Полигон и Мезнамов
А мы между тем стали выезжать на зимний полигон и готовиться к боевым стрельбам из наших пушечек. Полигон от части был недалеко и ехать до него на наших тягачах – часа два. Но по морозу – это что-то! А потом еще по этому же морозу работать на пушках под пронизывающим ветром, когда непроизвольно на глаза наворачиваются слезы и тут же замерзают на ветру. Впрочем, развернув один раз пушки и поставив палатки, назад мы уже вернулись на Уралах. На полигоне на постоянное пребывание оставалась специальная команда, а основная часть личного состава каждый день после обеда возвращалась в часть.
Я попал в расчет сержанта Шалмурадова, еще одного узбека, которых у нас среди других национальностей после русских было больше всего. Стал заряжающим. Комбат, было, предложил наводчика, но я отказался, опасаясь за не очень хорошее зрение. Весь расчет пушки, как, собственно, и отделения состоял из шести человек: командир, наводчик, совмещающий, заряжающий и два подносчика снарядов.
Командир, соответственно, командует, задача наводчика – поставить на пушку прицел и направить его на цель, совмещающий при этом с помощью быстрых движений винтовых шестерен должен совместить ствол пушки с данными наводчика. Заряжающий берет снаряд со стоек, отправляет его в затвор пушки и производит выстрел. А подносчики на освободившееся на стойках место тут же подносят новый снаряд.
Все бы ничего – и интересно даже, если бы не холод. Один ватный бушлат от него явно не спасал. Мне все-таки удалось, в конце концов, найти валенки, но – удивительно! – ноги мерзли даже в них. Может, потому, что валенки мне достались недостаточно большие, сильно жали ноги и поэтому, наверно, от мороза не спасали. Деды у нас одни только были в тепле, потому что надевали на себя по два бушлата, а иногда и разного рода гражданские телогреи, которые снаружи не было видно. Молодые, естественно, себе позволить подобного не могли, поэтому и мерзли.
Доставалось и от дедов. И даже не столько от наших, сколько от соседних. На полигоне стояли и другие части. Я, правда, всего раз оставался на ночь в полигонной команде, но и этого хватило. После ужина в походной столовой, незнакомые деды в открытую издевались над молодыми. Не говоря уже о разного рода припахиваниях и работах. Одному из наших – тому самому культуристу Конопченко (мы с ним были в одном отделении – тот, кому я отдал свои валенки) – нарисовали на лбу дерьмом что-то типа задницы и сильно потешались. А когда он стер – пригрозили «замесить». Он потом делился со мною своими страхами и думал, как ему быть. Я молчал – тут бы со своими дедами управиться.
И с одним из них, даже не дедом, а всего лишь черпаком, началась новая заварушка, стоившая мне многих горьких дум и нервов. Это был младший сержант Мезнамов. Он появился недавно во 2-й батареи из сержантской учебки, и старше нас был всего на полгода. Высокий, здоровый с постоянной жестокой усмешкой на лице, он одним своим видом производил впечатление, но я на него особо не обращал внимание. Он был в параллельной – 2-й батарее.
В тот же день, когда я выступил на памятном дивизионном собрании, уже на ужине произошло нечто непонятное. Встретив меня в узком проходе между рядами столов, он, толканув меня в грудь, сорвал с меня шапку и бросил ее угол. Я опешил от неожиданности, да и все опешили. Один наш прапорщик, командовавший заходом и уходом из столовой, поспешил нас всех выгнать на улицу.
- Что ты ему в ответ стаканом не двинул по роже? – спросил меня уже на улице Ваня Ваняков. (Мы первое время потешались над комичным созвучием его имени и фамилии.)
Это был самый маленький солдатик нашего призыва, пожалуй, ко мне относившийся лучше всех остальных. С ним всегда можно было отвести душу, просто так поболтав о житье-бытье. Бывший тракторист-колхозник, он был прост, весел и открыт. Его как-то никто особо и не трогал из дедов, но и он, несмотря на свои миниатюрные размеры (всегда был проблема подобрать ему сапоги, форму ХБ, да и даже простое белье после бани), не тупо подчинялся им, а всегда топорщился и уступал только явному силовому давлению.
Мне нечего было ответить Ване - я пребывал в легком шоке, только смутно догадываясь, что поведение этого «чужого» сержанта связано с тем, что я сказал и как я выступил на недавнем дивизионном комсомольском собрании.
Но этой же ночью, когда мы только что улеглись после отбоя, Мезнамов, не говоря ни слова, взял и вытащил мою кровать в середину прохода. Несмотря на то, что подо мною завозмущался Шалмурадов – мой командир отделения. А Мезнамов все сделал абсолютно молча, без каких-либо комментариев со все той же злой и жестокой улыбочкой.
А дальше – больше. Мезнамов не пропускал случая сделать мне что-нибудь подобное: толкануть, подпихнуть, сорвать шапку с головы. Никогда впрочем, не переходя некоторой границы, которая могла ему чем-то грозить. И никогда не мотивируя и не объясняя своих действий.
Один раз, впрочем, он явно перешел все границы – но тогда сама обстановка благоприятствовало ему, как нельзя лучше.
Я стоял в карауле на втором посту. Это был проходной пост, через который проходила основная дорога в нашей части и выходила на улицу. Через нее по утрам бегали солдаты на зарядке.
Так вот, я утром стоял на посту, когда к выходу подбежала вторая батарея. Руководил ею (а точнее всеми молодыми, которые только и бегали по утрам - деды отлеживались, если их не видели офицеры) все тот же Мезнамов. Толпа солдат пробежала, а Мезнамов, пропустил ее и подошел ко мне. Но и тут, хотя никого больше рядом не было, он оглянулся по сторонам. Потом быстро подошел ко мне и ударил ногой в живот. Он метил в пах, но попал чуть выше, поэтому я не согнулся от боли. Видя, что не достиг цели, он ударил еще и рукой. И от этого удара у меня перехватило дыхание, и мне уже пришлось волей-неволей согнуться. У меня тут же брякнул автомат за плечом, и как бы в это напоминание мелькнула мысль о возможности его использования. Но когда я выпрямился, Мезнамов уже догонял своих солдат, опять-таки не удостоив меня даже словом.
Что меня сильно сбивало с толку, что это был не просто какой-то дед или старослужащий (да и не был он старослужащим), а сержант. Пусть младший сержант, но командир отделения, начальник, старший по званию… А это уже было все!.. Это полностью обезоруживало и парализовывало волю к сопротивлению. Буквально с первых дней армии, когда эти самые сержанты везли нас еще в вагоне поезда, уже тогда в подкорку было заложена необходимость беспрекословного им повиновения. Как и невозможность какой бы то ни было критики их действий. А опять же как аксиома – все, что приказывает и делает сержант – это правильно, и направлено к высшему армейскому благу. Это благо может идти вкось с личными интересами солдата, но именно потому что оно выше его интересов, и нужно беспрекословно ему подчиняться. А сержант и есть выразитель этого жестокого и неумолимого, пусть и абстрактного, армейского долга и даже блага..
Все месяцы армии в том числе усиленной накачкой офицеров день за днем подтверждали эту «парадигму». И вдруг – такой «когнитивный диссонанс», такой слом шаблона. Сержант так поступает со мной!.. По какой причине? При чем здесь благо? При чем здесь армейское благо?.. Что делать? Мысль об автомате, конечно, была только мимолетной мыслью. (Интересно, что на втором году службе мне тоже придет эта мысль – уже в другой ситуации!) На практике я бы ни в коей мере не решился использовать его в качестве защиты от того же сержанта!..
В общем, так я и не решил эту проблему вплоть до ухода Мезнамова на дембель. Чем я так ему не угодил, за что он так меня невзлюбил, и почему ни разу хотя бы словом не выразил своего неудовольствия или презрения. Все это осталось для меня тайной. Хотя столько бессонных часов после отбоя, столько дум на караульной вышке было посвящено ее решению!..
Впрочем, мои противоречия с дедами вскоре дошли до своей кульминации, так что мне стало уже и не до Мезнамова.
(продолжение следует... здесь)
начало - здесь
