Не смотри вверх

I Геннадий начал что-то подозревать. В этот день, вторник, годовщину каких-то событий, — диктор в телевизоре бормотал так, чтобы слушателям было непонятно, — Геннадий бесцельно рыскал по квартире. Он перебирал старые полки, разбирал сервант, вывалил на пол всё содержимое шкафа. Спросонья к Геннадию пришла навязчивая идея “найти”; он не знал, что, не понимал, где, но упорно продолжал поиски. В течение тридцати лет Геннадий плыл по течению жизни и не задумывался о происходящем. Время пролетало мимо него, а он всё оставался тем же восемнадцатилетним парнем, ушедшим со школы в армию, а затем сразу на фронт. Когда понадобилось — он без пререканий пошёл в армию, терпел издевательства сослуживцев из южных регионов, мужественно переносил крики офицеров и старался особо не вникать, отсчитывая дни до дембеля. За день до отправки домой незнакомые люди в штатском крайне настойчиво уговаривали его подписать контракт и отправиться на границу защищать Родину. Геннадий отнекивался до тех пор, пока голоса незнакомцев не перешли на крик. «Ты не можешь отказаться!» — то было неправдой, и без пяти минут дембель это прекрасно знал. Но знание закона не помогло пересилить страх и привычку следовать указаниям, а потому, контракт был подписан. Откуда-то послышался надрывный крик: «Это война длится вечность! И продлится ещё столько же! Мы не защищаемся, а нападаем, очнитесь!» — затем зазвучали глухие удары о стену, и потом — тишина. Геннадий невольно втянул голову в плечи, пытаясь спрятаться, исчезнуть; он всегда старался избегать неспокойных элементов, прятался в стрессовых ситуациях и закрывал голову руками при словах «гражданское неповиновение». Эти слова, это наисерьезнейшее обвинение до того пугали Геннадия, что он и знать не хотел, кто или что было связано с произнесением оных. Когда всё успокоилось, он отправился к своей койке. Никаких дел с дебоширами, никогда не связываться с нарушителями спокойствия, — твердил себе Геннадий, — иди по протоптанной дороге и пользуйся данными государством возможностями. Закончится — даже в голове он не мог произнести слово война, боялся, что сказанное про себя может пробраться через мысли вовне — защита территорий, или закончится контракт, и он заживёт. Ещё немного и он заживёт. Будучи от природы добрым, неудавшийся дембель ни разу не выстрелил, оказавшись в зоне боевых действия, ни тем более не убил никого. Ужасов войны Геннадий не замечал. При возникновении на пути изуродованных тел, оторванных конечностей и окровавленных детских игрушек Геннадий отворачивался и закрывал глаза. Казалось бы, не было надобности совершать оба этих действия, но подневольному солдату хотелось максимально абстрагироваться от признаков бесчинств его армии. При одной из попыток без танков и поддержки с воздуха занять небольшое село в тридцати километрах от границы, Геннадий получил осколочное ранение и вскоре был возвращён “на гражданку”. Прогулявшись по улицам своего родного города, он понял, что у него в жизни не осталось ничего, за что можно было бы зацепиться. Иногда у него появлялось желание рассказать людям об увиденном, но так как все воспоминания о кровавых ужасах были зарыты глубоко, рассказывать было нечего, да и страшно говорить — вдруг присудят гражданское неповиновение. Так Геннадий и волочил свою жизнь до этого самого дня. Но нынешний вторник многое изменил. День выдался на удивление необыкновенно ясным. Солнечные лучи непрошенными гостями ворвались через окно и пробудили древние внутренние чувства, побуждающие к действию. Окинув взглядом беспорядочно лежащие по всей квартире вещи, блуждающие глаза Геннадия остановились на обветшалой книге. Старый, потрёпанный том привлекал внимание своей ветхостью, внушающей уважение, и таинственным шармом. Подняв книгу, мужчина ощутил её тяжесть. Большая, — подумал он, — объёмная. Конечно, Геннадий умел читать, но со школы не притрагивался к книгам. Всеобщая грамотность никак не влияла на всеобщую образованность. Геннадию стало страшно: во-первых, вдруг он не поймёт написанного, а во-вторых, книга могла оказаться из списка запрещённых (чтобы не вдаваться в подробности, стоит сказать, что легче было перечислить книги, не входившие в этот список). Пересилив страх, ведь это могло стать именно тем, что так необходимо было найти, Геннадий принялся читать, начиная со стёртой обложки, тщетно пытаясь разобрать написанное на ней. Из всего он смог понять только «Лев»; забавно, подумал Геннадий и вообразил, как царь зверей сидит за пером, нанося глубокомысленный текст о жизни в саванне на бумагу. Улыбаясь, он открыл книгу. II Весь день Геннадий провёл читая. Ни на уборку, ни на обед он не мог позволить себе отвлечься. Вообще, мужчина ожидал прочесть о волшебных мирах, эльфах, магах или, на худой конец, горячем сексе девушки-солдата с командиром партизанского отряда. Откуда-то у Геннадия имелось преставление о современной отечественной литературе. Ему было неясно, как клочок пожелтевшей старой бумаги мог содержать такое огромное количество мыслей, впитать в себя мудрость, казалось, тысяч людей. Некий Лев писал о своих похождениях, будучи солдатом на какой-то давнишней войне. О нравственном перерождении. О нежелании убивать. О желании свести счёты с жизнью. О совести. Об ужасах войны. О своей чёткой гражданской позиции. В голове у Геннадия всё перемешалось: он перепрыгивал со страницы на страницу, стараясь избегать мыслей о гражданском неповиновении, которое пронизывало всю рукопись. И которая так пугало неокрепший ум Геннадия. Лев сомневался в устоях общества, критиковал власть, помышлял о самоубийстве — в общем, делал всё то, что ныне делать было запрещено даже на уровне мыслей. Он также — и это никак не укладывалось в голове Геннадия — призывал не ходить в военкоматы, не брать в руки оружие, когда государство требует того, и кардинально изменить общественный уклад. То и дело всплывали слова, столько раз повторяемые из телевизора, называемые ведущими “лозунгами гнилых либералов”; в голове у Геннадия повторялись слова тех же ведущих: «Государство — превыше всего.» Геннадий боялся этого зверя, написавшего рукопись, ему казалось, что неповиновение государству всегда ведёт только к хаосу. Но какая же гармония, почти музыкальная, сочилась из этой книги. Геннадия пугало самое существование её. Он думал даже выкинуть или сжечь книгу, но так и не смог. Это будет его маленьким секретом, подумал он и спрятал рукопись под кровать. Всё-таки он был уверен, что книга из запрещённых. Наверное, какой-то неизвестный сумасброд написал её и выпустил ограниченным тиражом, подпольно, на деньги иностранных кураторов. Или какой-нибудь псих записал свои мысли, загнивая в тюрьме за свои вредительские мысли. А спустя время её опубликовали с пометкой «записки сумасшедшего». Нет, не могли допустить, чтобы настолько вредная книга стала доступна широкому читателю и не преследовалась блюстителями порядка. Насколько же опасной она может оказаться! Что, если эта книга попадёт к неокрепшему уму, и тот примет всё написанное за истину? А ведь, если подумать, при широкой доступности, рукопись могла повлиять на людей, изменив вектор развития общества. А что, если… Нет. Не может быть, чтобы в ней содержалась истина. Ведь если это так, то всё мировоззрение Геннадия в миг рухнет и придётся снова собирать его по крупицам. Ему, как корсет, необходимо бронированное мировоззрение, ведь иначе он расползётся. Геннадия трясло. Он решил по научению своему спрятаться от неприятных мыслей. Уже стемнело — этот факт здорово удивил его. Он лёг спать, желая забыться во сне, утонуть в забвении ночи. Он редко видел сны — да и те были либо эротические, либо пересказывали происшедшее за день. А всё-таки, как хорошо пишет этот Лев! — подумал мужчина, засыпая. Всю ночь сны атаковали его ум, восставали против ослабшего сознания. Таинственные образы седобородых мудрецов взывали к его совести. Геннадий прожил за эту ночь тысячу жизней — но ни в одной из них он не был собой. Самый страшный сон, как это обычно бывает, показался перед пробуждением: в нём мужчина отказывался подписывать контракт. Другие мужчины избивали его, всячески глумились, то и дело приговаривая: «Сейчас мы тебе покажем гражданское неповиновение!» Проснувшись в холодном поту, Геннадий с отвращением оторвал слипшуюся с кроватью спину и тут же полез проверять наличие книги. Она оказалась на месте. Страх, отторжение, влечение — грудь мужчины разрывалась от распылённых чувств. Геннадий не мог поверить, что люди на службе государства могут быть несообразно жестоки. Точно не к честным и верным гражданам. Да, офицеры могли позволить себе недостойное поведение, но армия — место специфическое, а война и подавно. То есть, защита территорий. То были военные и так у них принято, - оправдывал жестокость Геннадий. В этот момент из книги будто послышался голос; он говорил, что государству и армии нужны реформы. Не лезть в дела государства, — твердил себе Геннадий, — они там знают, что нужно делать. Не стоит раскачивать ситуацию, особенно в такое тяжёлое для страны время, очень тяжёлое и длящееся десятилетие. Война шла уже больше десяти лет и не было ей видно ни конца, ни края. Геннадий давно привык к сложившейся ситуации и принял правила игры. Государство не может быть жестоким по сути своей, просто некоторым народам и в определённые времена необходима твёрдая рука. Геннадию была противна и страшна одна только мысль о том, что предатели внутри страны захватят власть, армия ослабнет и враги ворвутся со всех сторон. И превратят местное население в безвольных рабов, как они это сделали с народами других стран. И как далёкие государства делают со своими жителями. И вдруг свои же мысли показались Геннадию какой-то вязкой глупостью. То ли от того, что они не совсем совпадали с объективной реальностью, то ли потому, что они не могли сравниться по красоте и слаженности с мыслями Льва. А вдруг страна не находится в кольце врагов? Вдруг это его государство нападает на соседей? Вдруг кому-то может быть выгодна вечная война? Геннадий решил выкинуть книгу. Пообедав двумя тухлыми яйцами и старым хлебом, он вышел навстречу второму дню неугасающих лучей солнца. Хоть книга и была завёрнута в мусорный пакет и вся обложена бумажками, Геннадию было не по себе даже на пустой улице от мысли, что о книге может стать кому-то известно. Всё же Геннадий благополучно избавился от книги и на радостях, со спокойным сердцем, направился за яйцами и хлебом. Возле входа в магазин стоял неподвижно страж порядка. Геннадий впервые осознал, что испытывать страх при виде стражей кажется неправильным. Все стражи выглядели одинаково. Огромные чёрные берцы, чёрные, большие не по размеру брюки, темно-синий китель и маска, похожая на двойной противогаз. Геннадий гадал, один ли это и тот же страж охраняет порядок возле магазина или они все настолько схожи, даже комплекцией. На самом деле, хорошенько рассмотреть стражей было невозможно. Стоило дольше негласно дозволенной секунды остановить взгляд на одном из них — тебя тут же скрутят и отведут в участок, как подозрительного. Геннадий поспешно вошёл в магазин, минуя лишних контактов со стражем. Истратив последние деньги, оставшиеся с недавней подвернувшейся работёнки, он обеспечил себя едой ещё как минимум на неделю. Геннадий был рад, что верхам не приходится жить так, что чиновники пребывают в изобилии и могут думать о стране, не отвлекаясь на поиски денег и еды и мыслей о выживании. Покинув магазин, Геннадий внезапно остановился. Чистое небо на фоне чёрного дыма промышленных труб казалось проблеском светлой мысли в загаженной гарью голове. — Чего стоишь? Проходи! — прорычал страж порядка. Но Геннадий замер на месте. Что-то происходило с ним. Луч света как будто пробил дыру в голове и теперь организм залатывал брешь, обновляя содержимое мозга, образуя новые связи нейронов на месте бывшей пустоты. Геннадий подумал, что солнцем была книга, а лучиком света среди дымных облаков — мысли, таящиеся в ней. — Не смотри вверх! Смотри перед собой! Иди прямо! — страж вынул дубинку из-за спины. Геннадий очнулся. Им овладел страх и все мысли о солнце, о книге, о возможности пробиться сквозь пелену густого чёрного дыма улетучились. — Нарушитель! — вопил страж порядка. — Гражданское неповиновение! — Геннадий втянул голову в плечи, не в силах сказать или сделать что-либо. Колени тряслись, язык онемел. Животный страх овладел телом и душой мужчины. Страж нанёс удар в шею, затем по животу и по ноге. И вот Геннадий уже лежал на земле, закрывая руками лицо. Он понимал, что это не поможет, но пытался таким образом спрятаться. Ещё удар. Он стал терять сознание. И тогда жалкие остатки достоинства покинули его, он открыл лицо и расслабил тело, отдавшись на волю судьбы. И снова удар. Сначала затух свет перед глазами. Затем из головы полностью исчезли мысли. Сознание меркло, хотя тело ещё кое-как продолжало двигаться в конвульсиях. А страж всё продолжал бить и был усерден в своём деле. Бил, и был уверен, что карает злостного нарушителя, одновременно упиваясь властью и безнаказанностью. А люди, видевшие это, старались быстренько пройти мимо и не смотреть. Никто не хотел нарушать порядок и ещё больше не хотел оказаться на месте нарушителя.