Если ехать через хутор Харьковский ночью, то ещё издали можно увидеть яркий маячок. Подъехав же ближе, обнаружишь среди общего запустения свежий памятник землякам, погибшим во время Великой Отечественной войны. В степь уходит дорожка, в конце её – скульптура солдата и памятные доски с русскими, украинскими и еврейскими фамилиями. Золотые буквы, благодаря нижней подсветке, словно выступают над мрамором. И видно, что за мемориалом ухаживают: пропалывают траву, сажают вокруг растения, следят за фонарями и флагами.
Всё это дело рук местного фермера Григория Гречкина. Именно он год назад за миллион рублей вместо рассыпающейся доски поставил новый мемориал. Корреспондент rostov.aif.ru съездила в хутор Харьковский и поговорила с главой фермерского хозяйства о памятнике и памяти.
У Григория Владимировича образцовая биография советского человека: родился в хуторе Сибирьки Морозовского района. Мама работала монтёром пути на железной дороге, до пенсии таскала рельсы и вязала пуховые платки, что продавали тогда на узловой станции у поездов дальнего следования. Работать в такой семье считалось само собой разумеющимся, поэтому с пяти лет Гриша уже сам оставался на хозяйстве. В школьные годы на каникулах полол бурьян вдоль железной дороги, а с 7-го класса работал помощником комбайнёра. Затем отучился в техникуме на комбайнёра, потом получил диплом механизатора. Отслужил в армии, женился, работал в Азове подручным сталевара.
Режим самовыживания
А 10 ноября 1982 года умер Брежнев. И жизнь страны и молодого механизатора из Азова качнулась в новую сторону.
Григорий Гречкин: Я тогда уже работал в Азовском механико-строительном управлении. И в начале ноября был в командировке. Интернета тогда не было, новости так быстро не разлетались. И вот мы собираемся ехать домой, выходим утром на заправку, а там чёрные флаги висят. «Что случилось?» – «Брежнев умер!» Настроение у людей было упадническое – Брежнев 18 лет руководил страной и хоть многие кричали: «Застой, застой!», люди жили в стабильности. А тут пошли разговоры о войне, о том, что всё сейчас расползётся по швам. Но потом ничего, успокоились – власть вернула страну в свою колею до прихода Горбачёва.
Светлана Ломакина, rostov.aif.ru: Как вы восприняли его приход?
– Мы-то далеки от политики, крестьяне. Работали да работали. Говорил он красиво, на словах всё было хорошо. И мы ему сначала верили. Весной 86-го мы с женой приехали сюда – в хуторе Харьковском образовывался новый колхоз, молодым специалистам давали жильё. И из Сибири, из Чернобыля в хутор потянулись молодые семьи. Детей было столько, что автобусы не успевали школьников возить. Своя школа у нас тогда была маленькая, начальная. Но обещали, что всё у нас будет – колхоз-то молодой. Я по образованию инженер-механик, пока пошёл механизатором. Супруга устроилась на птичник. Год прожили нормально, а потом вдруг всё резко пошло вниз – стало никому ничего не нужно, никто ни за что не отвечает, концов не найдёшь. Я к тому времени мастером-наладчиком стал работать, возглавил здесь бригадный подряд – сами начали всё выращивать. Но общая ситуация была очень тяжёлая: запчастей нет и нигде их не возьмёшь, заводы остановились, удобрений нет, химии нет. Сейчас урожай получаем 50-60 центнеров с гектара, а тогда 20-30. Поля зарастали сорняком, потому что не было средств защиты.
Как-то дотянули до 90-х, Ельцин пришёл, давай фермерство организовывать. А у нас к тому времени уже всё разграбили, коров повырезали, технику – она уже старая была – кто на металлолом вывез, а у кого забрали за долги бандюки. Беззаконие началось, и помощи просить тогда было не у кого. Мы перешли в режим самовыживания. Выживали благодаря хозяйству и земле, держали по 20-30 свиней, коров.
А потом пошло фермерское движение. Я уже инженером работал, когда колхоз развалился. Это было в 1992-м – убрали последние колхозные зерновые и пораздавали людям паи. Нам с супругой тогда по 11 гектаров дали. Сказали – хотите, идите в фермеры. Выбора не было – я пошёл.
Про бандитов и демократию
– Трудно было начинать?
– Не то слово. Представьте, у нас были только руки, техники никакой. И 22 гектара. А что такое 22 гектара для фермера? Стали по родственникам, знакомым «собирать» землю – брали в аренду чужие паи. Потом нам дали кредиты, фермеры начали покупать технику. Помню свой первый комбайн «Ниву»: я гнал его из Тимошевска зимой. Без кабины комбайн был, поэтому я сидел в шубе, шапке, валенках. Посреди трассы он поломался, а мороз, вьюга – я проковырялся с ним до ночи, пошёл до людей, попросился переночевать. А ночью с моего комбайна слили масло. Утром пришлось решать и эту проблему – искать масло, договариваться, чтобы добраться домой. Вот так и жили в те времена...
– Недавно беседовала с биографом Шолохова Василием Вороновым. Он в 90-е работал корреспондентом и рассказывал, как тогда издевались над фермерами бандиты. К вам приходили?
– Приезжали. Делали так. Заезжали в любой хутор, ходили, смотрели, если где во дворе стоит техника, стучали во двор: «На разговор выходи! Ты нам будешь платить дань!» Кто соглашался, платил и страдал. А кто не соглашался, не платил. Ко мне тоже наведались, но я после их отъезда нашёл других товарищей, которые тех поставили на место.
Время было очень страшное. Супруга моя очень переживала: «Зачем ты эту землю берёшь? У нас дети!» А чем ещё заниматься? Садиться и водку пить? В городе было уже всё поделено, мы, селяне, там были никому не нужны.
При Ельцине было легче вести хозяйство. К фермерам относились более лояльно, меньше проверок, требований, штрафов. И льготные кредиты давали: я тогда и технику покупал, и что-то планировать было можно. На этой волне многие решили стать фермерами: кредитов понабрали, машин легковых накупили, дачи-мачи... Потом кинулись: работать надо, чтобы кредит погасить. А работать могут не все, это трудно. Начали продавать земли, а потом случился дефолт и многие, очень многие попадали. Но мы удержались. При этом народ нас не принимал: вот, вы, буржуи, кулаки, наворовали. Хотя все вокруг видели, как мы «воровали»: первые годы я и комбайнёр, и механизатор, и дети у меня выросли в полях, и от жары сознание во время уборки теряли. Всё было...
И люди сыты, и олени целы
– Григорий Владимирович, у вас рядом памятник природы – Александровский лес. Говорят, вы страдаете от нашествия оленей, но придумали хитрый ход. Какой?
– У меня по-над лесом почти тысяча гектаров земли – и из леса туда заходит голов 150 кабанов и оленей, у нас тут водится благородный олень. И вот все они хотят кушать. В советское время за ущерб от диких животных хозяйству возвращали деньги, а сейчас нет. И что ни посеешь, кроме зерновых, всё съедают. У подсолнечника, когда поднимается, съедают шляпки. У кукурузы объедают початки. Что делать? Вначале хотел экскаватором ров прокопать, а потом решил забор металлический поставить. Да, вышло очень затратно, но и олени целы, и у нас чуть ли ни вполовину вырос урожай.
– От памятника природы перейдём к вашему. В хуторе живут 300 человек. Клуб, мы видели, закрыт. Школа начальная. Люди уезжают, молодых почти не осталось. А вы в этот памятник вложили миллион рублей. Для кого он?
– Я здесь прожил 37 лет. Дети мои здесь родились, мы на ноги встали. Когда только приехали, государство для хуторских детей начало школу строить, поставили стены, крышу, бассейн даже заложили. И планов на наш хутор было множество. Но вместо планов пришла разруха. И ни одного культурного места в хуторе не осталось. Этот памятник мы поставили для того, чтобы моим детям и внукам было, куда прийти на праздники. Каждый день я проезжаю мимо утром и вечером, оборачиваюсь и мне приятно, что это место есть. И другие люди проезжают, останавливаются, читают эти фамилии, значит, память о 52 погибших на фронте хуторянах останется. Пройдёт время, кто-то из местных добрым словом вспомнит, а кто и скажет: «Да, у него было денег море, чего бы и не сделать?» Люди на то и люди, чтобы говорить. А памятник вот он – стоит. Это главное...
P.S. Когда мы с фермером Гречкиным делали фото около памятника, разговор снова вернулся к молодёжи. Я сказала, что во времена блогеров работать на земле желающих немного. Поэтому судьба хутора, вероятнее всего, предопределена. Григорий Владимирович со мной не согласился. Жарко говорил, что работы в хуторе всегда хватает и парни хорошие есть, и зарплата у него для механизаторов переваливает за 70 тысяч рублей. Но люди бегут отсюда, потому что нет «соцкультбыта»: молодым надо где-то жить и вечером куда-то ходить. Не в магазин за пивом, а в клуб на танцы, в кино или на праздник урожая. И вот если всё это будет, жизнь вернётся в хутор Харьковский. Потому что тут и воздух, и природа, и памятник, который ночью видно издалека. И к которому едут сегодня люди со всей округи.