Уральские поклонники музыкального театра хорошо знают ведущего солиста Свердловской музкомедии Игоря Ладейщикова. Но несколько лет назад артист взял курс на режиссуру. Премьера его третьей постановки – музыкальной драмы «Гиперборея» – прошла в апреле на Малой сцене театра. О режиссёрских фишках, творческих «разборках» и безоговорочном доверии артистов узнали из первых уст.
– Игорь, режиссура для Вас – давняя мечта?
– Связать жизнь с режиссурой, действительно, хотел давно. Но так как был плотно занят в репертуаре театра, постоянно откладывал. С другой стороны, даже рад, что так случилось. Ведь с течением времени набираешь необходимый опыт. Чем больше узнаешь о людях и о мире, чем больше читаешь книг, смотришь хороших фильмов, тем весомее интеллектуальный багаж. Мозг всё запоминает, обрабатывает и в нужный момент создает идею, которую воспринимаешь как свою. Хотя, по сути, это просто скомпонованная информация. И пусть что-то подобное уже тысячу раз делали другие люди, задумка все равно останется интересной и сложносочиненной. Для меня режиссура – та профессия, к которой нужно было прийти.
– Кажется, что актёр и режиссер – профессии полярные. Один видит спектакль изнутри, другой – со стороны. Вы же обе профессии совмещаете. Такой микс больше помогает в работе или мешает?
– Когда я участвую в спектакле как актёр, то неизбежно анализирую происходящее. И замечаю те сцены, которые сам бы поставил по-другому – так, чтобы артисту было легче выходить на ту или иную эмоцию. Артист заключён в определённые рамки – в мизансцены... Он не может их разрушить. Бывает, мучаешься, но делаешь так, как поставлено. Повлиять на мнение режиссёра удаётся не всегда. С этой точки зрения, анализ внутренних процессов мешает… Вообще, редкий постановщик, который сам не играл на сцене, понимает актёрскую сущность до конца. В Иркутском музыкальном театре я работал с режиссёром-актёром, который так быстро, точно и комично показывал, что всё становилось ясно вмиг. Тогда я был совсем «зелёным» и, начни он объяснять на словах, вряд ли сделал бы как надо. Поэтому считаю, что владение актёрской профессией помогает режиссёру. Я знаю, как вывести человека на эмоцию, какие вещи на репетиции лучше показать, а что достаточно проговорить. Артиста очень легко «зажать», поэтому стараюсь работать бережно.
– Но ведь будущих режиссёров готовят к работе с артистами?
– В институте они участвуют в этюдах, в том числе, и как актёры. Но артист «набирает» профессию уже в театре, непосредственно на сцене. Обучение режиссёра актёрскому мастерству по такой ускоренной программе сродни экспресс-курсам по медицине. Можно освоить теорию, но, чтобы стать хирургом, нужна практика. Профессиональный рост зависит от ролей, которые дают человеку. И, в какой-то степени, от везения. Говорят, маленьких ролей не бывает. Но когда артист выходит только в коротких эпизодах, он не может раскрыться, у него нет площадки для разгона. Если же в его распоряжении роль, которую играет много лет и каждый раз находит что-то новое, он анализирует свой опыт и растёт профессионально.
– А возникало желание выйти на сцену в собственном спектакле? Если Вы – режиссёр, то точно сможете сделать удобно…
– Это очень сложно – быть и внутри, и снаружи одновременно. В спектакле «Знойные мамочки», который поставил в 2020 году, действительно появляюсь в киноэпизоде – в роли официанта. Но это лишь небольшой фрагмент комедии. Помните, как Эльдар Рязанов или Никита Михалков «мелькали» в своих картинах? Краткий забавный миг. Если говорить о полноценной роли, пока с трудом представляю, как это возможно. Меня, наверно, разорвало бы на куски. Смотреть за процессом и быть в нём – это разные вещи. К тому же, режиссура сильно выматывает. Я веду репетиции эмоционально, постоянно что-то объясняю и трачу много связочных, голосовых сил. А если на следующий день играть спектакль? Ведь нужно быть вокально убедительным! Пока я не вижу необходимости участвовать в собственных постановках в качестве артиста. Мне нравится работать с актёрами, особенно когда они так отчаянно идут на авантюры, как это было в «Гиперборее». А свои эмоции могу выплеснуть на спектаклях других авторов, мне этого хватает.
– Когда рассказывали о «Гиперборее», много раз повторяли слова «сочно», «вкусно». Наверно, у каждой постановки должен быть свой неповторимый вкус. А что для Вас безвкусица?
– Александр Калягин как-то говорил, что в театре не должно быть пошло и скучно. Возможно, это как раз о безвкусице. Когда смотришь постановку, есть два варианта развития событий: либо действие интересно, и ты не можешь оторвать от сцены взгляд, либо рассматриваешь соседей по ряду и ждёшь момента, когда лучше «сбежать». Хоть и понимаешь, что это неэтично. Лично я не приемлю «фальшак». Стремлюсь к искренности и, когда работаю с артистами, тоже уделяю этому максимум внимания. Свет, звук, декорации – лишь «мыльные пузыри», которые лопнут, если зритель почувствует фальш. Я должен видеть не просто героя – например, поэта Сирано де Бержерака – но личность артиста, его отношение к материалу. Все по-настоящему большие актёры были личностями, их восприятие жизни «проявлялось» сквозь сюжет. Когда человек, находясь внутри постановки, может выразить своё отношение к ситуации в мире – это достойно восхищения и уважения. Если артист открывает душу, зритель полностью погружается в действо и может забыть, где он находится, очнуться только на поклонах.
– У Вас был такой зрительский опыт?
– Подобное случилось на спектакле «Лица» – постановке по произведениям Чехова. Играли два человека – Александр Калягин и Владимир Симонов. Из декораций на сцене – два стула, стол, тряпочка и пенсне. Не было музыки как таковой, они не пели, не танцевали. Но как же интересно было наблюдать за происходящим! Я смеялся до слёз и потерял счёт времени.
– Думаю, в случае названных исполнителей, о фальши не может быть речи. «Гиперборея» тоже поразила публику тотальной искренностью. Но немного удивил финал. Заключительная песня как будто выбивается из общего настроения …
– Я не люблю спектакли с «тяжёлым» финалом. Не хочу выходить из зала удручённым. В такие моменты чувствую себя ребёнком, которому пообещали игрушку, но обманули и ничего не дали… Надежда у человека должна быть всегда. В рассказе «Тупейный художник» история Любы и Аркадия заканчивается трагически, это все понимают (спектакль поставлен по мотивам рассказа Н. Лескова «Тупейный художник», прим. автора)… Но в «Гиперборее» хотел показать, что главные герои, пройдя сквозь все страдания, заслужили встретиться на небесах. Они заслужили счастье. Один из коллег после премьеры тоже спросил: зачем «веселье» в финале? И он в чём-то прав, можно было обойтись без этого. Но всё настолько близко и взаимосвязано – жизнь и смерть, радость и плачь. Например, идут поминки, провожают человека, пьют, но вот кто-то приходит с гармонью и настрой меняется. В этом есть что-то чисто русское, русский менталитет.
– Очевидно, что большое внимание уделяете самовыражению артистов. Позволяли кому-то из ребят вносить коррективы?
– Я не сторонник авторитарного стиля в работе. Честно. Если дал задачу, а солист сделал лучше, буду счастлив внести изменения. Так, двое рассказчиков – Сергей Тоцкий и Роман Берёзкин – сами усовершенствовали один из номеров. Импровизировали на репетиции: придумали что-то с реквизитом – деревянной доской – перекидывали, роняли её. Я понаблюдал и понял, что мне эти нововведения не мешают, а им – нравятся. Это хитрый приём, которым мудро пользовался Кирилл Савельевич Стрежнев: чтобы спектакль получился, нужно позволить артистам и всем людям, которые работают над постановкой, внести в процесс часть своей души. Тогда они будут считать этот проект «своим», относиться к нему по-особенному. Мне нравится, когда артисты что-то предлагают, задают вопросы, анализируют.
– То есть необходима не только искренность эмоций, но и рациональный анализ?
– Я учился режиссуре у Вячеслава Ивановича Анисимова, а он, в свою очередь – у мастера Товстоногова. Для этой школы анализ материала – вещь первостепенная. Поэтому, когда разбирали рассказ, анализу уделил много внимания. Нужно было найти и понять то, что заложено внутри сочинения. А какие-то нюансы придумать самому, чтобы увлечь участников. Артисту нужен манок, к которому его будет тянуть вновь и вновь, на каждом показе. Например, я догадывался, что Лёше Литвиненко понравится эпизод, когда его герой – граф Каменский – куражится с хлыстом в руках. «Я тебя ударю, а ты стисни рот и сильно не выдыхай, а то всё нутро пережжёшь…». Для Лёши такие смачные фразы – манок. В «Тупейном художнике», кстати, нет этого момента, я перекинул его из «Очарованного странника». Зачем? Потому что артист должен выходить на площадку и получать удовольствие от работы.
– То есть Вы прицельно создали дополнительную мотивацию…
– Да, и задумался я об этом благодаря своему сыну Серёже. Однажды он стал тянуться за цветной игрушкой, которая висела над кроваткой. Ходить ещё не умел, начал переворачиваться, ползти. Падал, вставал... Долго и упорно пытался достать желанный предмет. А я смотрел и думал: «Вот это мотивация». Ему было сложно, но, вместе с тем, интересно. Очень хотел заполучить игрушку и не сдался. Это работает и при создании спектакля. Мне, как режиссёру, нужно так мотивировать артиста, чтобы ему было жизненно необходимо двигаться в определенном направлении.
Полный материал смотрите на Культура-Урала.РФ
Беседовала Екатерина Поморцева, фото Кирилла Дедюхина.