Отмерено добро и зло
Весами куполов неровных,
О византийское чело,
Полуулыбка губ бескровных!
. . . . . . . . .
И где пределы торжеству,
Когда — добытую жар-птицу —
Везли заморскую царицу
В первопрестольную Москву.
. . . . . . . . .
И был уже неоспорим
Закон меча в делах условных…
Полуулыбкой губ бескровных
Она встречала Третий Рим.
Это стихотворение «Софья Палеолог» советский поэт Давид Самойлов посвятил племяннице последнего византийского императора Константина ХI Палеолога, которая вышла замуж за Ивана III, великого князя Московского. Многие исследователи полагают, что благодаря этому браку «Россия стала известнее в Европе». А вот была ли счастлива Софья на новой родине?
Примерно в 1455 году в семье Фомы Палеолога, шестого сына византийского императора Мануила II, и его жены Екатерины Дзаккария появилась на свет дочь Зоя. Считается, что это знаменательное событие произошло в крепости Мистры, главного города государства Мореи на полуострове Пелопоннес (Южная Греция), номинально зависимого от Византийской империи. Будучи деспотом (правителем) Мореи, Фома, кроме того, завоевал соседнюю Ахайю (или Ахею), бывшую когда-то, как и Морея, владением крестоносцев, а чтобы узаконить свой захват, женился на дочери Чентурионе II Дзаккария, последнего князя Ахейского, выходца из знатного генуэзского купеческого рода. При этом его ничуть не смутило, что невеста была католичкой, благо папа Мартин V разрешил такие браки (при условии, что муж не должен заставлять жену переходить в православие). Кроме старшей сестры Елены, которую уже выдали замуж за Лазаря Бранковича, правителя Сербии, у Зои были два брата Андрей и Мануил. Как раз в это время, в 1453 году, турки-османы захватили Константинополь, во время осады которого погиб последний византийский император Константин ХI Палеолог, родной дядя Зои. Согласно легенде, перед смертью он приказал слуге: «Скажи Фоме - пусть голову бережёт! Где голова - там Византия, там наш Рим!» Отец Зои решил, что речь идёт о забальзамированной голове Андрея Первозванного, главной святыне Мореи. Поэтому спустя семь лет, бежав из Митры при приближении турецкой конницы, он не забыл прихватить с собой голову святого. Таким образом, раннее детство Зои пришлось на тяжёлое время, и она никогда не видела Константинополя, падение которого привело к перемещению центра православия в Русское государство.
28 июля 1460 года Фома со своей семьёй и двором прибыл на остров Корфу, находившийся в руках венецианцев. Там, в Керкире (греческое название Корфу), располагалось некое «имение» его супруги. К этому решению его, видимо, подтолкнула также начавшаяся на Пелопоннесе чума. Однако венецианцы дали понять, что не рады Фоме, ещё раньше предъявлявшему свои права на семь замков, защищавших их порты Корон и Модон с суши и по побережью. Поэтому из Керкиры он отправил два посольства: одно к султану для переговоров, а другое - в Рим к папе Пию II. Сам отец Зои больше склонялся к соглашению с Западом, и его желание уехать туда ещё больше укрепилось, когда он получил приглашение от папы приехать в Италию во «временное убежище», в то время его другой посланец у турок подвергся пыткам и унижениям. Оставив семью на Корфу, Фома уже в апреле 1462 года оказался у стен Вечного города, где его встретила торжественная процессия во главе с самим Пием II. Присутствовавший при этом мантуанский посланник писал, что Фома был «очень красивым человеком, державшимся с достоинством и благородством и имевшим хорошие манеры…». Причиной же столь пышного приёма гостя был не столько его сан, сколько привезённые им дары — глава апостола Андрея и некий крест, на котором, как считалось, был распят этот апостол. Святыни папа поместил в базилику Святого Петра, а Фоме были выделены помещения для жилья в странноприимном доме братства Святого Духа и 300 золотых дукатов на содержание (впоследствии ему добавили 500 дукатов), а ещё Пий наградил его орденом Золотой Розы.
Пока Фома устраивался в Риме, его супруга Екатерина 26 августа 1462 года скончалась на Корфу от болезни и была похоронена в монастыре Святых апостолов Ясона и Сосипатра. Конечно, их дети, девятилетний Андрей и семилетние Мануил и Зоя, не остались совсем одни. Очевидно, с ними были греки из окружения Фомы, да и выходцев из других областей Византии на острове было немало. В том числе, туда переселились афонские старцы, ревнители православия и провидцы. Есть версия, что с тех пор Зоя постоянно поддерживала с ними тайную связь. Неизвестно, что монахи с горы Афон напророчили девочке, но догадаться несложно: «Не отрекайся от веры отцов и выходи за православного, тогда будет тебе счастье! Бог избрал тебя, чтобы возродить византийский мир!» В июне 1463 года на Корфу приехала овдовевшая Елена Палеолог, старшая сестра Зои, заменившая ей мать. Однако на острове боялись прихода турок и находиться там было опасно. По свидетельству Георгия Сфрандзи, последнего византийского историка, «весной 73-го (1465 года) деспот Фома, послав людей, потребовал, чтобы его сыновья и дочь (младшая) приехали туда, где был он. Так и было сделано. И когда они на корабле достигли Анконы, он только услышал, что они доехали, но увидеть их не успел, ибо 12 мая, находясь в Риме, умер 56-ти с небольшим лет». Тело Фомы было погребено в склепе старой базилики Святого Петра. Тогда в Риме свирепствовала чума, и, возможно, отец Зои стал жертвой «черной смерти». Что же касается Елены Палеолог, то она переехала жить на остров Лефкас, где стала монахиней под именем Гипомона и умерла 7 ноября 1473 года. С Фомой же ушла целая эпоха. Для него Византийская империя была реальностью, а для его детей — лишь рассказом, превратившимся в легенду.
В 1438 – 1439 годах состоялся Ферраро-Флорентийский собор, на котором было принято решение об унии (объединении) западной и восточной церквей, хотя впоследствии большинство православных этого решения не признали. Члены русской делегации, посетившие по пути Рим, в своих записях отметили, что великий город производит впечатление заброшенного места: «И всё то порушилося запустения ради…». Античные руины практически никто не расчищал, а уцелевшие постройки, в том числе, Колизей, горожане разбирали по кирпичику для строительства собственного жилья. Однако, начиная с правления папы Пия II, Рим постепенно стал превращаться в центр ренессансной культуры. С прибытием туда осенью 1465 года детство десятилетней Зои закончилось. В Вечном городе юные Палеологи, разумеется, тоже не были предоставлены сами себе. Их покровителем и опекуном стал кардинал Виссарион Никейский (бывший греческий митрополит), на руках которого фактически умер Фома. На протяжении многих лет отца Зои и кардинала связывали дружба и общая мечта о спасении Византии. Виссарион проявлял себя как последовательный сторонник унии между католической и православной церквями, а после падения Константинополя — как главный организатор борьбы с турками. Дети Фомы (в первую очередь, его сыновья) были и для кардинала, и для скитавшихся по Италии греков олицетворением надежды на возрождение Византийской державы. «Пусть подумают об учении, - размышлял о них Виссарион, - чтобы в нём преуспеть. И пусть не думают, что они знатные: знатность без добродетели — ничто даже у тех владык, которые располагают большими владениями и властью, а тем более — у них, не имеющих ничего…». Все эти идеи выражены в письме, адресованном наставнику детей Фомы. К сожалению, его имя неизвестно. Но известно, что помощником наставника был доктор Критопул, учёный грек. Кроме того, у Палеологов стараниями Виссариона были собственные врач, учитель греческого языка, учитель латыни, а также переводчик. Ещё к ним были приставлены два католических священника: «Ведь нужно, чтобы дети жили на латинский лад, как этого хотел и блаженной памяти их отец».
Виссарион был категоричен: если юные Палеологи не будут уважать «латинскую» веру, «им придется покинуть Запад». Однако, судя по последующим событиям, Зоя, которая получила в связи с переходом в лоно католической церкви новое имя - Софья, тайно оставалась православной. В то же время Виссарион, как и другие греки, в душе высокомерно относился к «варварам» (итальянцам), и не раз напоминал детям Фомы о том, что они принадлежат к великому роду. При Палеологах в Риме сохранялся небольшой двор, хотя их жизнь была достаточно скромной. Ядро двора составляло окружение семьи Фомы, прибывшее в Рим с Корфу вместе с наследниками деспота. Виссарион печалился из-за невежества отпрысков Фомы и их неумения вести себя в обществе. Но не стоит винить их в этом: в изгнании родители не могли наладить достойное обучение своих детей. Всё же, известно, что Софья с четырёх лет умела читать и писать по-гречески и по-латыни, к тринадцати годам уже прекрасно знала древнюю и современную историю, владела основами математики и астрономии, пересказывала на память целые главы из Гомера. В её распоряжении была отцовская библиотека, причём некоторые книги вывезли из Константинополя. Хотя до сих пор не было обнаружено ни одного автографа Софьи, причина, возможно, в плохой сохранности архивов. Главным наследником Фомы считался его старший сын Андрей, поведение которого, как и его младшего брата Мануила, мало соответствовало надеждам Виссариона. В конце 1460-х годов юноши «часто предавались распутству», порой не посещали мессы и много пили. Уже после того, как его сестра уедет в Москву, Андрея Палеолога навестит учёный грек Константин Ласкарис. Он будет поражён тем, что деньги, которые папа выделял на содержание «деспота ромеев», тратились на выпивку и проституток, а наследник тех, кто носил пурпур и шёлк, «прикрывал своё тело лохмотьями за два сольдо…». В конце концов, Андрей продаст свой номинальный титул византийского императора сначала королю Франции, а затем – испанским монархам Фердинанду Арагонскому и Изабелле Кастильской, и умрёт в нищете в Риме. Что же касается Мануила Палеолога, то он окончательно предаст веру своих предков и поступит на службу к султану под именем Мехмеда-паши.
Хотя папа Павел II выделял на содержание юных Палеологов не такую уж большую сумму (3 600 дукатов в год), он желал как можно скорее сбыть с рук хотя бы Софью и начал рьяно подыскивать ей мужа. Сначала возникла кандидатура сына маркиза Мантуи, но, по-видимому, тот не захотел брать в жёны бесприданницу. Затем на помощь папе пришли его земляки-венецианцы, которые предложили женить на деспине (дочери деспота) короля Кипра Жака II де Лузиньяна, чтобы тот, помня о происхождении своей супруги, включился в борьбу с османами. Но Жак отказался: его, видите ли, не прельщал блеск имени и титулов Софьи, давно превратившихся в пустое место. Впрочем, вскоре девочкой заинтересовался князь Караччоло, венецианский богач, и в мае 1466 года, как свидетельствует Георгий Сфрандзи, состоялось их венчание. Вероятнее всего, до постели дело не дошло ввиду несовершеннолетия Софья, которая в следующем году овдовела. Таким образом, Павлу II пришлось начинать всё сначала. Увы, женихи к бесприданнице в очередь не выстраивались. Впрочем, есть предположение, что подросшая Софья сама приложила усилия к тому, чтобы не выходить замуж за иноверца, расстраивая предлагаемые ей браки. Выручили папу снова венецианцы, которые не только первыми добрались до Китая, но и до самых отдалённых медвежьих углов обитаемого мира. Оттуда и пришла весть о том, что в 1467 году овдовел Иван III, великий князь Московский.
Павел II и Виссарион сразу воспряли духом: у папы забрезжила надежда распространить влияние Рима на Русское государство, а у кардинала – с помощью московского князя побороть турок и возродить Византию (в сыновьях Фомы он уже разочаровался). Довольна была и сама Софья, которая, кажется, всегда знала, чью голову имел в виду её покойный дядя-император. Наконец-то предсказание афонских старцев начало сбываться! Не откладывая дело в долгий ящик, папа выделил деньги на снаряжение посольства, которое в 1469 году с трудом добралось до Москвы, о чём свидетельствует Лицевой летописный свод: «Той же зимой в феврале в 11 день пришёл из Рима от кардинала Виссариона грек по имени Юрий к великому князю с грамотой, в которой писано, что «есть в Риме у деспота Аморейского Фомы Ветхословца от царства Константинограда дочь именем Софья, православная христианка; если захочет взять её в жёны, то я пришлю её в твоё государство. А присылали к ней сватов король Французский и князь великий Медядинский, но она не хочет в латинство»». О сватовстве короля Франции и герцога Милана к Софье не сохранилось никаких свидетельств, возможно, Виссарион просто пытался набить цену своей подопечной. В то же время, бояре и Филипп, митрополит Московский, не советовали Ивану III жениться на униатке, так как не верили, что, живя в Риме, Софья смогла сохранить свою веру. Но великий князь не смог удержаться от соблазна поднять свой престиж с помощью брака на племяннице последнего византийского императора. Той же весной, в марте, Иван III отправил в Рим «посмотреть царевну» своего посла Джан Баттисту делла Вольпе. Этот авантюрист из Виченцы, города, находившегося под управлением Венеции, поступил на службу в Москву в качестве монетного мастера и стал зваться Иваном Фрязиным. Папа Павел II принял посла с великой честью. Он попросил великого князя прислать за невестой бояр. Софийская летопись свидетельствует, что обратно на Русь с Иваном Фрязином был послан портрет невесты, и такая светская живопись оказалась крайним сюрпризом в Москве — «…а царевну на иконе написану принесе».
Так и не дождавшись московских сватов, папа отправил на Русь летом 1471 года новое посольство. 10 сентября в Москву вновь прибыл Антонио Джислярди, который сообщил, что папа «до скончания века» дарует русским посланникам свободный проезд по всем землям, «которые… под его папежство присягають», лишь бы только великий князь «по царевну бо Софью Аморейского царя по Фомину дщерь посылал». Только в январе 1472 года, получив, наконец, согласие митрополита, Иван III отправил посольство в Рим за невестой, поскольку был найден компромисс: в Москве перед венчанием Софью окрестят по православному обряду. Правда, не обошлось без конфуза. Русские знали, что 28 июня 1471 гола Павел II умер. Однако в имени нового папы они допустили ошибку, назвав его в краткой верительной грамоте Калистом. Уже в дороге послам стало известно его настоящее имя — Сикст IV. Они вышли из положения с наивной простотой, «имя того Калистово выгладив, Систюша написаша». 21 мая состоялся торжественный приём русских послов в Ватикане, на котором присутствовали представители Венеции, Милана, Флоренции и герцог Феррарский. После вручения краткой верительной грамоты, в которой говорилось лишь то, что Иван III просит верить их словам, послы преподнесли ценные дары — меховую шубу и соболиные шкурки. Римляне были явно поражены количеством соболей: один очевидец сообщает, что их было семьдесят, другие говорят о том, что папе были преподнесены «две связки соболей числом сто или около того», а третьи - что шкурок было ровно шестьдесят. Уже 1 июня по настоянию кардинала Виссариона в базилике святых апостолов Петра и Павла состоялось обручение византийской царевны и великого князя Московского, которого представлял русский посол Иван Фрязин. Во время церемонии внезапно обнаружилось, что у главного представителя московского князя нет обручального кольца для Софьи. Тогда Иван Фрязин сообщил, что у русских не принято обмениваться кольцами при обручении (после переезда в Москву Софья поспособствовала тому, чтобы «все женатые князья и их супруги носили обручальные кольца»). Сикст IV проявил неслыханную щедрость к сироте: дал ей в приданое, кроме подарков, около 6000 дукатов и разослал по городам письма, в которых, во имя уважения апостольского престола, просил принять невесту Ивана III «с расположением и добротой». 24 июня, простившись с папой в садах Ватикана, Софья направилась на далёкий север. На пути в Москву невесту «белого императора», как именовал Ивана III в своём послании Миланский герцог, сопровождала свита из русских, греков и итальянцев, в числе которых был генуэзец Антон Бонумбре, епископ Аччии и папский легат, который должен был способствовать подчинению русской церкви Риму. Многие города Италии и Германии (по сохранившимся данным, Сиена, Флоренция, Болонья, Виченца, Нюренберг, Любек) встречали и провожали Софью с царским почётом и устраивали в честь неё празднества. Так, в Нюрнберге ей преподнесли богато украшенный серебряный позолоченный кубок ценой 68 гульденов, сорок бочонков вина и несколько десятков коробок шоколадных конфет. Ещё был устроен бал, на котором Софья, однако, не танцевала. Она также присутствовала на организованном в её честь рыцарском турнире.
Интересно, что в конце 1460-х годов Жак II де Лузиньян внезапно спохватился и выразил желание жениться на Софье, но переговоры между Римом и Москвой были в самом разгаре. Впоследствии король Кипра вступил в брак с венецианкой Екатериной Корнаро, портрет которой написал Тициан. В последнее время его почему-то принято считать изображением Софьи Палеолог, тем более, что гениальному живописцу иногда заказывали посмертные изображения людей или тех, кого он в глаза не видел. По крайней мере, этот портрет не противоречит тому, что в 1472 году восторженно писали болонские хронисты о Софье: «Воистину она … очаровательна и прекрасна… Невысокого роста, она казалась лет 24; восточное пламя сверкало в глазах, белизна кожи говорила о знатности ея рода». А синьор Вирджилио Мальвецци, в доме которого в Болонье был устроен пышный приём в честь неё, отметил сказочную дороговизну и экзотичность наряда деспины: на ней было пурпурное платье с мантией из парчи, подбитой горностаем (вероятно, привезённым посланниками Ивана III), а на голове красовался тюрбан, закрывающий волосы и расшитый золотом и жемчугом. Однако более всего привлекла взгляды прекрасная гемма с драгоценным камнем, которую царевна держала в левой руке. Правда, флорентийский поэт Луиджи Пульчи, присутствовавший при обручении Софьи, был о её внешности совсем другого мнения: «Мы вошли в комнату, где на высоком помосте сидела в кресле раскрашенная кукла. На груди у неё были две огромные турецкие жемчужины, подбородок двойной, щёки толстые, всё лицо блестело от жира, глаза распахнуты, как плошки, а вокруг глаз такие гряды жира и мяса, словно высокие дамбы на По. Ноги тоже далеко не худенькие, таковы же и все прочие части тела — я никогда не видел такой смешной и отвратительной особы, как эта ярмарочная шутиха. Целый день она беспрерывно болтала через переводчика — на сей раз им был её братец, такая же толстоногая дубина… Один из наших спутников даже залюбовался накрашенными губами этой куклы и счёл, что она изумительно изящно плюётся…». Лично я верю Пульчи и больше всего меня поражает тот факт, что после семи лет пребывания в Риме Софья не говорила по-итальянски. Что это: лень или предчувствие, что этот язык не пригодится ей в дальнейшей жизни? Итак, мужеподобная, болтливая и плюющая, в буквальном смысле, на условности – такова была византийская царевна. Впрочем, в отличие от флорентийцев, любивших утончённых женщин, русские предпочитали таких толстух, как Софья, более пригодных, по их мнению, к деторождению.
На четвёртый месяц пути Софья, наконец, вступила на русскую землю. 1 октября 1472 года она выехала из Колывани (Таллинн), скоро была в Дерпте, куда явились встретить свою будущую государыню посланные великого князя, а потом направилась к Пскову, куда прискакал гонец и объявил на вече: «Царевна переехала море, едет в Москву дочь Фомы, царя царьградского, зовут её Софья, она будет вам государыня, а великому князю Ивану Васильевичу жена. И вы бы её встретили и приняли честно». Псковичи стали мёд «сытить и корм обирать», а наперёд послали шесть больших убранных судов, посадников и бояр, чтобы «с честью» встретить царевну. 11 октября около устья Эмбаха посланцы встретили Софью и били ей челом с кубками и золотыми рогами, наполненными мёдом и вином. 13-го она прибыла в Псков, где пробыла ровно пять дней. Псковские власти и знать одарили её и свиту подарками и поднесли ей 50 рублей (золотом?). Желая показать красоту своего города, горожане катали её на лодках («оскуях», то есть ушкуях) по реке Великой. Ласковый прием растрогал Софью, и она обещала псковитянам своё заступничество перед будущим супругом. Сопровождавшему её легату Аччии пришлось последовать за ней в церковь, и там поклониться святым иконам и приложиться к образу Богоматери по приказу царевны. Оказавшись во владениях будущего мужа, Софья сразу же, к изумлению итальянцев и восторгу русских, демонстративно показала свою преданность православию и безукоризненно вела себя на церковной службе. Из Пскова она отправилась в Новгород, где тоже пробыла пять дней и получила дары. Когда путники были всего в 15 верстах от Москвы, в великокняжеском дворце началась суматоха. В столицу пришло известие о том, что в свите Софьи находится папский посланник — Антонио Бонумбре («лягатос Антоний»), перед которым несли четырёхконечный католический крест. Более всего это известие оскорбило митрополита Филиппа. Он пригрозил уйти из Москвы, если «лягатос» не только войдёт в город, но даже приблизится к нему с крестом. Навстречу кортежу срочно был послан с отрядом герой Шелонской битвы боярин Фёдор Давыдович Хромой, который от имени великого князя приказал епископу убрать крест в сани. И тому ничего не оставалось, как подчиниться («убоятеся лягатос»).
До середины XV века европейцы единогласно считали русских варварами, для которых свойственны «дикость, жестокость, бесчеловечность, вероломство» и так далее. В глазах латинского Запада, Русь населяла отличная от европейцев северная раса, «в силу неразвитости ума и прочих способностей чуждая цивилизации и культуре». Однако венецианец Амброджо Кантарини, посетивший Москву в 1476 году, особо подчеркнул её значение как международного торгового центра: «В город в течение всей зимы собирается множество купцов из Германии и Польши». Другой венецианский купец Иосафат Барбаро в своём сочинении «Путешествие в Тану» в 1480-х годах тоже описал богатство русских городов, утверждая (правда, с чужих слов), что и вообще вся Русь «обильна хлебом, мясом, мёдом и другими полезными вещами». А чуть позже нидерландский писатель Альберто Кампензе, используя свидетельства купцов, посещавших Русь, составил для папы любопытную записку «О делах Московии». Нравственность московитов, по его словам, выше всяких похвал: «Обмануть друг друга почитается у них ужасным, гнусным преступлением. Прелюбодеяние, насилие и публичное распутство также весьма редки. Противоестественные пороки совершенно неизвестны, а о клятвопреступлении и богохульстве вовсе не слышно». Ещё он упомянул о хорошо поставленной московитами пограничной службе и о запрете продажи вина и пива (кроме праздничных дней). Правда, это не касалось русских князей. Австрийский дипломат Сигизмунд Герберштейн писал об Иване III: «Во время обеда он по большей части до такой степени предавался опьянению, что его одолевал сон, причём все приглашённые были меж тем поражены страхом и молчали». В то же время великий князь, уже успевший объединить значительную часть русских земель вокруг Москвы, жил в обветшавшей белокаменной крепости времён Дмитрия Донского. Облик русской столицы конца 1460-х годов контрастировал с обликом Рима: не только все дома города, но даже сам великокняжеский дворец были деревянными. Поэтому можно представить, что чувствовала Софья, воспитанная в традициях византийского двора и выросшая в Вечном городе, когда оказалась в Москве, «большой деревне», среди убогих построек и русских, «людей очень красивых, но диких».
Правда, если верить летописям, жених и невеста друг другу понравились. По словам Кантарини, Иван был «высок, но худощав; вообще он очень красивый человек». Холмогорский же летописец упомянул прозвище Ивана — Горбатый, что, возможно, говорит о том, что Иван сутулился. Однако в истории осталось другое прозвище, данное современниками — «Великий». Помимо того, московского князя величали: «Грозный» (впоследствии это прозвище перейдёт к его внуку Ивану IV). Герберштейн тоже упоминал о грозном взгляде Ивана III, от которого случайно попавшаяся ему на глаза женщина «при виде его только что не лишалась жизни». Однако закалённая жизнью семнадцатилетняя Софья вряд ли упала в обморок во время первой встречи с тридцатидвухлетним женихом. Летопись сообщает, что она прибыла в Москву 12 ноября 1472 года, в день памяти Иоанна Златоуста, святого покровителя великого князя, и в тот же день состоялась её свадьба. Однако, скорее всего, она оказалась в городе на несколько дней раньше. Сначала в доме Марии Ярославны Боровской, матери великого князя, произошло её обручение, а затем – венчание во временной деревянной церквушке, поставленной около строящегося Успенского собора, и свадебный пир. По словам летописца, Ивана и Софью венчал «протопоп коломеньскии Осея». Это похоже на правду: враждебное отношение митрополита Филиппа и других московских священников к «униатке» не вызывает сомнения (вероятно, царевна сохранила имя «Софья» только потому, что такого имени, как «Зоя», русские не знали). На венчание великого князя собрались родовитые гости. Помимо матери Ивана III из своих уделов прибыли его братья: Андрей Большой из Углича, Борис из Волоколамска и Андрей Меньшой из Вологды. Все они были в окружении своих приближённых. Со стороны невесты присутствовали те, кто проделал с ней долгий путь в православную столицу. Источники единогласно свидетельствуют о том, что с Софьей приехало несколько десятков греков, в том числе, Юрий Траханиот, уже посещавший Москву в 1469 году; Димитрий Рауль (Ралев), представитель Андрея Палеолога; Константин, князь Феодоро (государство, находившееся в Крыму) и другие. А на другой день после венчания, когда папский легат, поднося великому князю дары, должен был заговорить с Иваном III о соединении церквей, он, по утверждению летописца, совершенно растерялся, потому что митрополит выставил против него на спор книжника Никиту Поповича: «Иное, спросивши у Никиты, сам митрополит говорил легату, о другом заставлял спорить Никиту; кардинал не нашёлся, что отвечать, и кончил спор, сказавши: «Нет книг со мною!» Что же касается кардинала Виссариона, единственного, кого на Западе всерьёз беспокоила судьба Софьи, то он скончался в Равенне 18 ноября 1472 года, так и не увидев, как его любимица превратила Москву в «третий Рим».
По преданию, царевна привезла в подарок мужу «костяной трон»: его деревянный остов весь был покрыт пластинами из слоновой и моржовой кости с вырезанными на них сюжетами на библейские темы, на спинке трона было помещено изображение единорога. Ещё в её приданое входили несколько мощевиков (ёмкости для мощей) и византийские иконы, в том числе, «Богоматерь Одигитрия». На этой иконе, впоследствии помещённой в Благовещенский собор Московского Кремля, можно видеть золотые серьги с орлами, которые, несомненно, были приложены к очелью Богородицы Софьей. А в Архангельском соборе после свадьбы Ивана III появилось изображение византийского императора Михаила III, родоначальника династии Палеолог. Таким образом, показывалось, что Москва является преемницей Византийской империи. Но главным сокровищем Софьи была библиотека, включавшая в себя греческие пергаменты, латинские хронографы и иудейские манускрипты, вывезенные из Константинополя. Считается, что там были древние списки евангелий, сочинения большинства античных историков, философов и писателей (в том числе, неизвестные поэмы Гомера), труды по математике, астрономии, искусствам, рукописи предсказаний пророков и астрологов, книги по магии и даже уцелевшие артефакты из знаменитой Александрийской библиотеки. Увидев деревянную Москву, обгоревшую после пожара 1470 года, Софья испугалась за судьбу сокровища и на первое время спрятала книги в подклет каменной церкви Рождества Богородицы на Сенях – домовой церкви великих княгинь. В последний раз Либерию (библиотеку) видели, якобы, при Иване Грозном, а потом она пропала и не найдена до сих пор. Возможно, великая княгиня прятала библиотеку ещё потому, чтобы её не заподозрили в «чернокнижии» (колдовстве). То, что Софья умела читать и писать, уже вызывало удивление в Москве, где уровень грамотности даже среди духовенства, самого образованного сословия, был низким (в отличие от Новгорода – там, судя по берестяным грамотам, умели писать не только купцы, но и посадские люди). Неизвестно, знал ли грамоту её муж, но тяжёлое детство (заговор дяди Дмитрия Шемяки, ослепление отца Василия II Тёмного и заточение самого Ивана) вряд ли способствовало его учению. Все эти события наложили отпечаток на личность Ивана III: современники отмечали его суровый и деспотичный характер. После подозрительной смерти первой жены, Марии Борисовны Тверской, «доброй и смиренной княгини», прожившей всего двадцать пять лет, он очень боялся отравления и всяческой ворожбы: уличённых в этом жестоко наказывали.
В отличие от своей предшественницы, Софья не была ни смиренной, ни доброй. Сочетавшись браком с Иваном III, она стала вести себя непривычно для государевой жены. Слишком самостоятельно. Традиции русского средневековья, строго ограничивая роль женщины кругом домашних забот, распространялись и на семью великого князя. При Софье же стала меняться на византийский манер не только жизнь при дворе, но и сама Москва. Она окружала себя людьми лишь по своему выбору. У великой княгини, как считают некоторые исследователи, даже существовала своя собственная дума, состав которой определяли приехавшие с нею и осевшие на Руси греческие и итальянские аристократы. А из русских она брала к себе на службу только жён своих приближённых: Траханиотов, Ангеловых, Ховриных, Ласкаревых, Головиных. Кроме того, великая княгиня ввела сложный и пышный дворцовый церемониал. Сама она одевалась подобающе, её наряды всегда были расшиты драгоценными камнями. Под влиянием жены Иван III тоже стал богато одеваться и в 1485 году принял новый титул – Государь Всея Руси. А ещё взял в качестве герба византийского двуглавого орла, поместив его и на своей печати. В правление сына Софьи Василия III боярин Иван Берсень-Беклемишев делился с учёным Максимом Греком своими горестными размышлениями по поводу того, что Софья принесла на Русь такой обычай, чтобы великий князь перестал советоваться со своими боярами и начал править самодержавно. При ней начали устанавливаться дипломатические связи со странами Европы, куда посланниками назначались поначалу прибывшие с царевной греки и итальянцы. Первым же русским дипломатам в служебной грамоте строго наказывалось за границей не пьянствовать, не драться между собой и не срамить тем самым свою страну. Интересно, что дьяку Фёдору Курицыну, послу при венгерском дворе, приписывается авторство «Сказания о Дракуле», очень популярного на Руси. Кроме того, Софье разрешили давать аудиенции иностранным послам. В воспоминаниях иноземцев о Руси второй половины XV столетия сохранились записи о таких встречах с великой княгиней. В 1476 году венецианский посланник Кантарини был представлен московской государыне. Вот как он вспоминал об этом: «Государь пожелал также, чтобы я посетил деспину. Я это сделал с должными поклонами и соответственными словами; затем последовала длительная беседа. Деспина обращалась ко мне с такими добрыми и учтивыми речами, какие только могли быть сказаны; она настоятельно просила передать её приветствие светлейшей Синьории; и я простился с ней». Эти факты свидетельствуют, что если Иван III и не испытывал к жене особой страсти, то, по крайней мере, относился к ней с уважением из-за её принадлежности к семье византийских императоров.
В ночь с 4 на 5 апреля 1473 года Москва была снова объята пламенем. В эту ночь отошёл в вечность митрополит Филипп. Ненадолго пережил покойного владыку Успенский собор, его любимое детище. 20 мая рухнули стены храма, уже почти достроенного московскими мастерами. По совету Софьи великий князь отправил в Италию Семёна Ивановича Толбузина, который вёл переговоры с искусным каменных, литейных и пушечных дел мастером Аристотелем Фиораванти. В марте 1475 года итальянец прибыл в Москву. Он возглавил строительство Успенского храма, доныне украшающего Соборную площадь Московского Кремля. Начиная же с 1485 года, взамен старых деревянных и белокаменных стен и башен великокняжеской резиденции были выстроены укрепления из обожжённого красного кирпича. Московский Кремль был так похож на Кастелло Сфорцеско, резиденцию герцогов Сфорца в Милане, что иностранцы на европейский лад называли его «замком». Кроме Аристотеля Фиораванти, в его строительстве приняли участие такие мастера, как Пьтро Антонио Солари, Марко Фрязин, Антон Фрязин, Алевиз Фрязин, Алевиз Новый. После нового пожара 1488 года, когда самой Софье пришлось спасаться из огня, она, наконец, попросила мужа построить каменный дворец. Сначала псковскими мастерами был построен Благовещенский собор, а в 1490 году - новый великокняжеский дворец, одной из частей которого стала возведённая итальянскими зодчими Грановитая палата. Всего, по сообщению летописей, в 1479—1505 годах в столице было построено около 25 церквей. На стройке активно использовался белый камень, отчего и появилось сохранившееся в веках выражение: «белокаменная Москва». Масштабное строительство (прежде всего оборонной направленности) проводилось также в Новгороде, Пскове, Владимире и других городах. При Софье в Москву потянулись, кроме архитекторов, и другие иностранные специалисты — инженеры, художники, врачи, оружейники, ювелиры.
С мужем Софья поладила. Очевидно, преуспела она и в установлении добрых отношений со своей свекровью, но не с Иваном Молодым, сыном великого князя от первого брака. В 1476 году венецианец Кантарини отмечал, что наследник «в немилости у отца, так как нехорошо ведёт себя с деспиной». Однако уже с 1477 года княжич Иван упоминается как соправитель отца. Его поддерживали родовитые князья и бояре, недолюбливавшие Софью за сильный и гордый характер, и за глаза называвшие её греческой «чаровницей» (колдуньей). Великая княгиня же опиралась на приехавших с нею чужеземцев и новых, худородных дворян, недавно появившихся в княжеских хоромах. Софья понимала, что пасынок, случись беда с великим князем, ушлёт её в монастырь, и что укрепиться в новом положении она может лишь родив сына. Всего за тридцать лет брака Софья подарила мужу 12 детей, но при этом первыми четырьмя оказались девочки. В 1474 году появилась на свет её дочь Анна, а в следующем – Елена и Феодосия, но все три умерли в младенчестве. До зрелых лет дожила четвёртая дочь, тоже Елена, родившаяся в 1476 году, которую выдали замуж за великого князя Литовского и будущего короля Польши Александра Ягеллона. Наконец, 25 марта 1479 года в 8 часов вечера в канун праздника Собора архангела Гавриила, отмечаемого 26 мая, родился будущий великий князь Московский Василий III. В Никоновской летописи есть рассказ о чудесном зачатии Софьи, написанный митрополитом Иоасафом со слов самого Василия. Согласно этому повествованию, после рождения дочерей великая княгиня очень скорбела о том, что у неё нет сына. Поэтому она отправилась пешком в Троице-Сергиев монастырь, чтобы помолиться у гроба святого Сергия. По дороге у села Клементьева она увидела инока, который нёс младенца. Внезапно монах кинул этого ребенка Софье («вверже в недра ея отроча младо мужеска пола»). От неожиданности она чуть не упала, но ребёнка в руках не обнаружила и поняла, что это было только чудесное видение. В монастыре великая княгиня одарила монахов и долго молилась у гроба Сергия. После возвращения домой она вскоре забеременела. По традиции ребёнка следовало назвать в честь архангела Гавриила, но он получил другое имя, в честь Василия Парийского, чья память отмечалась в этот же день. Кроме того, Софья произвела на свет ещё четырёх здоровых сыновей: Юрия, князя Дмитровского, Дмитрия Жилку, князя Угличского, Симеона, князя Калужского, и Андрея, князя Старицкого. А также двух дочерей – Евдокию, супругу татарского царевича Худай-Кула, в крещении Петра Ибрагимовича, и Феодосию, супругу князя Василия Даниловича Холмского. Рождение детей значительно повысило авторитет Софьи и усилило её влияние на мужа. Больше других своих отпрысков она любила Василия и желала видеть наследником только его. Узнав об этом, Иван Молодой впал в неистовство. С его лёгкой руки начали распространяться самые гнусные слухи о его мачехе. Однако великий князь им не верил, и если иной раз ревновал Софью, то только к её старшему сыну, понимая, что Василий всецело царит в сердце матери.
С Софьей связывают освобождение Русского государства от ордынского ига в 1480 году. Её, византийскую царевну, оскорблял тот факт, что Иван III считается данником хана, хотя великий князь не платил Орде, как минимум, семь лет. На картине русского художника-передвижника ХIХ века Алексея Кившенко изображён момент, когда Ахмат прислал своих послов в Москву требовать уплаты дани. 30 сентября 1480 года Иван III, по свидетельству летописца, вернулся из Коломны в Москву «на совет и думу» с митрополитом и боярами. Великий князь получил единодушный ответ, «чтобы стоял крепко за православное христьяньство противу безсерменству». По другой, неофициальной версии, бояре посоветовали ему уплатить дань Ахмату. Но в дело вмешалась Софья, заливаясь слезами и играя на честолюбии мужа, она пристыдила его за трусость и заставила скакать с войском на реку Угру навстречу врагу. В одной из летописей отмечается, что после двадцати дней «стояния» на берегу Иван запаниковал: «Ужас наиде на нь, и въсхоте бежати от брега, а свою великую княгиню Римлянку и казну с нею посла на Белоозеро». Ради безопасности, с детьми и своим двором Софья была отправлена сначала в Дмитров, а потом на Белоозеро; в случае же, если Ахмат перейдёт Оку и возьмёт Москву, то ей было сказано бежать дальше на север к морю. Для тех, кто наблюдал со стороны за тем, как оба войска почти одновременно повернули вспять, не доведя дело до решающей битвы, это событие казалось либо странным, мистическим, либо получало упрощённое объяснение: противники испугались друг друга, опасаясь принять сражение. На Руси современники приписывали это чудесному заступничеству Богородицы, которая спасла их землю от разорения. Таким образом, Иван III со всем воинством вступил в Москву победителем, «и возрадовашася, и возвеселишася все людие радостию велиею зело». Софья же вернулась либо в конце 1480, либо в начале 1481 года. По этому поводу русский летописец иронично заметил, что её «не гонял же никто, а по которым странам ходила – тем пуще, чем от татар доставалось». По его мнению, великой княгине не следовало уезжать из столицы, поскольку её безопасности ничего не угрожало. Иван III так тосковал в отсутствии Софьи, что владыка Виссарион даже предостерегал его от постоянных дум и излишней привязанности к жене и детям.
В Московском летописном своде указано, что крещение княжича Василия произошло в том же 1480 году. Чуть раньше случилось другое событие: «В ту же зиму пришёл из Рима в Москву брат великой княгини Софьи, именем Андрей, сын Фомы, деспота Амморийского». Шурин Ивана III женился на простой римлянке по имени Катерина и влез в долги. Тогда Андрей уговорил папу Сикста IV дать ему два миллиона дукатов на организацию экспедиции в Морею, но истратил их на другие цели. И вот теперь он надеялся извлечь выгоду из брака сестры. Тем не менее, в Москве «латинянина» ожидал плохой приём: осыпать его благодеяниями великий князь не спешил. Однако Софья, которая была привязана к брату, решила отдать ему половину приданого Марии Тверской (хотя имела собственную казну, которую положила на сохранение в подпол церкви Рождества Иоанна Предтечи). Другую же половину, в основном, драгоценные украшения, получила её племянница Мария Палеолог, сосватанная за князя Василия Верейского, троюродного брата Ивана III. (Вторая поездка Андрея, предпринятая им спустя десять лет ко двору сестры, оказалась ещё более безрезультатной). Тогда же Иван III начал подыскивать подходящую партию для своего сына Ивана Молодого. Ему в жёны была выбрана дочь Стефана Великого, господаря Валахии, Елена. Конечно же, брак заключался по династическим причинам: Молдавия была последним православным княжеством на Юге Европы, таким путем Иван III обрёл союзника против турок. Свадьба Ивана Молодого и Елены Волошанки состоялась в январе 1483 года. А 10 октября у них уже родился сын Дмитрий. Желая отблагодарить сноху за рождение внука, великий князь решил подарить ей золотое ожерелье – «сажень», с жемчугами и каменьями, которое осталось от его первой жены. Узнав, что Софья, не спросив у него разрешения, «истеряла» приданое своей предшественницы, Иван III рассвирепел и отправил своих людей в Верею, чтобы вернуть драгоценности и наказать Василия и Марию. Вероятно, предупреждённый Софьей, князь Верейский вместе с женой бежал в Литву, хотя украшения были успешно возвращены. Софье удалось добиться от Ивана прощения своей племянницы с мужем лишь в январе 1493 года, хотя Верейско-Белозёрское княжество, завещанное ему отцом Василия, Иван III отказался вернуть. Недовольный князь Василий в своём письме предложил обменять на свои земли подаренные Софьей вместе с драгоценностями предметы из сокровищницы великого князя, которые они с Марией увезли с собой в Литву. В августе 1495 года в послании московского двора ему было предложено предоставить список ценностей, находившихся в его распоряжении, после чего никаких дальнейших сообщений не зафиксировано. Считается, что Василий и Мария до конца своей жизни оставались в Литве и только их единственной дочери, Софье Верейской, в 1506 году была возвращена часть отцовского имущества.
Случай с «саженью» положил начало тайной вражде между Еленой Волошанкой и Софьей Палеолог. Когда близких великой княгине иноземцев ввергли в узилища, а на неё саму наложили опалу, Софья решила, что дело не только в приданом Марии Тверской: это Волошанка влияет на свёкра. Хотя к Елене Иван Васильевич относился как к дочери, ревнивые глаза Софьи видели совсем иное в восхищении мужа красотой молоденькой снохи. Ладно бы неприязнь Ивана распространилась только на жену, а то ведь он начал вести себя так, словно их совместные дети были совершенно чужими ему. От переживаний Софья заболела. Она была беременна, когда её настигла опала, и от волнения 8 апреля 1484 года преждевременно разродилась девочкой, которая вскоре умерла. Иван Васильевич сразу раскаялся: утирал слёзы жены и сам плакал с ней. Софья вышла из своего затворничества – к плохо скрываемой ярости Ивана Молодого и Волошанки. Теперь она снова принимала иноземные посольства, блистая на этих приёмах роскошью наряда, красноречием и умом. Тем не менее, пока жив был её пасынок, Софья не могла чувствовать себя в безопасности. Иван Молодой ходил в любимцах у отца и пользовался большим авторитетом среди бояр. Он не только замещал Ивана III во время отсутствия оного в Москве, но и был одним из руководителей русского войска во время «стояния» на Угре, а после присоединения Твери в 1485 году его назначили Тверским князем. Однако Софья не сдалась и развернула тайную борьбу за русский престол, перетягивая бояр к себе и «нашёптывая» Ивану III в постели. И тут на помощь ей пришла сама Судьба.В начале 1490 года, зимой, Иван Молодой заболел «камчюгою в ногах» (подагрой). А незадолго до того вместе с братом Софьи и послами великого князя, греками Андреем и Мануилом Ралевыми, а также двумя монахами-августинцами и «игрецом» на органе из Венеции прибыл «мистр» (лекарь) Леон Жидовин, который взялся излечить княжича. Тем не менее, все старания врача оказались бесплодны, и 7 марта 1490 года Иван Молодой скончался. Великий князь, недолго думая, велел «зарезаша его (Леона) ножем, как овцу» через 40 дней, в то время как при дворе шептались об отравлении княжича Софьей. Хотя эти слухи не получили серьёзных подтверждений, решимости великой княгине и вправду было не занимать. Вплоть до своей смерти она знала о всех государевых планах и была «в курсе» каждой придворной интриги.
После смерти Ивана Молодого при дворе сложились две партии: одна группировалась вокруг его сына Дмитрия и вдовы Елены Волошанки, а вторая – вокруг Василия и его матери Софьи. Однако всё, что мог сделать для сына Софьи Иван III – это дать ему в «кормление» Тверское княжество, отняв его у своего внука Дмитрия. Это уже можно было считать большим достижением, и Софья на некоторое время успокоилась. К тому же они с мужем были заняты большим событием – свадьбой любимой дочери Елены, которую отдавали за великого князя Литовского и будущего короля Польши Александра Ягеллончика. Переговоры об этом браке начались по окончании русско-литовской войны (1487—1494). Иван III ходатайствовал, чтобы таинство венчания совершил митрополит Киевский, Галицкий и всея Руси Макарий I, но Александр воспротивился этой просьбе. В январе 1495 года княжна со свитой, в которую входили известные дипломаты того времени братья Голохвастовы Александр и Борис, выехала из Москвы, её сопровождал огромный поезд с приданым (включая «20 сороков соболей да 20000 белки, да 2000 горностаев», ткани — «шёлковые рухляди», «бархаты венедицкие», «бархаты бурские», камку, тафту, «розные шелки», драгоценности, среди которых «чепь золота», «запанка золота с яхонты и с лальски зерны новгородскими»). Обряд венчания совершали в костёле Святого Станислава в Вильне епископ Войтех Табор и сопровождавший невесту православный священник Фома. Заключая брак, Александр обязывался не принуждать Елену к переходу в католицизм и сохранить за ней веру её отцов — «греческий закон». Благодаря этому Елена Ивановна смогла стать покровительницей православных в Литовском государстве. Александр рассчитывал на то, что этот брак поможет вернуть часть земель, утраченных в ходе русско-литовской войны, однако Иван III ничего не вернул. Выражая своё недовольство, Александр не выделил жене тех владений, которые давались на содержание великим княгиням Литовским и в будущем не короновал её как королеву Польши. Однако Елена была умной, тактичной и самостоятельной женщиной, пользовавшейся уважением при дворе. Она на собственные средства приобрела многочисленные имения, и оказывала деятельную поддержку православным в Литве, внося большие пожертвования на церкви и монастыри. От своей веры, несмотря на давление римского папы и мужа, русская княжна так и не отреклась: «Нолны меня в животе не будет, то и отца своего наказ забуду».
В 1497 году дьяк Фёдор Стромилов рассказал Софье о том, что государь решил официально провозгласить своим наследником Дмитрия-внука. После этого дети боярские из окружения Василия стали уговаривать его бежать на север и там захватить великокняжескую казну в Вологде и на Белоозере, чтобы набрать войско против соперника. Но Софья вместо этого решила организовать заговор против мужа и княжича Дмитрия. Во главе встал Владимир Елизарович Гусев - составитель Судебника. Некоторые дети боярские, дьяки и другие тоже тайно целовали крест и присягали Василию. Самые верные великой княгине слуги и служанки искали по Москве ворожеек, которые взялись бы сварить зелье, убивающее человека наповал и не оставляющее при этом следов: планировалось отравить Дмитрия. Если бы у Софьи ничего не получилось, тогда княжич Василий должен был прихватить казну и бежать в Литву. Но кто-то донёс о заговоре Елене Волошанке, которая сразу отправила гонца к свёкру с доносом, представив дело так, что первой жертвой заговора должен был пасть именно он, великий князь. Узнав обо всём, Иван III казнил Гусева и многих заговорщиков. «Лихих баб» велено было утопить в Москве-реке, сошки помельче были посажены в тюрьму, а Василия и Софью взяли под стражу. Пока их держали запертыми в покоях, во дворце плела интриги Волошанка. Её прислужницы распространяли слухи, что после неминуемой казни гречанки и её сына великий князь возьмёт себе новую жену. 4 февраля 1498 года в Успенском соборе состоялась пышная коронация княжича Димитрия, и из великокняжеской семьи на неё не пригласили только великую княгиню с сыном. Иван III «благословил и пожаловал» пятнадцатилетнего внука великим княжением, на Дмитрия были возложены бармы и шапка Мономаха, а после коронации в его честь был устроен «пир великий». Елена Волошанка позволила себе выразить своё торжество и победу вышиваньем красочной, роскошной пелены (платок под иконостас или икону), на которой изображён торжественный выход Ивана III Великого с семейством во время коронации Дмитрия, и которую она собиралась подарить какому-нибудь богатому храму. Елена поместила великого князя слева во втором ряду, за ним – Дмитрия, а себя – сразу за сыном. В один ряд. Так Волошанка выдала свои тайные мечты. Над головами Ивана III и его внука изображены нимбы, сама пелена, словно рамой, обрамлена молдавским народным узором.
Жену и старшего сына Иван III не казнил, но и опалу с них не снял. Тогда Софья тоже занялась вышивкой пелены для Троице-Сергеева монастыря. В отличие от своей соперницы, она придерживалась религиозного канона и вышила в центре православный крест, а по бокам – эпизоды из жизни Сергия Радонежского. На пелене также вышито её имя, причём в первую очередь она величает себя не княгиней московской, а «царевной царегородской». Впрочем, Софья, никогда не забывавшая о своём происхождении, занималась не только вышиванием, но и потихоньку собирала документы, компрометирующие Волошанку. Давно, ещё в год смерти Ивана Молодого, когда была раскрыта и разоблачена секта жидовствующих, Софье донесли, что Елена участвовала в ней. А ещё великая княгиня обнаружила переписку Волошанки с польским королем Казимиром, через которого та, якобы, собиралась утвердить на Руси, в случае восшествия на московский престол своего сына Дмитрия, автокефальную церковь. Припасла Софья Фоминична и письмо неосторожной соперницы, где та высказывалась против засилья православия на Руси. Последней каплей же стала история с итальянскими пушкарями, которых великая княгиня давно уже пригласила из Италии. Вдруг выяснилось, что их задержал у себя Стефан Валашский, который находился в постоянной войне с Литвой, и вот уже четыре года мастера рабски трудились на него, а дочь господаря об этом, якобы, ни сном, ни духом. В то время как разлады между Русским государством и Литвой роковым образом отражались на судьбе Елены Ивановны. Последняя написала об этом матери, и Софья, показав мужу все бумаги, изобличающие Волошанку, резко бросила ему упрёк: «Пора не только о чужой крови радеть, но и о собственной позаботиться!» Вот тогда Иван Васильевич и понял, что его сноха - хитрая «и злонравная женщина». А её сын, мальчишка, которого он, великий князь, назначил своим соправителем, совсем не считался с дедом. Отстранив внука с 1500 года от всех государственных дел, Иван IIIтеперь назначил своим соправителем старшего сына. Хотя Дмитрий по-прежнему оставался наследником, именно Василию было доверено командовать русским войском, выступившим в Литву. Когда же самовлюбленный юнец не стерпел и начал грубить деду, тот 11 апреля 1502 года «наложил опалу» на внука и Елену Волошанку, и «от того дни не велел их поминати в ектениях и литиях» (всеобщих церковных молитвах). А через три дня Иван III благословил Василия и посадил на великое княжение Владимирское, Московское и всея Руси самодержцем. Дмитрий же и его мать были переведены из-под домашнего ареста в заточение. Таким образом, династическая война завершилась победой Софьи.
Наконец-то, великая княгиня могла вздохнуть с облегчением. Но радоваться тому, что всё так хорошо устроилось, долго не пришлось. Через год Софья тяжело заболела и умерла 7 апреля 1503 года. Её погребли в массивном белокаменном саркофаге в усыпальнице собора Вознесенского девичьего монастыря в Кремле рядом с могилой Марии Борисовны, первой супруги Ивана III. А на крышке саркофага острым инструментом процарапали имя: «Софья». После разрушения Вознесенского собора в 1929 году останки Софьи, как и других женщин царствовавшего дома, были перенесены в подземную палату южной пристройки Архангельского собора. Согласно некоторым источникам, перед смертью она, будто бы, выпросила у мужа прощение для Волошанки. На самом же деле Елена Стефановна умерла в заключении «нужной смертью» (то есть была убита) 18 января 1505 года. Многие этнографы считают, что сноха Ивана III стала прообразом известной героини русских сказок Елены Прекрасной (или Премудрой). А её супруг - Иван Молодой, стал прообразом Ивана Царевича. Что же касается их сына, Дмитрия, то он скончался в 1509 году «в нужи, в тюрме». «Одни полагают, что он погиб от голода и холода, другие — что он задохнулся от дыма», — сообщал Герберштейн. Смерть жены подкосила Ивана III, того, кого все вокруг считали Грозным. Он сильно пал духом и вскоре серьёзно заболел. Видимо, Софья давала ему необходимую энергию для строительства Русской державы. Оставив все дела, великий князь отправился в поездку по монастырям, но замолить грехи не удалось. 27 октября 1505 года он скончался от паралича, «быв на великом княжении лет 43 и 7 месяц, а всех лет живота его 65 и 9 месяц». Унаследовав от отца немалое Московское княжество, территория которого достигала 400 тыс. кв. км., сыну своему, Василию III, он оставил обширную державу, площадь которой выросла более чем в 5 раз. «Изумленная Европа, – писал Карл Маркс, – в начале царствования Ивана даже не подозревавшая о Московии, затиснутой между Литвой и татарами, была ошеломлена внезапным появлением огромной империи на её восточных границах, и сам султан..., перед которым она трепетала, услышал впервые от московитов надменные речи».
В декабре 1994 года в Москве были начаты исследования останков Софьи Палеолог. Криминалист Сергей Никитин, восстановивший её облик по методу знаменитого антрополога Герасимова, указывает: «После сопоставления черепа, позвоночника, крестца, костей таза и нижних конечностей, с учётом примерной толщины отсутствующих мягких тканей и межкостных хрящей, удалось выяснить, что Софья была невысокого роста, около 160 см, полная, с волевыми чертами лица. По степени зарастания швов черепа и изношенности зубов биологический возраст великой княгини был определён в 50—60 лет, что соответствует историческим данным». Современники не любили Софью, считая её «чаровницей», околдовавшей великого князя. Существуют различные версии относительно роли византийской царевны в истории Российского государства. Но с её подачи русские правители начали сначала неофициально, а затем на официальном уровне именовать себя царями. Кроме того, благодаря Софье зародилась концепция, согласно которой Русское государство является правопреемником Византийской империи. Более чётко её сформулировал в первой половине ХVI века монах псковского Елеазарова монастыря Филофей: «Первые два Рима погибли, третий не погибнет, а четвёртому не бывать». «Первый» Рим, прозванный современниками «столица мира», был центром античной цивилизации. После распада Западной Римской империи в результате нашествия варваров новым, «вторым», Римом стал Константинополь. Когда же в 1453 году пала и Восточная Римская империя, центр христианского мира переместился в Русское государство. Москва – «третий» Рим. Звучит гордо, не так ли?#ОльгаКраева
Читайте также бесплатно на https://litmarket.ru или на litnet.com мои романы: Ева Арк «Лоренца – дочь Великолепного», Ева Арк «Тайна короля», Ева Арк «Роза из Лотарингии», Ева Арк «Бургундская монахиня», Ева Арк «Кузина Екатерины Медичи», Ева Арк «Мальтийский рыцарь», Ева Арк «Марина и цыган», Ева Арк «Примадонны Ренессанса», Ева Арк «Лучшая принцесса своего времени», Ева Арк «Весна братьев Медичи»