Эта деревня располагалась по обе стороны от «Пыльного тракта». На покосившемся бараке харчевни было лишь одно украшение - вывеска, гласящая «Харчи да койки», а снизу, для неграмотных, вырезанные из дерева и выкрашенные давшей потёки краской силуэты тарелки с кашей и кровати.
У коновязи стояла криво сколоченная доска для гончих листов и разного рода сообщений. И, хотя большинство жителей не были знакомы с грамотой, листы сменяли друг друга с завидной частотой.
Колченогий холоп подковылял к доске, держа под мышкой свёрнутый в трубочку лист пергамента из телячьей кожи. Даже для королевских гончих листов использование кожи было неслыханным расточительством, а уж тем более такой качественной и мягкой. Холоп приладил пергамент к доске поверх берестяной грамоты с приказом о колесовании некоего Петруся – Скотоложца, и прибил по краям новенькими серебристыми гвоздями.
Каждый проезжавший или проходивший мимо мужик качал головой, поминая не добрым словом расточительного, да жадного Игната-Солтыса.
***.
Игнат сидел на чудном заморском стуле с мягкой опорой для спины. Его короткие и толстые словно свиные култышки ноги были опущены в маленький ушат с тёплой водой. Одет Солтыс был в исподнее, вернее в одну лишь белёную сорочку, а меж расставленных неловко широко ног свисало толстое брюхо – надёжное убежище скромных уд. Толстяк кряхтел и пускал ветры, особенно старался, когда какая-нибудь из девок подливала в ножной ушат варёную воду.
Солтыс жил на широкую ногу, мня себя едва ли не особой приближённой к королевской семье. Ему совершенно было плевать, что вверенное ему селенье перебивается с хлеба на воду. Жил он безмятежно в праздности и лени до тех пор как не повадилась некая бестия воровать, да портить девок, и жрать селянский скот. Да и то, пропускал Солтыс это безобразие мимо своих ушей покуда не утащило сие исчадие мясистого, как сам Игнат, борова.
Рассвирепел тут Солтыс и послал за писарем, дабы записать гончий лист на поганую бестию, так как сам был неграмотен. Хорошо поработал писарь Щепан, который был не только писарем, но и малевателем. Ух и страшенную бестию намалевал Щепан на гончем листе, чтобы и безграмотная чернь могла поучаствовать в поимке чудища. Не малую награду посулил Солтыс за шкуру бестии, да только с условием – чтобы ту несли целиком.
Многие молодцы приходили, хотели изловить паскуду, да как выглядит не знали. Иные говорили, что знают, да врали. И вот, уж зацвёл болотный мох у Клюквенной заводи как постучал в резные ворота Солтысова дома юродивый странник.
Парубок был высок и сутул. С длинными, висящими плетьми руками. Лицо его напоминало прошлогоднюю бульбу, завалявшуюся в коробе у неряшливой хозяйки. Выпуклые глаза разного цвета один карий, другой водянисто-голубой. Голубой глаз косил, будто хотел увидеть со своей стороны ухо хозяина. Нос ломаный и приплюснутый, а изо рта торчали кривые, крупные желтые зубы. Назвался Михаем.
Вид у пришельца был дрянной, да разило от него звериным смрадом.
– Здоров ли? –с порога гаркнул гость, голосом грубым, и сиплым, а следом поперхнулся кашлем, схожим на пёсий брёх.
Игнат, попивавший сбитень, от крика гостя выронил ковш.
– Здоров ты орать, сукин сын! – прорычал в ответ Солтыс. – Чего те надобно, образина?
– Дык бестия же, – гость было замялся, но опомнился и подбоченившись выпятил грудь вперёд. – Готов изловить!
– Ты? – Солтыс прищурился и подался вперёд.
– А то, – задрал гость подбородок. – Только заночевать негде. Нет ни гроша, на постоялом дворе метлою погнали. Да и голоден я, со вчерашнего дня во рту маковой росинки не было.
– Проваливай отседа, – фыркнул Игнат. – Каличей ещё не привечал.
Вошла в горницу бледная, укутанная до глаз платком девка Милка. Она принесла харчи для Солтыса. Бросив взгляд на пришельца вдруг встала столбом, затем подбежала к Игнату и горячо зашептала ему что-то на ухо. Солтыс поколебался маленько, да велел мужикам свести юродивого в хлев, где свиньи жили. Разместили того аккурат в том загоне, где жил до этого украденный боров. По вечеру дали миску полусырой полбы, кусок несолёного сала и хлеб с опилками. Велели наутро пойти к Игнату-Солтысу дабы обсудить дело.
Да занемог обожравшийся с вечера Солтыс - крутило его и несло. Всех дворовых, окромя многострадальной Милки погнали, дабы не смущали они хозяина своими насмешливыми взглядами. До вечера отсыпались мужики в стогах на окраине поля, а как начало смеркаться пошли пить горилку, позвав с собой Калича.
Изрядно набравшись, придумали дворовые себе развлечение -выпустили свиней из хлева, и начали гонять их по улицам, пугая девок. Как наскучила такая забава, решили они померяться удалью да дурнинушкой и поспорили кто больше свиней изловит.
Под крики и улюлюканье стали мужики ловить свиней. Не отставал от них и Убогий. Кинулся он на молодую свиноматку, да сжал её так, что та тут и извергла едва завязавшийся приплод, а изо рта выскочило у неё сердце и покатилось по дороге.
Мигом протрезвели дворовые, и давай на чём свет стоит клясть пришельца, а меж собою шептать, что сила в нём не человечья. Дабы скрыть вредительство Чужака, останки свиньи снесли во лесок, да изжарили, а прочих свиней отогнали в хлев, сговорившись недостаток в поголовье списать на проделки бестии.
По утру пожаловал Убогий к Солтысу на поклон.
Толстяк был бледен, по рыхлым щекам катились капли нездорового пота. За день хвори он будто бы даже похудел.
– Значит так, – начал Солтыс, прочистив горло. - Бестия эта не только скот воруют, а ещё и портит девок... Никто не видел, как она выглядит, кроме порченных, а те не хотят говорить.
– Есть ли из твоих девок кто пострадавший?
– Нет, - отмахнулся толстяк. – Есть у старого бобыля воспитанница, девка тихая и пугливая, попытай счастья, может скажет тебе чего... – помолчал немного и прибавил. – Да побыстрее, сегодня опять из хлева свинью утащил...
***.
Неждана была тихою девкой. Богобоязненной скромницей и хорошею хозяйкой. Да заблудился как-то телёнок среди лугов и не вернулся домой вместе с коровой к вечерней подойке. Встревоженная Неждана отправилась в сумерках в луга и стала кликать телёнка, забыв о наказах дьякона, что девкам ходить в сумерках опасно.
Телёнка нашла Неждана у опушки леса... без головы, а из кустов выпрыгнула на неё бестия и взяла силой. Как ни старалась девушка позвать на помощь, отбиться, ничего не вышло у неё и поруганная воротилась она к названному батюшке лишь на зоре, так долго измывалось над ней чудовище. Неждана не плакала. Сняла с себя изодранный сарафан, обмылась холодною водою за избой и занялась обыкновенными домашними делами. Батюшка догадался, что с воспитанницей что-то не так лишь, когда нашел неловко припрятанный изодранный и окровавленный сарафан.
Тут же отравился он к местному священнику и показал одежду дочери, чтобы избавить её от позора, но это не помогло.
Дом бобыля было найти не сложно. Стоял он совсем крохотный у дальней околицы с измазанными дёгтем воротами, на крыльце сидел Бобыль и курил махорку, по-видимому, самую дрянную из тех, что возможно купить. Михай подошел к щербатой ограде и остановился напротив старика, вперив в него свой карий глаз.
Бобыль заметил чужака, оторвался от курения и тоже стал глядеть на Михая. Они смотрели друг на друга молча, до тех пор, пока бобыль не выдержал и скрипуче не пропищал:
– Чего пришел? Чего надобно?
Михай ещё немного помолчал, затем наклонил голову набок и спросил:
– Твою ли сиротку снасильничала бестия?
*.
Неждана мяла руками сарафан, сидя против Михая. В глаза не глядела. Поджала губы и молчала.
Михай таращился на неё карим глазом, голубой глядел в красный угол. Это продолжалось довольно долго, пока Михай наконец не спросил:
–Видела?
Неждана вздрогнула повернула голову в сторону и кивнула.
– И какой он?
– Что твой медведь...
– Чёрен, аль бур?
– Помилуйте, дяденька, потёмки ведь были! - вскинула голову Неждана, взглянула на Убогого и снова отвела взгляд.
– Чего не глядишь на меня? Страшон я?
Неждана робко подняла на гостя глаза и, немного помедлив, молвила:
– Страшон...но это не важно, лишь бы человек хороший был.
При этих словах голубой глаз Михая встал как положено прямо и вперился в девушку.
Не добившись ничего от Нежданы, Михай вышел из дома бобыля. Тот уже поджидал Калича у крыльца. Старик заговорщицки поманил Михая за собой и увёл за избу. Там из-под колоды он вынул сарафан и отдал его Михаю.
– Неждана не знает, что он у меня, - буркнул бобыль тихо. - Поди весь в евойном семени.
Старик сплюнул наземь. Михай потянул над сарафаном носом, оскалился и тоже сплюнул.
*.
Шел Михай по селу, далеко выбрасывая носки своих стоптанных лаптей. От бобыля он получил большую бутыль горилки и теперь нёс её за пазухой, спрятав от чужих глаз. Добравшись до Солтысова двора он прошмыгнул в землянку к работникам и стал потчевать тех горилкой до глубокой ночи.
А по ночи выдумал Убогий штуку:
Вырядил собутыльников в сушащиеся на дворе женские платья, повязал на головы платки и косынки, чтобы спрятать бороды и стал водить по селу самыми тёмными улицами, так как знал, что падка Бестия на бродящих в потёмках девок.
Ряженные смеялись деланно-тонкими голосами, да то и дело проскакивала промеж смеха грубая мужицкая брань. Бестия, даже если бы и соблазнилась на снующих впотьмах девиц, была отвращена грубою бранью, так и шаталися «живцы» до рассвета без толку.
А по утру, застигнутые в женских нарядах были хмельные мужики биты ухватами и дрынами – разозлилися девки, что бельё перестирывать придётся. Зареклись тогда мужики на придумки убогого более не соглашаться.
***.
Неждана согласилась показать место, где напала на неё Бестия. И вот поутру погнала она корову на лужок, а с нею и отвела на место нападения Михая. Тот встал на четвереньки и стал на пёсий манер обнюхивать мятую траву. Испуганная этим зрелищем Неждана тихо спросила:
-– Дяденька, дурно вам сделалось?
Михай уставил на девку голубой глаз, тем временем, как карий рыскал по траве и изрыгнул голосом, не похожим на свой обычный:
– Хорошо мне, девка!
После чего одним прыжком скрылся в зарослях из которых атаковала Бестия. Неждана трижды перекрестилась и прочла Богородицу. Девка не знала стоило ли ей дожидаться калича или пойти до дома. Порешала, что обождёт маленько, затем пойдёт восвояси.
***.
Игнат-Солтыс был недоволен ходом следствия. Калич пребывал в его вотчине порядка трёх седьмиц, а поимкой Бестии так и не пахло. Между тем скотина пропадать-таки престала, будто нечисть обнаружила иной источник пропитания. И хотя такая расстановка дел Солтыса радовала, порченных девок становилось с каждым днём всё больше.
Наступили Купальские русалии. Девки, боящиеся быть утянутыми мавками не полоскали в эту седьмицу на реке белья, да и вообще отложили стирку, ибо минувшим летом ходила по селению принесённая старым купеческим извозчиком быличка:
Одна девица на русальной неделе затеяла стирку. Хоть и отговаривали её подружки да родички, неслуха была она, да упрямица. Вскипятила в чугунке воды, выварила мыльных кореньев, да стала стираться. Вот уж и пора полоскать бельё, да матушка ворота заперла, чтобы дочь не ходила на реку. Тогда девица вылила мыльную воду, натаскала из колодца чистую и стала в ушате рушник полоскать.
Выполоскала и ну его на мутузку вешать, а от ушата голос такой ласковый по имени кличет её. Обернулась девица – нет никого, занялась снова делом. Исподнее прополоскала и вешает, а от ушата вновь зовут, да только уже громче, настойчивее. Обернулась – опять никого.
Взяла батюшкину рубаху, лишь хотела в воду её опустить, глядь- а из ушата глядит на неё ясноглазая девка. Обомлела тут девица, рубаху выронила. Глядит в ушат, оттуда ей улыбаются, а потом хвать - и утянула, только лапти мелькнули.
Вот оттого девки даже умываться стали побаиваться, к колодцам не подходили на русалиях и воду пили только после выварки.
Немногие знали, что Отец Инокентий приходился Солтысу кузеном. Внешне они были крайне схожи, особенно стать. Отец Инокентий тоже был не дурак закусить и пощупать крутобоких девок.
Этим утром церковный сановник зажигал свечи за здравие болящим и за упокой почившим. Да с непривычки делал сие так неловко, что верхний ярус зажигал, а нижний тем временем гасил своим непомерным брюхом, отчего вся ряса его была загажена свечным воском.
Обыкновенно свечми занималась согбенная Марфа, убогонькая старица, приживалка при храме. Но сегодня Марфа слегла в горячечном припадке, и, как печально заметил земской врач, видимо дни её были сочтены. Однако старица в бреду кричала, что уходить ей не время, поскольку на небе для неё не готова ещё юбка.
Инокентий кряхтел и отдувался. Натуга такая была ему не в привычку, ведь он утруждал себя обычно лишь взмахом кадила, да крестным знаменьем.
На пороге возник высокий сутулый парень с длинными, висящими плетьми руками. Лицо его напоминало прошлогоднюю бульбу, завалявшуюся в коробе у неряшливой хозяйки. Выпуклые глаза разного цвета один карий, другой водянисто-голубой. Голубой глаз косил, будто хотел увидеть со своей стороны ухо хозяина. Нос ломаный и приплюснутый, а изо рта торчали кривые, крупные желтые зубы.
Он, очевидно, улыбался, но на вид это больше сходило на злобный оскал. Священник немного поглядел на прихожанина, затем поздоровался и пригласил войти его внутрь.
-–Здравия и вам, отец Инокентий, - ответил незнакомец. – Уж больно душно от свечек-то, не охота ли Вам на двор выйти, тут свежо….
Отец Инокентий с подозрением оглядел пришельца, но, будучи внутри согласным со словами Калича двинулся к выходу. В церковном дворе располагался небольшой яблоневый сад, сейчас весь облепленный белыми цветочками.
– Меня Михаем кличут, - калич поклонился. – Пришел сюда, дабы богомерзкую бестию изловить!
–Что –ж, - ответствовал Инокентий густым басом, уложив сцепленные замком пухлые пальцы на своём животе.- Дело сие богоугодное, хвалю сын мой….
Оба замолчали. Михай изучал пятна воска на животе священника карим своим глазом, а тот, в свою очередь глядел в голубой глаз калича своими свинячьими глазёнками.
–Так ты по благословение пришел? Может быть святой воды набрать, али церковное серебро надобно? – спросил Инокентий. – Шутка ли, нечистого ловить….
Михай повернул голову набок, потянул носом как пёс, стал краснеть и тяжело задышал.
– А отчего это Вы, святой отец, думаете, что нечистый проказничает? – спросил он как-то злобно.
– Так а Божьи твари никак не могут такие вещи вытворять! – удивлённо выпучил глаза священник. – Сэстоль девок попорчено! Скотина сожрана на многие тыщи!
–Что же, - выдохнул Калич. – Мне бы и серебра, и свячёной воды….
Священник запыхтел, раздувая щёки.
– Это можно, - Иннокентий прошел в храм, через некоторое время вернулся с большой бутылью и зажатыми в пухлом кулаке тремя ломаными талерами.
***.
В густой, но мелкой майской зелени сидел Михай, да следил за бражниками, порхающими над цветениями. То было сумеречное время, и недолго назад прошло мимо Калича стадо, оставив за собой след свежего навоза. Вылез убогий из зелени и ну на себя навоз намазюкивать, на диво окружающим, которые тут же зароптали, что совсем уж калич лишился разума.
Заслышав ропот Михай рыкнул на народ:
– Сие для поимки бестии надобно! Смрадом скотьим завлекать её стану!
– Что же, сваго смраду тебе недосталь кажется? – засмеялись с коньков крыш мальчишки.
Не ответил Михай, только посыпал голову дорожной пылью и двинулся к кустарниковой стене у Клюквенной заводи.
Имелся в заводи дивный остров, что прозвали Русалочьим, так как молва несла, что часто видели там чешущих длинные свои волосся русалок. Да рос на острове том большой куст черёмухи. Широкий, раскидистый, что при невеличкой ловкости упрятаться за ним можно было роте солдат. По весеннему полноводью добраться до острова было никак нельзя. Разделся убогий до портков, испил из даденого ему бутыля свячёной воды, заложил за щёки серебреные талеры, да третий из них в исподнее себе сунул.
– От греха, - пояснил глядящим на него.
Ухватил Михай оглоблю у стоящей недалече от заводи повозки, да и вырвал ту под корень, а как хозяин стал браниться - зыркнул на него и сказал, что надобно сие, дабы бестию изловить, и что Солтыс велел оказывать ему, Михаю, всяческое пособие.
Разбёгся Калич, упёр оглоблю у берега, да и перемахнул на Русалочий остров по воздуху, на диво и зависть всем свидетелям. Зашел за черёмуший куст и возопил так, что жутко всем стало:
– Ах вот ты где, аспид, кровопийца! По что скот воруешь, да девок портишь, чудище поганое?
А в ответ ему страшным рыком:
– А ты никак смерти ищешь, убогий!
Что тут началось! Ходуном заходил черёмуший куст, вот вы катился из-за куста Михай в подранных портках. Бульк – канула в воде монетка, а убогий бросился за куст. Тут – чудо! Выбег из черёмухи страшный, на ужас огромный зверь, схожий видом с грозой местных лесов – диким хряком, по прозвищу Секач, да только ходящим на лапах, больно походящих на человечьи, только кривые да волохатые.
– Ах ты подлец, – проревело чудище и нырь – в куст.
Следом, уже по другую сторону куста выкатился измазанный в навозе Михай и ответствовал:
– От подлеца слышу!
О битве мигом узнали все обитатели Солтысовой вотчины. Даже из харчевни пришли путешественники поглядеть, что на острове деется. Сам Солтыс на жаль был в отлучке и не мог видеть, как выполняется его гончий лист.
На берегу заводи яблоку упасть было негде, все глядели на остров, улюлюкали и кричали.
– Ох и силён ты, калич! – рычало чудище.
– Пощады хочешь испросить, бестия? – воодушевлённо кричал Михай в ответ.
– Ещё чего! Я таких как ты не одну сотню искушал, да ещё и с сапогами!
– Дык, а я сапог от роду не носил! Подавись лапотком плетёным! – и из-за куста вылетел изношенный Михаев лапоть.
– Ну уж подобного оскорбления я тебе не прощу!
Михай вылетел из черёмухи и по пояс утоп в реке.
– Уходи из воды! – закричала с берега Неждана. – Русалии!
Возглас её был подхвачен остальными девками, загалдела бабская половина.
Калич погрёб к берегу острова. Битва продолжилась. С черёмухи полетел цвет. Какое-то время за кустом только рычали и кряхтели, потом показался пятак и загнутые серпы клыков Бестии прижатые к дёрну острова.
– Ох, и заломал ты меня, Михай – силач! – проскулило чудище жалобно и тут же его утянуло за куст.
– Смерть твоя тут пришла! –торжествующе воскликнул Михай.
– Пощады!
– Ещё чего? – засмеялся убогий, а затем взвизгнул: – Русалка! Отдай! Это моя добыча!
Заплескалась, заволновалась река, возмущённо кричал за кустом Михай, опосля всё стихло и только мужицкий плачь раздавался за черёмухой.
Уже в ночи заплаканный, перепачканный навозом, травой и илом Калич пришел на берег, где уж никого не осталось, кроме Нежданы.
– Вот, - расстроенно молвил он и показал оторванный у бестии хвост, схожий на вид со свинячьим.
*.
Рассвирепел Солтыс, дознавшись, что не видать ему шкуры бестии, так как весь удел молвил о том, что видели, как отважно бился Михай и что утащила чудище русалка. Ругал подавленного калича на чём свет стоит, и когда убогий протянул Солтысу два ломаных талера, что в битве удалось сберечь, Игнат кривёхонько усмехнулся и сказал:
– Вот это тебе и будет платою!
Михай тут выпрямился, побагровел, запыхтел и зло молвил:
– Обещано много больше, Солтыс! Бестии больше нет, ты разве не того хотел?!
– Я хотел, чтобы принесли её целиком, а ты что выдумал? – Игнат схватил хвост и потряс им перед лицом Калича.
– Ну, братец…- прошипел Михай и, развернувшись, ушел из Солтысова дома.
*.
– Дяденька, уходите уже? – у ворот ждала его Неждана.
– Да… пойду по свету счастья искать, - кивнул Калич.
– Спасибо вам, дяденька, - девушка протянула Михаю рушник, который держала в руках.
В рушник завернула она пышущие жаром пироги.
– Помогай вам бог! – сказав то Неждана поклонилась и убёгла к названному батюшке.
– Эх, Неждана-Неждана… Кабы не Жадный Солтыс, женился бы я на тебе….
*.
Милка крадучись вошла в Игнатову горницу. Было раннее утро и девка решила подлить в умывальню воды, да только проходя мимо казалось дремлющего в своём чудном стуле Солтыса увидала, что тот бледен, да раззявлен его рот и хозяин не дышит. А на столе пред Игнатом на тарелке, где в вечер лежал ужин теперь возлегает скромный мужской его срам, прижимая записку, которой ни Милка, ни сам безграмотный покойник прочесть не могли. Записка гласила:
«Хвост за хвост»