — пожали плечами лечащий врачи. — Чего только из–за вас, женщин, не делают…
… — Егор! Егорка, где ты там?! — Иван Иванович, довольно улыбаясь, наливал кипяток в заварник, а рядом, пыхтя дымком, стоял самовар. — Егор, иди сюда немедленно!
Мальчишка, почувствовав аромат баранок и мятных пряников, вбежал в кабинет начальства.
— Я тут! Мне побольше чашку! — плюхнулся он на стул.
— А ты вообще без ужина, дорогой мой! Ты Тряпкину должен был в курс дела ввести? Ты. Ты ничего не сделал, значит, наказан!
— Но Иван Иванович, она ж страшная была!
— А ты поскользнись на луже в мясном цеху, я погляжу на тебя! Просидела она тут два дня, жизни сколько потеряла! А всё ты!
— Дядь Иван… — заканючил мальчик.
— Нет. Я предупреждал? Предупреждал. Всё, нет больше на тебя надежды. Поезжай в деревню, там на подхвате будешь. Наш брат везде нужен.
Егорушка, всхлипывая, потягивал из чашки горьковатый, с каким–то травами чай. А Иван Иванович радостно напевал. У него сегодня хороший день. Никто не взял «путевку», всех уговорили пожить еще. Вот и славно!..
В это инстанции Иван Иванович работал давно. И попадали сюда души сомневающиеся, от мирских сует уставшие. С каждой беседовали, уговаривали остаться в телесном образе. Если душа соглашалась, то ее возвращали в пункт, где её тело почивает, дальше тело приходило в себя, жило, радовалось. Если душа решала, что пора ей уходить, то получала направление в небесную канцелярию. А там уж решат, куда дальше…
Задачей Ивана было не допустить ошибок в решениях душ. Кто–то по злости или обиде, по усталости или разочарованию решит улететь в небеса, потом жалеть будет, проситься обратно, но не пустят ведь… Беда…
А Иван Иванович и его команда беде случиться не давали. И не случайно Глеб Елену Тимофеевну встретил. Это Иван Иванович постарался...
Тряпкина была просто «ошибкой». Она, погруженная в сон, услышала в толпе больничных душ про путевки, ринулась получать, ведь всю жизнь такая пробивная была натура, всего добивалась, и в отпуск хотелось... Чуть на тот свет и себя не отправила, и мужа. Славно, что осечка вышла, одумалась! Ох, Егор, Егор! Ерунда у парня в голове, никакой ответственности!
Иван Иванович строго смотрел, как всхлипывает мальчишка, подергивает плечиками. Помощничек…
Егор долго был в немилости, полы мыл, мусор выносил, двор подметал. А потом простил его Иван Иванович, да и оставил при себе. Егорушка – светлый мальчик, он добро в сердце своём носит и по кусочкам дарит всем вокруг. Без этого и жить не захочется…