Тяжело открывать глаза. Не хочется. Грохочут рядом разрывы снарядов. Гудит голова. Гудит, будто снова, как в юности, Федька Косой огрел Степана дрыном по шее за деревенской околицей. Не мог простить, что перебил его дорожку к Любаше.
Где годы их юные, где Федька Косой? Сгорел в танке под Курской дугой дружок-соперник.
Сыночек Васятка, боль сердечная, сгинул под Сталинградом. Едва девятнадцать исполнилось. В двух строках написала Люба о сыне в письме, которое бродило потом вслед за Степаном с полевой почтой почти три месяца. Сколько горя между этих строчек увидел! И не обнять жену, не разделить пополам боль родительскую. Ползет запоздалая скупая слеза из-под ресниц по обветренной загорелой щеке.
Боль. Боль - это хорошо. Болит - значит, живой еще. Значит, еще повоюем. Вот уже почти под самым Берлином Степан. Скоро отрубят голову фашистской гадине. Лишь бы на ее месте еще три не выросло…
- Месье? Je vous prie, очнитесь! Вы живы? Oh, mon Dieu! - прохладные пальцы касаются лба и скул, - Этот живой! - кричит женщина кому-то в сторону, - Видимых повреждений нет, скорее всего, контузия!
Степан нехотя разлипает ресницы и видит прекрасного белокурого ангела - очень худенькую хрупкую девушку. Ее волосы коротко острижены, отчего огромные голубые глаза кажутся еще больше на маленьком аккуратном личике.
- Месье, Вы меня слышите? Можете встать? Вам нужно добраться до госпиталя! Дайте знак, если слышите!
Степан послушно кивает головой.
- Хорошо! Вот так, осторожно, садитесь. Попробуем дойти своим ходом. Тихонько! Обопритесь на меня! - девушка обнимает Степана и помогает ему встать. Мужчине стыдно переносить свой вес на нее, но ноги плохо передвигаются самостоятельно.
Едва переступив порог госпиталя, Степан снова теряет сознание.
Приходит в себя уже на больничной койке. Госпиталь расположен в стенах чудом уцелевшего от бомбежки монастыря. Между ранеными, помимо врачей, деловито и молчаливо, как тени, снуют сестры, из которых только одна неплохо говорит по-русски. Худенький кроткий белокурый ангел. Иветта.
Раненые ласково зовут ее Ивушкой. Для каждого сестричка находит время и доброе слово, и каждый хоть немного влюблен в нее. А некоторые даже очень. Сколько предложений руки и сердца получила она за это время!
И Степан, к стыду своему, понимает, что тоже ловит краем глаза каждое ее движение. Образ девушки затмевает в сердце память о далеком доме и любимой с юности жене Любаше.
- Где Вы так хорошо научились говорить по-русски? - решается спросить мужчина однажды.
- Это родной язык, на нем говорили родители. Я родилась во Франции, но родители мои - русские.
- Из белогвардейцев, значит, - хмурится Степан.
- Это неважно. Важно то, что они любили свою Родину, чтили традиции и уважали родной язык! - вскидывает голову Иветта и отводит взгляд в сторону, - Родители погибли в первые дни бомбежек.
- Простите! - буркнул, смутившись, ругая себя за излишнее любопытство.
- Ничего, я уже привыкла…
- Папка, папка, очнись! Ты чего? - над Степаном заплаканное личико его любимой доченьки, Ивушки, Иветты. Сквозь нежную зеленую листву пробивается синь небесная. И давно нет войны, как и не было…
- Что такое? Ты плачешь, милая? - Степан резко поднимается, и мир вокруг чуть качается и плывет в сторону.
- Напугал меня! Только удочки закинули, присели, и ты вдруг упал и молчишь! Я тебя тормошу. а ты молчишь! - личико малышки скривилось, из огромных синих глаз снова ручейком поползли слезы.
- Ну-ну, успокойся, Ивушка, - Степан прижимает к себе дочь, ободряюще поглаживает по худенькой спине, а сам думает о том, что надобно все-таки ехать в город, показаться врачу. В последнее время он дважды терял сознание в самые неожиданные моменты. Хорошо, что среди домашних, а вдруг это случится на работе, за рулем?..
Нет, нельзя уходить ему, рано. Ваня, сынок средний, на машиниста отучился и в городе остался. Девушку хорошую встретил. Недавно свадьбу отыграли. Своя семья теперь у парня. Не на кого Степану девочек оставлять. Ни Ивушку, ни жену Любашу. И пожить еще так хочется! Красота-то какая кругом! Облака по реке плывут, унося с собой все плохое, оставляя в душе мир и покой...
Люба долго с немым укором поглядывала после того, как имя дочке, не посоветовавшись с ней, дал. Но спросить не решилась, и сам Степан промолчал. Да и рассказывать-то особо нечего и незачем. Разве расскажешь жене, как запала в душу ему далекая французская девочка? Стыдно. Вроде как и не виноват перед Любашей, а виноватым себя чувствует, в глаза ей прямо смотреть не может. И забыть не может. Годы прошли, а он снова там, в госпитале, в апреле 1945-го…
Дочь, не удержавшись, в порыве, Ивушкой назвал. Растет девочка, на тезку чем-то похожая, худенькая, как веточка, гибкая, но стойкая, не сломаешь. Если что-то в голову придет, на своем стоит крепко. Держится среди сверстников отстраненно, вся в мечтах и раздумьях.
Глянет иногда дочка на Степана, и кажется тому, что совсем не детская мудрость сквозит в ее серьезных синих глазах, будто понимает его угрызения совести, жалеет, то по плечу погладит, то руки коснется.
- Папка, скажи, а мама ведь у нас красивая?
- Конечно, красивая!
- И добрая?
- А то!
- Тогда почему ты ее разлюбил?
Степан в изумлении смотрит на абсолютно серьезную малышку:
- Да с чего ты это взяла, дочь?! - "Разлюбил? Неужели я могу разлюбить жену?"
- Мама так думает. Я слышала, как вчера она плакала и тете Рае говорила: "Степан меня больше не любит". Папка, пожалуйста, сделай так, чтобы она больше не плакала!..
С рыбалки возвращались затемно. В окнах дома светится приглушенным светом только одно окошко. Ждет Любушка. Ждет и плачет по нем. Защемило сердце. Ребенок лучше него, мужика взрослого, понимает, как жить нужно! Пока он в прошлом своем копается, лелеет его, отпускать не хочет, от него настоящая жизнь ускользает.
Сидит Люба у стола, носки ему теплые вяжет. Окликнул тихонько:
- Люба! Любушка! - повернулась, давно вслух ласково не называл, раскраснелась вся, улыбнулась несмело, - Поди-ка сюда.
Подошла. Обнял двумя руками и прижал к себе сильно, так, что дышать стало трудно.
- Что ты, Степа, что ты? - засмущалась, как девочка.
- Ничего. Просто вспомнил, как это - обнимать любимую женщину, мать своих детей.
Засмеялась от удовольствия, руками обвила. Вот и славно. Вот и встало на место все.
А Ивушка у них своя подрастает, толковая и мудрая не по годам...
