Повесть Бориса Панкова
7
– Ты взял мою тридцатку?
Старик отчаянно начал вырываться из рук Храмова.
– Отпусти, сволочь, никакой тридцатки я не брал. Слышишь? Отпусти! Разве ты не видел, как у меня украли рулон сукна? А может, ты из той же воровской шайки? Отпусти, гад!
Храмов невольно разжал руки. Пострадавший побежал дальше. Но, добежав до ворот, старик понял, что вора не догнать. Оглядевшись, тяжело дыша, он вытер со лба пот и вновь побрел в глубь базара, стараясь отыскать хотя бы милиционера.
Паршин, наблюдавший эти события из окна своего кабинета, поспешил навстречу пострадавшему.
– Товарищ старшина, - забормотал взволнованный старик, - у меня только что украли рулон сукна, метров сорок, прямо из-под носа. Вору удалось скрыться.
– Ладно. Пойдем. Надо составить протокол. - Паршин завел пострадавшего к себе в каморку, со слов старика написал протокол, после чего направился с ним к месту, где произошла кража.
В этот момент у них на пути неожиданно появился цыганенок. Он, пританцовывая, звонким голосом начал напевать: «Сидит Сталин на лугу, грызет кониную ногу. Фу-у-у-, какая гадина-советская говядина». Паршин испуганно подбежал к цыганенку, стараясь поймать его и отвести в участок. Исполнитель припева ловко увернулся и сразу же скрылся в толпе. Убегая, цыганенок продолжал петь: «Пятилетка не конфетка, не положишь ее в рот, а как этой пятилеткой позамучили народ». Паршину с его брюшком и неповоротливостью состязаться с цыганенком явно было не по силам. Цыганенка отыскал Храмов и незаметно для окружающих сунул ему в руку пять рублей.
Когда Паршин и пострадавший начали подходить к прилавку, где несчастный торговал, послышались отчаянные крики и люди начали разбегаться в стороны.
– Бешеная свинья! Бешеная свинья! - неслись по рынку испуганные голоса. Паршин едва успел оглядеться, как на него в угрожающем галопе устремилась огромная свинья. Она бежала с противоположной стороны базара, где обычно торговали скотом. Не успел он отскочить в сторону, как свинья, разинув пасть и оскалив клыки, бросилась на него. Он хотел отпугнуть от себя разъяренное животное, расставив ноги и подняв руки к верху. Но свинья с ревом и визгом заскочила ему между ног. Паршин, не помня себя, оказался верхом на свинье лицом к хвосту. Испуганно завертевшись на ее спине, боясь свалиться в грязь и запачкать свой новый милицейский мундир, он отчаянно начал тянуть и крутить хвост, чтобы она села на зад и дала ему возможность соскочить с нее. Свинья чувствуя столь «матерого» седока, старалась схватить его зубами за ногу, и с визгом и хрюканьем упрямо вертелась на одном месте. Толпа образовала около них широкий круг. Раздавались насмешливые голоса:
- Смотрите, бабы, какой хряк взобрался на свинью. Настоящий цирк да и только. Вот чудеса будут, когда она опоросится маленькими милиционерчиками в погоничиках, - гоготала торговка капустной.
– Да она сама подлезла под него, - выкрикнул кто-то еще.
В толпе смеялись, шутили, похабничали, но ничуть не хотели помочь Паршину. Лишь Храмов тщетно пытался приблизиться к «грозному» наезднику, но свинья свирепо бросалась на него, и он отступал. Почти все базарные посетители и торговцы сбежались на это зрелище. Пользуясь моментом, воры тащили с прилавков все, что можно было украсть. Прибежал хозяин свиньи с веревкой. Он набросил на шею разбойницы петлю. Храмов в этот миг подскочил к Паршину и стащил его со свиньи. Но так неудачно, что свалил бедного милиционера на землю. Свинья тоже не зевала и напоследок хватанула Паршина за мягкое место, разорвав ему форменные брюки. Стыдливо встав, старшина, прихрамывая, вместе с Храмовым удалился в свой кабинет. Усевшись на стул, тяжело переводя дыхание, робко проговорил: - Черт меня дернул связываться с этой проклятой свиньей. Кошмар какой-то! И сразу мне кличку позорную присобачили. Слыхал? Хряком теперь будут звать.
- Не волнуйся, - успокаивал его Храмов. – Хряк – это почетное звание. Ведь хряк в колхозе зачатую заслуженный производитель, никакой-нибудь там жулик или грабитель
- Тебе хорошо так говорить, а мне теперь на базаре хоть не появляйся. Шутка ли, каждая собака меня здесь знает.
– Да не волнуйся, люди на базаре меняются каждый день. Те, кто видел тебя верхом на свинье, сегодня разойдутся и, может, никогда больше сюда носа не покажут. |
- Ты так говоришь, а я каждый день вижу здесь одних и тех же. Одна Люська чего стоит!
- Да успокойся ты со своей Люськой! Не переживай!
- Ладно, хрен с ней! Мне надо брюки зашить. Как я выйду отсюда с голым задом?
Паршин снял брюки, достал из стола иголку с ниткой и начал неумело зашивать разорванное место. «Хорошо, что задницу не прокусила», - мысленно произнес он, частенько укалывая иголкой пальцы.
Храмов, сочувственно попрощавшись со старшиной, вернулся на базар. В это время там вновь появился цыганенок и начал громко кричать:
– Люди-и-и, наш старшина милиции ускакал на свинье в Америку, а в России, гоп мои гречаники, все жиды – начальники, а русские – дураки, кусают кулаки. Долой Совет, народу хлеба нет!
И цыганенок тут же исчез в толпе.
Паршин, зашивая брюки и глядя в окно, горестно размышлял, как ему теперь показаться на базаре. Стыд и отчаяние овладели им. До его слуха долетел голос мошенника, который перебрасывал на дощечке три карты.
– Вот вам, мужики, американское лото. Можно выиграть сразу шляпу, брюки и пальто.
Паршину вдруг начало казаться, что мошенник издевается над ним, хотя тот повторял свои обычные давно заученные фразы. Ему захотелось взять наган и расстрелять мошенника в упор. Затем он вспомнил о ста рублях, которые мошенник должен ему вечером отдать, и это несколько успокоило его.
Когда на рынке происходили вышеописанные события, Гуров находился около слепого гармониста. Он имел довольно хороший голос и, осмелев, начал удачно подпевать слепому и его поводырю - светловолосому пареньку лет девяти. Слепой вначале не обращал на него внимания, то затем, когда Гуров предложил спеть «Позабыт, позаброшен...» и они запели так, что возле них собралась половина рынка, слепой, протянув Гурову руки, обнял его и расцеловал. Они быстро познакомились, и Гуров рассказал немного о себе. Слепой, обращаясь к Гурову, дружески произнес:
- Сам Бог тебя нам послал. Теперь у нас вокальное трио. Голосина у тебя как у настоящего артиста. Ты заметил, что нам стали лучше подавать милостыню. Быть тому, что мы споемся все втроем и заживем вместе мирно и дружно. Мальчонка, поводырь мой, тоже одинокий сирота. Отец погиб на фронте, мать расстреляли фашисты во время оккупации. А голосок у него звонкий-звонкий, как у молодого петушка! - И слепой ласково погладил мальчишку по голове.
Вскоре они вместе покинули базар и забрели на ночлег в старый, полуразрушенный дом. Это было постоянное место ночлега слепого и его поводыря. Здесь больше никто не жил. Гурову его новые знакомые показались такими милыми и родными, что он решил больше не возвращаться в церковь и связать свою дальнейшую судьбу с этими людьми. Они расположились на полу в уцелевшем подвале, где было тихо и довольно тепло. Перед этим они хорошо поужинали неподалеку в столовой. Слепой не отказал себе в бутылке водки. Захмелев, положил гармонь себе под голову и начал внушительно давать Гурову советы. Его слегка хрипловатый голос гулко разносился в подвальной тишине, напоминая молитвенный глас священника.
- Ты, если не будешь знать слов песен или просто забудешь, тогда подпевай мне одним голосом, как сегодня на базаре. Песни я сам придумываю и мотив к ним тоже. Вот возьми, к примеру: «Я родился на Волге, в семье рыбака, от семья той следа не осталось...» Мотив к этой песне я подобрал самый печальный. Не я его придумал. Это мотив похоронного марша. Его часто играют духовые оркестры, когда хоронят больших начальников. Я раньше, брат ты мой, побирался на кладбище, где бывает много народу. Люди с большого горя всегда щедрые, не то что при хорошем настроении. Особенно бабы... Наши русские бабы, когда начинают голосить с причетом, не откажут в милостыне. В такие моменты я не выдерживаю и сам с ними вместе просто рыдаю. Нервы сдают, когда навзрыд плачут бабы.
– А почему ты перестал побираться на кладбище? - спросил Гуров.
– Да я тебе уже рассказывал причину. Дело в том, что крепко невмоготу нам, нищим, переносить чужое горе. Оно хоть и чужое, но все равно близко к сердцу принимаешь. И видеть и слышать эти слезы и причеты мне с мальчонкой ой как тяжело! Поэтому я и решил сменить место. Шабаш, наплакались мы вдоволь... А почему наши люди так много проливают слез? Да потому, что сами настрадались за годы советской власти. Ведь как она началась в семнадцатом году, так и полилась невинная кровь народа. Тифозные вши и голод дали нам большевики. Ты, Ванька, старую жизнь плохо помнишь, потому что маленьким был, а возможно тебя и вообще на свете не было, а я в гражданскую эту проклятую власть защищал, да вот и заслужил, что лежу в дерьме холодный и голодный. Наши новые цари, которые власть эту захватили, хуже всех царей, что были на русском престоле. Цари все-таки уважали свой народ. Эти, другие, нас с грязью смешали. Особенно грузинский царь.
Просим оказать помощь авторскому каналу. Реквизиты карты Сбербанка: 2202 2005 7189 5752
Рекомендуемое пожертвование за одну публикацию – 10 руб.
Гуров лежал рядом со слепым, справа от него дремал мальчик-поводырь. Гуров плохо разбирался в политике, он считал такие разговоры пустым делом, поэтому молча слушал слепого, пока не уснул.
Ему приснилась зима - бесконечные белые сугробы. Будто он, выбиваясь из сил идет за слепым и его поводырем и все больше и больше отстает от них, пока наконец полностью не теряет их из виду. Он пытается звать их, кричит и просыпается в холодном поту с чувством отчаяния и одиночества. Рядом мирно спали слепой и поводырь, а он до рассвета уже не сомкнул глаз.
Когда совсем рассвело, Гурова начало клонить ко сну, но его привел в чувство резкий возглас слепого: «Подъем, мужики!» Они не спеша встали, позавтракали припасенным с вечера черным хлебом и вскоре оказались на прежнем месте у базарных ворот. Торговцы уже заняли свои привычные места за прилавками. Между рядами блуждали первые посетители, но большинство из них были нищие попрошайки.
Появился и старшина милиции Паршин. Он подошел к торговке молоком, заплатил ей десять рублей за пол-литровую банку сметаны, тут же одним залпом выпил содержимое и с упреком сказал:
- Что-то очень уж жидковата сегодня, Марфа, твоя сметана. Вчера была гуще.
– А как бы ты пил густую, Петрович, ложки ведь у меня нет, а пальцем тебе просто было бы неприлично здесь на базаре банку вылизывать. Ты и так со свиньей столько смеху натворил! Я чуть не умерла от хохота, когда ты гарцевал на ней как на лошади, - и Марфа громко рассмеялась ему в глаза.
Паршин, покраснев, отошел от молочницы: «Вот сволочь, язык-то попридержала бы. Надо было ей, дурехе, напоминать опозоривший меня случай! – мысленно выругался он, пробираясь среди торговых рядов. – Ишь, расхрабрилась! Ну обожди, ты у меня поймаешься на чем-нибудь…».
Продолжение следует.