«С этого дня закончилось моё счастливое детство»

Труженица тыла вспоминает военные годы

Раиса Степановна ЧЁТЧИКОВА — одна из тех, кто застал войну ребёнком. Как и всем в те годы, повзрослеть ей пришлось раньше срока. Проводы близких на фронт, несколько месяцев в немецкой оккупации, работа в тылу. Всё это до сих пор стоит у Раисы Степановны перед глазами. Она согласилась поделиться воспоминаниями с корреспондентом газеты «Вперёд».

«Я родом из Майкопа, родилась в 29­м году. До войны папа работал заместителем главного бухгалтера крупного совхоза в 12 километрах от города. В понедельник утром уезжал на работу, в субботу возвращался домой. На лето он меня забирал к себе в совхоз. Пока он работает, я по полям хожу, васильки и маки собираю, венки плету.

А мама была с нами дома. У меня ещё старший брат был, Коля, на четыре года старше меня. Я в то время уже три года ходила в балетную студию, брат тоже всевозможные кружки посещал — драматический, биологический, фотографический. И тоже танцевал.

20 июня 1941 года меня привезли в пионерский лагерь в Туапсе. Пару дней был карантин. Затем наступило 22­-е число, и мы никак не могли понять, почему наши воспитатели все такие заплаканные. После завтрака нас собрали и объявили, что началась война. В четыре часа утра, без объявления… Нас стали собирать домой. Предупреждали, что, когда мы вернёмся, отцов может уже не быть дома, уйдут на фронт. Моего папу только в сентябре забрали, он несколько месяцев был дома по брони.

С этого дня закончилось моё счастливое детство. И всё у нас нарушилось…»

Вражеское наступление

«В июле 42­го мы проводили на фронт брата Николая, которому в ноябре должно было исполниться 17 лет. Мы тогда из Майкопа перебрались в совхоз, где папа работал.

8 августа началось вражеское наступление. Это был какой­то кошмар. У меня до сих пор перед глазами стоит, как наши бегут, кто с винтовкой, кто без. Мама спрашивает: «Почему вы без винтовки?» А ей отвечают: «Чего её тащить, ни одного патрона нет».

У нас местность открытая, некуда спрятаться. Советские солдаты с горы бежали, а немцы по ним стреляли. Деревенские, человек шестьдесят, наверное, один за одним встали до колодца. Ведро воды набирают, передают. А я и подружечка моя черпаем из него воду и солдатикам подносим, чтобы каждый хоть глоток мог сделать. Рядом лошади стоят, морды к воде тянут. «Ну куда ж ты, родненькая, — думаю. — Тут бы хоть солдатика напоить».

На следующий день мы тех, кого могли, хоронили».

Кур постреляли, Ваську забрали, Зорька ушла

«Мы пострадали с мамой очень сильно, едва ли не больше всех. Наш сарай первым стоял, и когда немцы мимо бежали, они в первый же день кур наших постреляли и в машину к себе побросали. Увидели, что у нас в сарае кабан, красивый такой, так на второй день приехали с тачкой. Завалили нашего Ваську. Мама в отчаянии за ноги его тянет, а немец её плетью. Я маму за юбку, и мне плетей достаётся. Плачу: «Мамочка, да бросьте вы этого Ваську, бросьте». Так его и увезли.

Коровы тоже в один день не стало. Ещё до наступления наши гнали целое стадо, эвакуировали из совхоза. Наша корова была привязана, но оторвалась и пошла вместе со стадом. Мама хотела ринуться туда, поймать свою Зорьку. Но человек на лошади, который скотину сопровождал, маму не пустил. «Куда? — кричит. — Вас задавят, просто свалят и затопчут!»

Кур постреляли, Ваську забрали, Зорька ушла. А что такое в селе не иметь ничего? Гол, как сокол, есть нечего. И никуда не пойдёшь. У нас овощи росли — помидоры, огурцы — и всё пропадало. В поле не разрешали ходить, потому что там были гранаты и мины. У нас пацанчик один, лет 14, не послушался, пошёл, да и подорвался.

Спасло то, что мама умела шить. Машинки у нас не было, она всё делала руками. Опушки, шапки, штаны, стёганки. А взамен кусок хлеба, литр молока. Так мы где­то полгода прожили. А 30 января 1943­го немцев из нашей деревни выгнали».

Работала на совесть

«Мы с мамой получали по двести граммов хлеба, а те, кто учился или работал, по четыреста. Я тогда решила пойти на курсы счетоводов. Тем более что папа у меня был бухгалтер. Ещё я дитём была, он работал, а я на животе каталась на этих счётах. Он меня с ними обращаться и научил.

Курсы закончила. Стала в совхозе заниматься овощеводством. Мы сажали огурцы, помидоры, капусту, зелень всякую. Всё­всё­всё. В ящики и на станцию, а оттуда на фронт.

Ещё я по госпиталям ездила, концерты давала, танцевала для раненых солдат. Помню, как меня один дядечка позвал к себе, на колени посадил. «У меня такая же дочечка, как и ты, — говорит. — Такого же возраста». Хоть какое­то для него утешение. Танцевала я, пока в одном из госпиталей ногу не повредила об старый пол. После этого перестала ездить.

Однажды приехали из райкома комсомола к нам. Спрашивают: «Кто желает на строительство?» Я, конечно, подняла руку. У нас в Майкопе речка Белая, там решили строить ГЭС. Рабочих нет, мужики все на фронте, только женщины да дети. Так меня и приняли на постоянную работу. Выдали лопату, кирку и вперёд. Так мы и начинали ГЭС строить. Копали землю, тащили её на носилках. Спустя время сделали узкоколейку, вагонетки пригнали, землю в вагонетку и везёшь. Стало полегче.

Работала я там, пока однажды моя нога не попала между вагонетками. Отвели меня в санчасть, перевязали. И я двенадцать километров тащила ногу домой, в совхоз. На больничном провела месяц или полтора. И пока была дома, кто­то шепнул директору, что я счетовод. Он меня вызвал к себе и сказал: «Всё, Рая, никуда ты больше не едешь, ни на какую ГЭС. Будешь работать счетоводом в тракторной бригаде».

А я так разве могла? Меня ж судить будут за то, что я возьму, да и не вый­ду на работу. Но он пообещал, что всё уладит. И уже на следующий день в пять утра я была на разнарядке. И обеды возила трактористам, и вообще работала на совесть.

Однажды приезжаю домой, а у конторы объявление висит. Персональное дело об исключении меня из комсомола. Вечером собрание, почти все проголосовали за то, чтобы меня исключить. Но там присутствовал член партии, пожилой человек, который и моего папу знал, и меня с самого детства. «Давайте так, — говорит. — Приедет директор, мы его расспросим, и если Рая нам правду сказала, то оставим её в комсомоле. А если неправду, то действительно исключим».

Так и не исключили. Директор при­ехал, всё объяснил, извинялся потом».

Отец и брат вернулись с фронта

«Отец служил на Карельском фронте, под Кандалакшей. В 45­м вернулся с контузией. На нервной почве у него открылись адские головные боли. Устроился весовщиком на мельницу, да только три месяца смог проработать. Так голова болела, что он метался по мельнице и кричал.

Папа настаивал, что раз мужчины возвращаются домой, мне нужно откладывать работу и учиться. А на мельнице как раз его товарищ работал бухгалтером. И папа попросил его меня подучить. Привели меня, поставили стол в бухгалтерии, и я стала там работать. В основном занималась материальным отчётом. Год проработала, и здешний секретарь, она же счетовод­кассир, пообещала мне, что не уйдёт на пенсию, пока я не закончу бухгалтерские курсы и не приду на её место.

А у меня пять классов образования. Для курсов нужно было семь или десять. Как я директора просила… Пришла и сказала: «Если я буду плохо учиться, вы меня сразу выгоняйте, я не буду обижаться, но я вам обещаю, что я очень понятливая и буду хорошо учиться». В итоге я была отличница. Закончила на одни пятёрки бухгалтерские курсы и пришла работать обратно на мельницу, всё как обещано.

Николай тоже вернулся с фронта, он до Берлина дошёл. У Коли образование было девять классов, он закончил школу и поступил в интендантское училище. Стал военным. А ещё всю жизнь был растениеводом­любителем. Рассказывал: «Едем с Германии, люди везут всякие ценные вещи, а я что? А я везу цветы».

9 мая 45­го тоже помню. Я была в центре совхоза. Смотрю кругом и не пойму: люди плачут, смеются, обнимаются. И потом кто­то закричал: «Война, закончилась война!» Да, дожили. Война закончилась».

Беседовала Елена БАДАЛЯН