— Ну, ба! Ну, больно же! Дёргаешь! — Митя хватал бабушку за руки и отпихивал от своей головы. А она не слушалась, так и лезла с частой, деревянной расческой, поглаживая мальчишку своими шершавыми руками по голым, загорелым плечам.
— Если у человека на голове бардак, значит, и в мыслях чехарда! Ты, Митенька, потерпи, вот так, миленький, волосики-то длинные, тонкие, надо причесать! — приговаривала она...
Мать привезла Дмитрия свекрови в деревню вчера. Они долго тряслись в каких-то автобусах, потом еле впихнулись в гудящую от толпы людей электричку и, прижатые к самой стенке, ехали еще остановок десять. Митя с тоской и немой мольбой поглядывал на мать, а она только твердила:
— Ничего, Митька, вот сейчас приедем, ты поймешь, что такое деревня!
А на кой ему эта деревня, если мальчишка с отцом собирались на рыбалку, к Москве–реке. Было у них там одно прикормленное место, прямо на мосту. Отец брал с собой длинную, складную удочку, Митя тащил рюкзак с рыболовными снастями. Река дымилась утренним паром, словно молоко вскипало в кастрюле. И пахло тиной, чуть-чуть проехавшим мимо катером, а еще сиренью, что ватными шапками расцвела во дворах.
Дмитрию было семь лет. В школу он еще не ходил, но купленный недавно портфель торжественно стоял в комнате, как немое свидетельство грядущей взрослости.
В тот день, когда мама вдруг решила отвезти сына к бабе Нине, мальчик с отцом, Виктором, собирались прогуляться вечерком, когда Витя вернется после работы, поиграть в футбол на пустыре за домом, купить мороженое и, не спеша слизывая тающую сливочную реку, сидеть на лавке, рассматривая прохожих.
Утром отец, как обычно, потрепал мальчишку по вихрастой шевелюре, поцеловал жену, Марину, в щеку и ушел на работу.
— До вечера, папа! — крикнул Митя ему вслед.
— До вечера, сынок!— ответил он и захлопнул дверь.
Митька даже не помахал ему, как делал это обычно, уж очень интересно было возиться на полу с роботом, выменянным вчера у соседского мальчишки на старинную монетку…
— Митька! Я в магазин схожу, а ты пока завтракать садись, – заглянула в комнату мама. — Ты еще даже пижаму не переодел? А ну быстро приведи себя в порядок! Скоро Светлана Аркадьевна придет, а ты не готов ещё!
Светлана Аркадьевна, сутулая, вся какая–то вопросительная, с удивленно приподнятыми, карандашом нарисованными бровями на припудренном лице, женщина, приходила к Дмитрию три раза в неделю и занималась. Она заставляла его читать вслух, считать скучные, длинные примеры, писать буквы. Пока Митя, зажав зубами язык и пыхтя, карябал ручкой в тетради, она мирно сидела на стуле, сложив руки на коленях, и дремала.
От этой женщины всегда пахло чесноком и вареным луком, поэтому ученик отодвигался подальше и старался дышать в другую сторону, ловя ртом ветерок из распахнутого окна.
— Мам, а пусть уже всё! Пусть Светлана Аркадьевна не приходит. Уже лето, каникулы! — жалобно ныл Дмитрий, натягивая шорты и майку.
— Я тебе дам каникулы! Надо заниматься, Митя, обязательно! Всё, я ушла, закрой за мной!
Митя повернул ключ в замке и пошлепал босыми ногами на кухню. Утром, когда солнце светило в окна их квартиры, пол превращался в шахматную доску с бледными, темными, недружественными, и клетками яркими, желто–белыми, залитыми солнечным светом.
Митя прыгал по светлым пятнам, чувствуя, как нагрелся паркет, гладкий и скользковатый от недавно положенного отцом лака. За окном трезвонили трамваи, ругались дворники, и горланили воробьи в кустах акации. Лето, румяное, с веснушками из желто–оранжевых одуванчиков и с васильково–голубыми глазами шагало по городу, щекоча нос носящейся в воздухе пыльцой и зовя на улицу.
Митя лениво ковырял ложкой кашу в тарелке, потом бросал столовый прибор, обязательно так, чтобы звякнуло и разнеслось тонким гулом по кухне эхо, подбегал к окну и высматривал на дороге мать. Но она всё не шла.
А потом что-то случилось. Мир стал бешено вращаться вокруг. Вбежала в квартиру мама, на ходу крикнула ему, чтобы сам помыл посуду и ждал Светлану Аркадьевну, а она уедет по делам.
— Что случилось, мама? Что ты такая напуганная? — всё приставал Митя и заглядывал ей в глаза.
— Ничего, ничего, мне надо по делам, я скоро. Пообедаешь с тетей Светой.
— Ты надолго? А куда ты собираешься?
Мама вынимала из ящика какие-то документы, перебирала их, бросив на стол, а потом снова кидалась искать, что-то приговаривая.
— Не знаю, сынок, — подняла она голову и на миг замерла.
Тут Митя увидел, что она плачет. Мама никогда не плакала! Это было немыслимо, за гранью его маленького, уютного мирка, полного фантазий и веселых размышлений…
— Что случилось, мама? — повторил он испуганно.
— Папа… Он попал в больницу, сынок. Мне нужно поехать к нему, привезти вещи. Нет-нет, ты не переживай! Всё будет хорошо, просто сейчас нужно всё сделать быстро!
Папа… А как же рыбалка и мороженое по вечерам?! Какая больница, он, что, умирает? Что у него болит?
Вопросов было слишком много, они толпились в мальчишеской голове, толкались и выскакивали изо рта, не давая матери сосредоточиться. Она уже хотела прикрикнуть на сына, но тут пришла Светлана Аркадьевна, увела его в другую комнату и усадила за уроки.
— Свет, ты покормишь его? Видишь, как всё случилось, — виновато прошептала мама. — Я не знаю, когда вернусь…
Она закусила губу и отвернулась, делая вид, что расставляет книги на полке.
— Иди, Марина, не теряй времени. Мы разберемся. Всё будет хорошо, слышишь?..
Мальчик просидел с тетей Светой весь день. Пару раз кто-то звонил, она медленно, вопросительно повернув голову набок, шла к телефону, потом долго что-то говорила, слушала, вешала трубку и, проведя рукой по гладкой, сверкающей поверхности журнального столика, вздыхала…
А потом вдруг хватала мальчика в охапку и, прижимая к своей необъятной, мягкой груди, твердила, что Бог не покинет сиротинку.
Мама приехала поздно вечером, быстро прошла в их с отцом комнату, сняла со шкафа чемодан и, подозвав Митю к себе, сказала:
— Митя, завтра утром я отвезу тебя в деревню. Ты там поживешь пока с бабой Ниной и дедом Аркашей. В деревне хорошо, там есть велосипед, клубника скоро созреет, вишня… Там свежий воздух и много других ребят. У тебя там появятся друзья.
— Но мама! У нас послезавтра рыбалка с папой, а потом он обещал сводить меня в музей танков!
— Митя, папа заболел. Ему пока нужно полежать в больнице. Я буду там с ним, помогать. А ты поживи с бабушкой, хорошо?
— Нет! Я тоже хочу к папе! Я могу кормить его, давать ему попить воды! А что с ним? Он простудился?
— Нет, милый. Тебя в больницу не пустят. Туда можно приходить только взрослым. Ты мне очень сильно поможешь, если пока присмотришь за бабой Ниной. Папа же ее сын, она будет очень волноваться, переживать за него, а ты старайся отвлечь бабушку, развлекай ее, понял? Я на тебя рассчитываю!
Мама серьезно посмотрела на Дмитрия. Он заметил, что ее глаза стали совсем серыми, мальчик отражался в них черной, вытянутой кляксой, тоскливой и тревожной.
— Хорошо, мама. Я послежу за бабушкой. Давай собираться?
Митя деловито раскрыл чемодан и стал выгребать из шкафа свои вещи.
Уже ночью, лежа в кровати, сын слышал, как мама плакала. Она старалась всхлипывать тихо, но не получалось…
— Так бывает, я знаю! Когда очень-очень обидно и больно, всё как-то само вырывается из груди, клокочет там, пока ты вдоволь не наплачешься, — кивнул своим мыслям Митя.
Он подкрался к двери, юркнул в мамину комнату и, обхватив ее за талию, крепко-крепко прижал к себе.
Мальчик шептал ей так же, как когда-то она, когда ему было плохо, уговаривал, гладил ее по спине, потом принес стакан с водой.
Мама медленно выпила его, погладила Митю по голове и, поцеловав в макушку, попросила лечь спать…
Они встали рано, на улице только что проехала поливалка, и Митькины ноги в кожаных сандалиях стали совсем мокрыми. Мама уверенно шагала по улице, неся чемодан.
Она то и дело посматривала на часы.
— Митя, поспешим. Нам еще до вокзала добираться!
Народа на платформе было очень много. Мужчины с рюкзаками, женщины с сумками, пакетами и корзинами. К перрону медленно подползла темно-зеленая электричка, нехотя, с пыхтением раскрыла двери и выпустила наружу поток людей. Тот, захлебнувшись и смешавшись с ожидающими, забурлил и потек ручьями по лестницам и переходам. Загудела электричка. Мать дернула мальчика за руку, подгоняя и проталкиваясь вперед.
Марина не смогла пройти в вагон, она с Митей остановилась в тамбуре. То и дело кто-то толкал мальчишку в спину, по ногам проползали сумки–тележки.
— Осторожнее, тут ребенок! — несмело говорила мама, смущаясь под взглядами чужих людей.
Пассажиры заходили и выходили, беседовали, смеялись. Кто-то закурил, по тамбуру пополз легкий, тонкий, как паутина, дымок.
Женщины ругались, мужчина с сигаретой в зубах чертыхнулся, сплюнул и отвернулся. Митя заметил на его руках татуировки. Отец говорил ему, что такие рисунки на себе делают заключенные. Дмитрий потянул маму в сторону, подальше от этого страшного субъекта.
Ближе к Чехову вагон освободился, Марина и Митя прошли внутрь и сели на жесткую скамейку. Мама то и дело смотрела на часы.
— Мам! — прошептал Дмитрий. — А я уезжаю навсегда? Ты больше не заберешь меня?
— Ну что ты! Вот выпишут папу, мы за тобой приедем!..
… Баба Нина встречала их у калитки. Дедушка Аркадий копался в огороде, гостей сначала не заметил.
— Здравствуйте, Нина Семеновна, — сказала мама.
Та только прищурилась и, распахнув калитку, кивнула, чтобы заходили.
В большом, разделенном когда-то на две семьи доме было прохладно. Пахло клубничным вареньем, сухими мятными стеблями и воском.
У образка в углу теплилась лампадка, вздрагивая и пугаясь легкого, любопытного сквозняка.
На полу, в центре горницы, лежал полосатый коврик. На стенах висели фотографии и репродукция «Мишек в лесу». Картинка уже вся выцвела, стала бледной, и мишки были едва различимы на залитом солнцем стволе упавшего дерева.
— Покормите его? — мама устало кивнула на Митю. — Мы не завтракали, боялись опоздать на электричку.
— Митя, ты иди, с дедом поздоровайся пока! А я яичницу тебе пожарю.
Бабушка подождала, пока мальчик отойдёт, потом, думая, что он уже не слышит, зашептала:
— Марина, что сказали в больнице? Ты так невнятно по телефону всё сообщила, я ничего не поняла, всю ночь проворочалась, сама звонила в Справу, а они меня не слышат, только ругаются!
Баба Нина всхлипнула.
— Надо ждать. Они пока сами ничего не могут прогнозировать… Сказали только, что инфаркт. Нина Семеновна, я поеду. Ладно? Мне нужно спешить!
Марина и сама не знала, куда и зачем ей спешить. В реанимацию к мужу ее не пускали, врач консультировал только по средам и пятницам, а сегодня был вторник, никаких вещей мужу не было сейчас нужно, но она всё равно спешила, заполняя тревожную пустоту ожидания суетными движениями.
— Ладно, Мариш, поезжай. Хочешь, я соседей попрошу тебя до станции отвезти?
— Нет, спасибо. Я сама. Вот тут деньги – на продукты, на всё. Спасибо вам…
— Денег не возьму. Ты их лучше сиделкам в больнице отдай. Пусть за Витюшей присмотрят! — строго сказала Нина Семеновна, потом быстро обняла невестку, погладила ее по волосам, поцеловала и подтолкнула к двери. — Иди, не волнуйся. С Митькой всё хорошо будет! А, может, мне с тобой поехать? Витенька ждет меня, наверное! Сыночек мой… — она зашмыгала носом, но потом вздохнула, вспомнив, как договаривались с Мариной о том, что Нина приедет, когда Виктор уже сможет с ней говорить...
Дед заметил Митьку не сразу. Аркадий был глуховат, поэтому окликать его издалека было глупо. Мальчик подошел к огороду, встал и только тогда громко позвал:
— Дедушка! Мы приехали!
Аркаша остановился, с силой воткнул лопату в землю. Дед поднял голову, снял кепку и вытер рукой пот.
Митя чуть отступил, испугавшись этого серого, бледного, дрожащего лица.
Дед, всегда загорелый, смуглый, поджаренный на деревенском солнце и приправленный соломинками в реденьких, седых волосах, как будто стал тенью, полупрозрачной, легкой, того гляди, улетит, подхваченный ветром…
— А, Митя, добрались? Ну, добре, добре. Отдыхай.
— Дед, помочь тебе? Я тоже копать могу.
— Ну, помоги, там, у сарая лопату бери! — он проследил за внуком взглядом, потом кивнул. — Ту, махонькую, с синей ручкой вытаскивай! Да, эту, эту. Тяни!
Попадали на землю прислоненные к стенке сарая вилы и грабли, зазвенело опрокинутое ведро.
На крыльцо выскочила баба Нина, за ней мать. Обе испуганно смотрели на Митю.
— Митя! Убьешься, Митя! Оставь, отойди оттуда! — крикнула Нина Семеновна. — Аркаша, ну что ты мальца заставляешь?! Митя, иди, я тебе там яичницу пожарила, иди!
Аркадий хмуро глянул на жену, сплюнул, легко выхватил из земли лопату и продолжил копать. Лезвие с хрустом входило в чернозем, вскидывалось, сбрасывало с себя тяжелую ношу и снова вгрызалось внутрь.
Митя послушно пошел в избу. Мама поймала его за руку и, притянув к себе, поцеловала в лоб.
— Я обратно поеду, к папе. Ты, сынок, тут не скучай. Слушайся деда и бабушку!
Было грустно отпускать ее, Дмитрий чувствовал, что она вот-вот заплачет.
— Хорошо, мама! Всё будет отлично, ты же знаешь! Папе привет передавай от меня!
Мать кивнула и зашагала по дороге к станции. Она пару раз обернулась, еще помахала Мите…
Весь день Митя с бабушкой и дедом ковырялись в огороде, пересаживали какие–то хилые кустики, дед учил его рубить дрова, точить косу. О чем–то говорили, Нина спрашивала, как дела в городе, рассказывала о соседской козе Зинке, о своем петухе Кардинале, а попросту Карке, что по утрам голосит на всю округу, не дает спать.
Обедали молча.
Митя так не привык. Он с матерью и отцом за столом всегда обсуждал что-нибудь, они спорили, смеялись. Мать ругалась на них с папой, что подавятся, но Митя с Виктором только прыскали заливистым смехом, потому что просто были рядом, папка – в своей клетчатой рубашке, Митя в футболке со смешным рисунком, мама в длинном, небесно–голубом платье с серебряным пояском…
Мама обещала, что всё будет, как раньше, нужно только подождать…
А вечером дед разжег костер.
Огонь, шипя и пенясь на свежих яблоневых обрубках, взметнулся вверх, рассыпался в небе золотисто–рыжими искрами. К Мите на плечи лег пепел.
— Эх, Витя, Витя! — вдруг вздохнул Аркадий. Он как будто уже и забыл, что рядом стоит внук и старательно вертит длинной палкой, на конце которой горит огонек. — Слышишь, Витька, ты там давай, милый! Ну, рано ты нас с мамкой бросаешь! Не сдюжим!
Он поднял глаза в черное, бездонное коромысло неба, потом откашлялся.
— Видишь, Митя, как завертелось…
— Да что ж ты делаешь, ирод! Ты что мальчика к самому костру подпускаешь?! — оба вздрогнули от голоса бабы Нины.
Она стояла у сарая, уперев руки в бока, и грозила мужу кулаком.
— Нормально всё. Хватит! — гаркнул дед. — Из Витьки хиляка вырастила, теперь за внука принялась! Ты во всем виновата, только ты! — заорал вдруг Аркадий. — Ничего ему не разрешала, у своей юбки держала, все ребятки бегали, а он с тобой на лавке сидел. Все купаться ездили, а наш на твоем проклятом огороде спину гнул! Не дам Митьку сгноить! Не сметь!
Он ударил кулаком по железу, что валялось рядом. То жахнуло громовым раскатом.
Дмитрий испугался, бросил палку и убежал в дом.
— Митя! Митенька! Милый! — баба Нина бросилась за внуком, но тот только захлопнул перед ней дверь, кинулся на кровать и, сжавшись в комок, зажмурился.
Сердце бешено стучало где–то в горле, хотелось пить, а из глаз текли слезы.
Мите захотелось домой, к маме. Он бы не мешал матери, он бы только сидел тихонько рядом и гладил ее по руке, чтобы как-то поддержать, он бы сам готовил себе еду, если маме нужно быть в больнице...
Бабушка несколько раз подходила к двери, звала Митю ужинать, но он не откликался. Потом всё стихло, дом уснул, скрипнув пружинами старой кровати, а за окном еще долго носился едва заметный аромат вечернего костра…
Утром, чуть свет, в Митино окно ударился камешек, потом второй. Вскочив с кровати, мальчик распахнул створки и выглянул наружу. Внизу, на куче гравия стояла соседская девчонка, Аля. Он видел ее вчера пару раз, когда помогал бабе Нине поливать грядки.
Аля улыбнулась мальчишке и прошептала:
— Привет, гулять выходи!
Тот поежился от утреннего холода. По телу после теплого, уютного одеяла поползли мурашки.
— Рано еще! — ответил Митя. — Попозже.
— Слабак! — бросила Алька и, махнув рукой, кинулась через дыру в заборе к себе.
Она немного повозилась на своем участке, потом, деловито загребая пыль резиновыми сапогами, вышла на дорогу. В руках девчонка несла удочку, ведро и подсачек.
Митя видел, как по дороге к ней присоединились другие ребята. Они тоже несли удочки, самый старший тащил магнитофон…
Позавтракав, Дмитрий выбежал во двор. Дед Аркадий попросил помочь ему переложить дрова, выдал внуку огромные рукавицы и показал, что и куда класть. Баба Нина, спрятав голову под черный, мрачный платок, пошла на почту, где был телефон, чтобы звонить в Москву.
— Тьфу! Траур напялила! — бросил ей вслед Аркадий. — Совсем с ума сошла!
— А зачем траур? — робко спросил Митя.
— Вот и я говорю, зачем?! Ладно, ты, Митя, не бери в голову. Выздоровеет отец, приедет. Будет вместе с нами дрова колоть и печь топить. Будет, вот увидишь!
К обеду вернулась Аля. Она тащила ведро, в котором, плескаясь, юркали в мутной воде караси.
— Алька, опять без материнского разрешения на речку ходила? — пожурил ее дед Аркадий, но было видно, что он гордится такой соседкой – ладной, шустрой, деловитой. — Как улов?
— Во! — Алевтина гордо поставила ведро на землю, чуть отошла и стала наблюдать за лицом старика.
Тот довольно улыбнулся.
— Молодец, Алька! Кормилица! Ты с Митей нашим знакома?
Аля пожала плечами.
— Вы бы его в свою компанию приняли. А то слоняется без дела парень. Из города только приехал. Внучок мой.
Аля опять неопределенно пожала плечами и побежала в дом. Мать позвала ее обедать.
Мама Алевтины, Саша, работала на птицеферме, прибегала домой поесть и проконтролировать дочь, а потом снова уходила.
— Опять на речку ходила? — доедая суп, спросила женщина.
— Да! Карасей наловили с ребятами. Пожарим к вечеру. Будешь? — Аля подняла на мать свои темные, зеленовато–карие глаза.
— А то! Если что, деда Аркашку попросите помочь. К ним там паренек приехал. Сиротка… Жалко так… У нас все об этом говорят…
— А почему он сиротка?
— Отец у него в больнице. Сын бабы Нины. Скоро, говорят, помрет… Я помню его, Витьку этого. Хилый был парень, мать, ну, баба Нина, все его оберегала.
— А что с ним теперь? — наливая обеим чай, спросила Аля.
— А кто же его знает?! Сердце… То ли спился, то ли еще что…
Обе вздохнули, потом засуетились, стали убирать посуду со стола. Александра, поцеловав дочь, переобулась и ушла, а Аля села у окошка и наблюдала, как соседский мальчик рвет в огороде молодые веточки петрушки.
— Сиротка, ох, сиротка! — причитала она, поглаживая лежащего на подоконнике кота Тимку…
… Баба Нина вернулась и, всхлипывая, уселась на лавке у дома. Она всё утирала глаза кончиками платка, причитала и вздрагивала.
— Ну? — строго спросил ее Аркадий.
— Плохо, Мариша говорит, осложнения там какие-то, врачи толком не объясняют, пугают только.
— Да не пугают они! Правду говорят. Виктор сильный, он справится! А ты, мать, его не оплакивай! Даже противно! Митя всё видит, что он подумает?
— Митенька, сиротинушка мой, Митя! — позвала Нина внука.
Тот вышел из дома и нехотя направился к ней…
Бабушка тогда долго гладила его по спине, уговаривала, шептала, прижимала к себе, а потом отпускала, но только на миг, чтобы разглядеть лицо внучонка.
— Что мама сказала? — спросил Митя.
— Болеет твой папа, тяжело ему.
— Когда он поправится?
— Нескоро, дитятко, нескоро!..
… Вечером, не дожидаясь матери с работы, Аля схватила карасей и, как было говорено, пошла с ребятами жарить их на костре.
— Иди с ними, Митя! Интересно же! Аля славная, она тебя в обиду не даст! — подтолкнул внука к ребятам Аркадий.
Дмитрий, вытянув шею, с любопытством наблюдал, как поблескивают боками в ведре рыбешки.
— Иди, а то бабка тебя совсем к подолу привяжет! — шепнул дед.
Митя, застегнув сандалии, зашагал рядом с Алевтиной.
— Давай, понесу! — схватился он за ведро.
— Ну, неси!
Она протянула ему ведро…
У речки уже играла музыка. Ребята постарше развели костер и теперь прилаживали к нему котелок. Кто-то рядом чистил картошку, пахло илом и рыбьей чешуёй.
— Знакомьтесь, ребята, это Митя. Он мой сосед, внук бабы Нины.
— Привет, – кивнули деревенские ребята.
Митя немного стеснялся, да и рыбу жарить он не умел. Мальчик всё прятался за Алино плечо, поглядывал на дорогу, не идет ли за ним дед…
… Стали делить зажаренных карасей.
— Мите дайте, — велела Аля.
— А он не ловил! — обиделся кто-то.
— Он сирота. Ему надо. Отец у него скоро помрет! — громко, совершенно не стесняясь, сказала Алевтина.
— Неправда! — Митя вскочил и, сжав кулаки, уставился на девчонку. — Мой папа поправится, он сильный, смелый, он приедет сюда, и мы будем ловить рыбу!
— А мне мама сказала, что твоя бабушка ей сказала, что… — гнула своё Аля.
— Ты врешь!
— А не вру! Твой папа пьет, вот у него сердце и не выдержало! — упрямо пояснила Алевтина.
— А ты с ним не простился? — спросил вдруг долговязый, с подбитым глазом парнишка, Григорий.
— Я сказал ему «Пока!», когда он на работу уходил! Я попрощался!
— Нет, я говорю, проститься надо. Я со своим батей прощался, когда тот умирал. Это было два года назад. Помню, подошел к его кровати, ну, он наставления свои сказал… А без прощания нельзя. Это как же! Значит, ты его не любишь!
Дмитрий смотрел на ребят широко раскрытыми глазами, в которых отражался костер, река с блестками вечернего солнца, Алькино лицо, а еще страх. Как же так! Митя тут, а папа там, где-то далеко. Но дед сказал, что папа будет жить! Ведь он обещал!
— А где отец-то у тебя? — спросил Григорий.
— В Москве. В больнице, мама так сказала!
— Надо ехать! Надо! Ты уговори своих, пусть отвезут тебя! Потом ведь жалеть будешь!
Митя, кивнув, помчался к дому.
Бабы Нины нигде не было, дед Аркадий спал, уткнувшись лицом в ладони.
Митя пометался по избе, потом схватил свою ветровку, надел штаны и выбежал на улицу.
Станция! Надо на станцию! Мама уходила куда-то направо, значит, и Дмитрию туда…
Мальчишка бежал по дороге. В сгущающихся, как тягучий кисель, сумерках, его фигурка всё больше тонула вдали, прячась за деревьями…
Нина хватилась внука вечером. Аркадий растерянно хлопал глазами, вспоминая, что отправил внука с ребятами жарить карасей. Но Аля уже давно сидит у себя на участке, а Мити до сих пор нет.
— Аля! Алевтина! — позвал он девочку.
— Что?
— Где внучок мой? Митя где? С вами же ходил!
— Митя? — Алевтина оглядела двор, как будто Митя мог прятаться где-то там. — Он в город поехал.
— Зачем?! Что вы там ему наболтали?! — зашипел Аркадий.
— Я не знаю. Просто Гришка сказал ему, что надо перед смертью с отцом проститься. Вот он и…
— Какая смерть! С кем прощаться! Витя мой в себя пришел, уже оклемался. Мариша его выходит!
— Так он же пьет!
— Кто? — вцепился в забор Аркадий.
— Ну, папа Мити. Мне мать сказала.
— Ты что болтаешь?! Язык с мылом вымыть нужно тебе и матери твоей!
Аркадий, застегивая на ходу рубашку, кинулся за калитку, оттолкнул схватившую его за рукав Нину и побежал к станции…
… Митя, боязливо оглядываясь, брел по дороге, а поезда все не было и не было. Стало совсем темно, на лицо садились назойливые комары. Мальчику казалось, что кто-то крадется за ним следом, дышит в зарослях, шуршит ветками.
— Кто здесь? Кто? — то и дело спрашивал беглец.
Но никто не отзывался.
Дмитрий побежал вперед. Дорога уходила влево, спускалась в овраг и терялась потом в еловом леске…
… Аркадий прибежал на станцию, огляделся и, кинув кепку на землю, выругался.
— Пацана не видели? Митькой зовут! — пристал он к мужчине, сидящему на лавке.
— Нет, не было никакого пацана тут. Чего орешь?
— Внук пропал. Ушел, решил в город ехать. Беда у нас…
Мужчина почесал затылок, попыхтел губами, а потом ушел в домик к станционному смотрителю.
— Эй, мужик! — позвал он чуть позже. — Приметы мальчика давай, искать будем. Гроза идет с севера, нехорошо, если он где-то в поле останется…
Аркадий, вытирая вспотевшее лицо, старался вспомнить, во что был одет внук…
Гроза докатилась до деревни часа через два. Небо залило чернильно–бурыми сгустками облаков, то и дело озаряющимися всполохами серебряных молний. Митя, притаившись под еловыми ветками, вздрагивал от оглушающего звука грозы. Он уже промок до нитки и решил переждать непогоду в лесу.
Тут ему показалось, что вдалеке кто-то моргает фонариком, потом вторым, но затем огоньки исчезли, дождь хлынул с удвоенной силой, смывая всё, что было дальше протянутой руки...
… Алька, изруганная матерью за то, что болтает всякую ерунду, накинула дождевик, сунула ноги в резиновые сапоги, потом передумала и выскочила на крыльцо босиком.
— Куда?! Куда? Гроза какая, смотри! — крикнула ей вслед мать, но девочка уже растворилась в дожде, будто и не было ее вовсе.
Алька неслась по дороге, поскальзывалась, падала и вставала снова. Она догадывалась, что Митя, скорее всего, пошел не туда, до станции он так и не добрался. Значит, надо искать в ельнике. Она и сама бы там спряталась, если бы попала в грозу.
Девочка уверенно двинулась к раскачиваемым ветром, огромным елкам. Она знала эту дорогу очень хорошо, часто ездила здесь на велосипеде, поэтому не задерживалась, чтобы рассмотреть яму или камень на дороге.
— Эй! Эй, Митяяяяя! — услышал мальчишка тонкий, заливистый голос. — Митя! Ты гдееее?
Дмитрий высунул голову из своего укрытия, прислушался. Звук шел откуда-то слева, с дороги.
— Я здесь! Я прячусь! — крикнул он и тут заметил, как к нему движется маленькая фигурка в желтом дождевике. — Аля! Алька, ты?
— Я. Ты чего творишь, ты куда убежал?! Ерунда это всё! Ты прости меня, я наговорила чушь! Выздоровеет твой папка! Тебя уже вся деревня ищет! Мне за тебя попало! — она шмыгнула носом, потом села на мокрую траву и стала разглядывать правую ногу.
— Что это у тебя? Кровь? — в ужасе спросил Митя, сев рядом на корточки и вздрогнув от очередного раската.
— Да. То ли на гвоздь наступила, то ли на камень. Болит. Ну, ничего. Сейчас переждем грозу и домой пойдем. А там я разберусь…
— Да как же ты пойдешь, у тебя вон как течет! — в ужасе пробормотал Митя, потом снял с себя футболку и, разорвав ее пополам, намотал на Алину ногу.
— Зачем? Теперь мне достанется еще и за твою одежду! — всхлипнула она.
Митя ничего не сказал. Он выпрямился и стал прислушиваться. Ветер доносил до ребят мужские голоса. Потом опять замелькали светлячки фонариков.
— Нас ищут, Аля! Вон, какие-то люди там, они меня зовут!
Митя хотел выбежать, закричать и замахать руками, но тут Алька оттолкнула его и потащила за руку в сторону.
На то место, где только что прятались дети, упала, треща и постанывая, старая, засохшая ель…
Аля завизжала, Митя прижал ее к себе и уговаривал не бояться.
Девичий голос услышали поисковики. Скоро рядом с ребятами стояли полукругом мужчины в одинаковой форме, из местного спасательного отряда.
— Ну, что? Может, по домам? — спокойно сказал один, взял Альку на руки и понес так, как будто она была пушинкой. Митя во все глаза смотрел на этого мужчину. Он узнал татуировки на пальцах. Те самые, из поезда…
… Ребят долго отпаивали чаем с малиновым вареньем, и ждали их родных. Аркадий пришел первым, молча обнял внука и потрепал его по мокрой, спутанной шевелюре.
Мать Али влетела в сторожку, раскрыла, было, рот, чтобы отругать дочь, но вдруг передумала. Алька, маленькая, скомканная, завернутая в одеяло, сидела на кровати с торчащей вперед перевязанной ногой.
— Не трогай ее, она мальца моего спасла. Дерево там упало, она оттолкнула Митю... А с ногой всё в порядке. Заживет! — положив руку на плечо Саше, прошептал Аркадий.
Александра покачала головой.
— Ну, вот что с ней сделаешь! Везде она и везде к месту!
Мужчины, сидящие рядом, рассмеялись…
…Марина приехала через два дня. Митя просил не рассказывать ей о случившемся, но Аркадий настоял.
— А чтобы поменьше языками трепали эти женщины! — уверенно сказал он. — Нина моя особенно! До чего довели тебя! А если бы и ты, Митя, пострадал! Надо ж объяснить всё человеку, как есть, рассказать, а они...
Марина молча выслушала нотацию свекра, Нина пыталась возражать, но потом тоже сникла.
— Мам, когда папа вернется домой? — тихо спросил Митя.
— Врачи обещают, что недели через две–три. Папа передает тебе привет!
Митя, радостный, румяный, обернулся и подмигнул Альке. Та улыбнулась в ответ…
… Виктора выписали из больницы через три недели. А потом Марина настояла, чтобы они все поехали отдыхать к Нине и Аркадию в деревню.
Еще много вечеров сидел Митя у костра, слушал дедовы байки и прижимался к плечу Виктора, боясь, что тот исчезнет, а Митя не успеет сказать ему, как сильно он его любит.
Аля сидела рядом. Она тоже была сопричастна этому семейству, она черпала в них ту любовь, которой ей не хватало в жизни без отца…