В «Итальянке в Алжире» Ильдар блистал на Зальцбургском фестивале с самой Чечилией Бартоли в партии Изабеллы. В Мариинском театре в милой невзыскательной постановке Екатерины Малой он щеголял вокальной виртуозностью, способностью с легкостью преодолевать головокружительные итальянские пассажи, естеством вокально-театрального существования в россиниевском стиле.
Впрочем, комический талант, иронический взгляд и обаятельнейшая улыбка были присущи этому певцу с первых шагов уверенного восхождения на оперный олимп. Меломаны помнят его колоритного прощелыгу дона Базилио из «Севильского цирюльника» Россини, да и Фигаро в «Свадьбе Фигаро» Моцарта на сцене Мариинского театра был неподражаем в его исполнении. А вот трагизм интонации стал прорастать и укрепляться в исполнительском искусстве Ильдара Абдразакова с каждым годом обретения опыта все сильнее, и эта метаморфоза дорогого стоит.
Рубежом на пути к освоению/присвоению спектра трагических интонаций в его карьере можно считать партию сначала князя Игоря, а затем и роль Бориса Годунова. Титульную партию в одноименной опере Мусоргского Ильдар исполнил в спектаклях Парижской оперы, опере Монте-Карло, спел в историческом спектакле Леонида Баратова в Большом театре России.
Работа над образом Бориса Годунова добавила в его и без того уже богатую эмоциональную и тембровую палитру много сумрачных и темных красок, психологизма, рефлексии, глубины. Этими красками можно было насладиться и в тот вечер, когда звучали романсы Рахманинова, и на ночном концерте, в котором принял участие и брат Ильдара — бас Аскар Абдразаков.
Так широко улыбавшегося маэстро Гергиева, как это было на выступлении Ильдара в Концертном зале Мариинского театра, не доводилось видеть давно. Маэстро не скрывал удовольствия от слушания любимого солиста, выступление которого окружил двумя симфоническими «колоннами» для создания исторического колорита эпохи — «Скифской сюитой» Прокофьева и Четвертой симфонией Шостаковича. Певец же подготовил блок романсов Сергея Рахманинова, в большинстве которых лирическим героем стихов и музыки является мужчина.
Москвичам повезло еще больше: незадолго до своего петербургского концерта Ильдар Абдразаков с пианисткой Мзией Бахтуридзе исполнил в «Зарядье» романсы Рахманинова и вокальный цикл «Отчалившая Русь» Свиридова. Вместе с этой пианисткой, с которой он выходил и к итальянской публике в «Ла Скала», бас подготовил романсы Рахманинова и для исполнения в сопровождении оркестра под управлением маэстро Гергиева. Не только филигранная отделка музыкальных штрихов, отточенность слова в его неделимой связи с мелодическим рельефом чувствовались в каждом из вокальных шедевров, но и огромная внутренняя работа, духовное осмысление. За каждым романсом — словно целая жизнь. В этом и заключается сложность исполнения романсов, после них оперные певцы, по их признанию, устают больше, чем от большого оперного спектакля.
О каждом романсе Рахманинова, исполненном Ильдаром, можно было бы написать по небольшому исследованию: настолько интересно, каждый раз по‑разному, находя новые грани, он преподносил музыкально-поэтические истории. В них отчетливо, до мурашек слышался голос самого Рахманинова (к слову, композитор, как известно по сохранившимся записям, говорил «густым низким басом»). Рядом с любовной лирикой «В молчаньи ночи тайной» на слова Фета и «Она, как полдень, хороша» Минского расположились романсы-послания «У врат обители святой» на стихи «Нищего» Лермонтова и «Христос воскрес» Мережковского. В них композитор вслед за поэтами ставит диагнозы болезням общества, размышляет о парадоксах веры и бездне безверия. Ильдар, невольно напоминавший еще и об искусстве друга Рахманинова — великого баса Федора Шаляпина, преображал своим пением слушателей.
В ночном концерте Абдразаков напомнил о своих знаменитых оперных амплуа — в сцене коронации из «Бориса Годунова» Мусоргского, каватине Алеко из одноименной оперы Рахманинова, куплетах Мефистофеля из «Фауста» Гуно, арии Филиппа из «Дон Карлоса» Верди и дуэте Филиппа и Инквизитора оттуда же, выступив визави со своим братом Аскаром. В этом строгом мужском концерте братья, не обошедшиеся и без фирменной шаляпинской «Дубинушки», показали всю важность братства по крови и духу. Словно совершили приношение своему любимому отцу Амиру, заронившему в них искру творчества.