Матвей ворочался на жёсткой полке теплушки. Почти три недели он уже в пути, и доберётся ли до дома завтра, одному богу известно.
«Инвалидный состав», как окрестили остряки-пассажиры три теплушки, оборудованные баком с водой и закутком-туалетом, вёз комиссованных бойцов. Их сопровождала девушка-санинструктор, которая выдавала пайки, при необходимости обрабатывала раны.
Народ в теплушках постоянно менялся. Кто-то доезжал до места назначения и сходил, в вагончики подгружали новых «негодников» с проходными свидетельствами для следования домой, несколько человек сняли и вернули в госпитали на долечивание, потому как открывались кровотечения, или поднималась температура. А одного забрала похоронная бригада.
Мини-состав застревал на каждой станции. Его отцепляли от одного пассажирского поезда и крепили к другому. Но у пассажирских не было приоритетного права, и они стояли, пропуская литерные.
Днём было видно, кого пропускают – на запад тянулись эшелоны с техникой, горючим и солдатами-новобранцами, а на восток почти беспрепятственно шли санитарные эшелоны и товарные поезда. Вагоны с красными крестами вопросов не вызывали, а что везут в закрытых товарняках, оставалось загадкой.
Матвей слушал, как балагурят отставники, но сам участия в разговорах почти не принимал – стоило открыть рот, как внутри начинало клокотать.
– Приеду домой, первым делом медали начищу, и по девкам.
«Это кто-то из молодых. О чём им ещё мечтать? Порох понюхали, а женщину нет», – комментировал про себя Матвей.
– А я маманю обниму и попрошу баньку затопить.
Матвей узнал голос соседа по палате. Ещё один зелёный. Обгоревшему танкисту в госпитале исполнилось девятнадцать. Жалко парня – почти ослеп. «И мне бы в баньку. Только не знаю, выдюжу ли?» – сомневался Матвей.
– А я картошки жареной с грибочками хочу. Им как раз самая пора. Так бы и навернул целую сковородку под стаканчик самогонки.
Рот Матвея наполнился слюной. Он представлял, как Фрося несёт от печи на стол чугунок с дымящейся молодой картошкой, а на выскобленной до бела столешнице лежит нарезанный крупными кусками хлеб, пучок зелёного лука и стоит кринка молока. Самогона он не хотел, а о кружке парного мечтал.
Когда думал о жене, на душе становилось теплее. Вот приедет домой и столько хороших слов ей скажет. И за Марию непременно поблагодарит. Слышал, как Фрося в ту ночь кричала. Письмо с дороги сразу настрочил. Но разве можно на бумаге выразить всё то, что сказать хотел? Для этого глаза Фросенькины видеть надо.
Радость от скорой встречи с женой и детьми сменялась тревогой. Нужен ли он им такой, калечный? И мысли, тяжёлые как грязь, налипшая на сапоги в осеннюю распутицу, не давали покоя. Не видел он себя в новой жизни.
Что в госпиталь попал, домой не написал. Сначала расстраивать не хотел. А потом страшно стало. Чуть не каждое утро санитары уносили кого-нибудь из товарищей по палате навсегда. А вдруг и его очередь придёт? Не выживет, значит не судьба. Тем более, похоронку Фросе уже отправили.
Об этом узнал от батальонного писаря. Парень позже Матвея попал в госпиталь и, увидев ротного в очереди на перевязку, побледнел:
– Ты же погиб. Комбат видел, как тебя на куски разорвало. Я сам извещение заполнял.
– Значит, буду жить долго и счастливо, – отшутился Матвей, но беспокойство усилилось, как будто его и в самом деле похоронили.
Перегон от Узловой до родного разъезда дался нелегко. Матвей ненадолго провалился в сон, и картина последнего боя моментально вспыхнула в воспалённом мозгу.
Едва он успел доложить комбату, что прибыл после отпуска в расположение части, как гитлеровцы пошли в атаку. Вслед за командиром выбежал из блиндажа, стрелял из автомата, непонятно откуда оказавшегося в руках, строчил из пулемёта, оттолкнув пулемётчика, который с открытыми глазами сполз по стене окопа. А потом взрыв отбросил Матвея на крышу блиндажа. Полёт казался бесконечным. Падение, темнота и надрывный крик Фроси: «Матвееееей...»
Он вздрогнул и проснулся.
Дальнейшее пугало ничуть не меньше, чем этот бой. Случайный проблеск сознания на полковом сортировочном пункте – солнце бьёт в глаза, всё тело болит и очень хочется пить. В следующий раз пришёл в себя уже в дивизионном госпитале. Нога закована в гипс, грудь и руки перемотаны бинтами.
– Очнулся? Вот и хорошо. А то мы уже и не чаяли, – пожилая санитарка поверх очков взглянула на Матвея и отправилась за доктором.
Руки оказались самой малой бедой – множественные мелкие осколочные ранения мягких тканей. Нога беспокоила больше – переломанные кости и порванные сухожилия.
– Радуйся, что не отняли, – успокаивал доктор. – Ходить будешь. Правда, сначала на костылях. А вот насчет подвижности, ничего сказать не могу. – Доктор с озабоченным видом прикладывал стетоскоп к груди Матвея, задумчиво чесал нос и бормотал: – Ничего не понимаю. Ранение поверхностное, лёгкие не задеты... Странно-странно...
Иногда в груди болело так, что Матвей скрипел зубами.
– Ушиб себя так ведёт? Очень интересный случай! Посмотрим, понаблюдаем, – при каждом обходе говорил врач, и отправлять Матвея глубже в тыл не спешил.
Матвей недолго скакал по бывшей школе на костылях. Вскоре после того как сняли гипс, начал ходить с батожком, приволакивая негнущуюся ногу.
– Быстро на поправку, батенька мой, идёте.
– И так задержался я тут у вас. Сводку слышали? Тяжёлые бои. А я тут валяюсь. Воевать хочу. На фронт когда?
– На ВВК ваша судьба решится. Но, думаю, домой.
Матвей злился, но ничего поделать не мог. На комиссии предлагали на курорте подлечиться, но Матвей отказался – пусть едут те, кому в строй возвращаться, им нужнее.
Небо за окном под потолком начало сереть. Матвей, стараясь не потревожить спящих товарищей, пробрался к выходу и немного раздвинул дверь. Прохладный воздух освежил в лицо. Он любил это время суток – ещё не утро, но уже и не ночь.
До войны Фрося поднималась рано, чтобы подоить корову, перед тем, как выгнать в стадо. Матвей вставал вместе с ней и сам провожал Красулю за ворота. Потом они с Фросей пили чай, и Матвей уходил на работу. Нет Красули. Ещё в конце зимы сорок первого жена сдала корову на мясо. Не будет ему кружки молока: «Ничего, вот закончится война, и новую заведём».
– Товарищ старший лейтенант, – около него стояла санинструктор, – возьмите вашим детям.
На раскрытой ладони девушки в чистой тряпочке лежало три кубика сахара.
– Спасибо! Жениха тебе хорошего.
Плечи девушки затряслись:
– Погиб он.
Матвей ругал себя за такое пожелание. И ведь не скажешь, что другой будет.
– Ничего, дочка, ничего, – твердил Матвей, в бессильной ярости сжимая кулаки. – Всё образуется...
Состав начал замедляться. Он проплыл мимо будки смотрителя и остановился на главном пути.
– Чего медлишь? Сходи давай! – крикнул кондуктор с задней площадки теплушки. – Три минуты остановка.
Матвей глянул вниз. Высоко, не спрыгнуть. Он распластался на полу вагона и вперёд ногами выполз в проём. Санинструктор подала вещи.
– Прощайте! – крикнула она и закрыла дверь.
***
По тропинке от железнодорожного полотна к большаку Матвей двигался шустро – нетерпение быстрее оказаться дома заставляло прибавить шаг. Скоро он устал и уже жалел, что сразу взял такой темп. В груди саднило, от быстрой ходьбы ныла даже здоровая нога.
По дороге идти было легче – ноги не путались в траве. Но каждый шаг давался труднее. Хотелось сесть, передохнуть, но боялся, что потом не поднимется. Сзади послышался шум моторов. Матвей оглянулся. Над дорогой клубами поднималась пыль. Он отступил на обочину, остановился и скинул вещмешок.
Из-за поворота показалась колонна машин. Водитель первой посигналил и отдал Матвею честь. Он в ответ вскинул руку и растерянно опустил – в кузове сидели пленные немцы. Их охраняли два энкавэдэшника в фуражках с малиновыми околышками. Матвей зло сплюнул, ишь, на машинах везут. Нет, чтобы сразу к стенке поставить.
Шофёры других полуторок тоже приветствовали Матвея. Он быстро подносил руку к виску и ещё быстрее опускал, чтобы эти не подумали, что им четь отдаёт.
Последним в колонне шёл «Виллис», оборудованный пулемётом «Максим». У Матвея аж руки зачесались – вот бы сейчас по этим очередь дать.
Машина, поравнявшись с Матвеем, притормозила.
Молоденький капитан, сидевший рядом с пожилым старшиной-водителем, спросил:
– Откуда идёшь, старлей?
– С разъезда, – вытянулся в струнку Матвей.
– Куда?
– В Первомайку.
– Ого, – присвистнул старшина. – Долго ковылять будешь.
– Нога болит? – кивнул на трость капитан.
Матвей опустил глаза и процедил сквозь зубы:
– Терпимо.
– Садись, мы в сторону райцентра. Подбросим.
Матвей замялся.
– Да не бойся! Эти уже не кусаются, – капитан вышел из машины, слегка припадая на одну ногу. – Да не тушуйся ты. – Он подхватил рюкзак и забросил его назад. – Садись! Как старший по званию приказываю.
Матвей с трудом забрался в автомобиль.
– В отпуск по ранению?
– Списали подчистую.
– Где тебя так? – расспрашивал капитан.
– На Днепре.
– Горячо сейчас там.
– А где холодно? – раздражённо огрызнулся Матвей. Не нравился эму этот капитан своей навязчивостью.
– Ты чего колючий такой? – не отставал случайный знакомый.
– А с чего мне мягким да пушистым быть? Пока воевал, столько всего понасмотрелся. Жалею об одном – рано из строя выбыл, – Матвей провёл ладонью по холодной стали «Максима».
– Вот и я! Меня на Волховском зацепило. В полковой разведке служил. Комиссию прошёл, но признали ограниченно годным к нестроевой и в тыл по месту жительства сослали. Три месяца в городском военкомате штаны протирал. Волком от бумажек выл. Потом разнарядка пришла – выделить человека для конвоирования пленных к месту отбывания заключения. А я язык мало-мальски знаю, вот и направили. И дядя Петя тоже не по своей воле передовую покинул.
– Ага. Домой вернулся с простреленным лёгким, двумя оторванными пальцами правой руки, – старшина продемонстрировал культю с обрубками большого и указательного пальцев, – и вердиктом «не годен к военной службе». Но я не сдался. Опять на комиссию пошёл. Признали «не строевым», определили военкома возить. А как узнал, что капитан команду набирает, рапорт подал. Удовлетворили. Мы с капитаном в одном полку служили. Теперь опять вместе. Такие, брат, дела.
– Земляки, значит, – ощетинился Матвей. – То-то я смотрю, спелись! Дядя Петя... – передразнил он. – Кумовство развели...
– Дурак, – беззлобно ругнулся капитан. – Я тоже поначалу ершился. Потом прошло. Нужно будет, и тебе поможем. Фронтовики поддерживать друг друга должны.
– Ты, товарищ старший лейтенант, не смотри, что капитан мой такой спокойный, – поправил пилотку старшина. – Это сейчас он пообтесался, а по первости, чуть что, за пистолет хватался. Думал, под трибунал угодит. Сам не раз его за руку ловил. Нам после Сталинграда столько немецких офицеров перевезти пришлось. А они там сплошные фон-бароны в чинах. И спеси у них выше крыши. Правда, пока их сюда этапировали, поостыли малость. Но презрительное «русиш швайн» в лицо капитану не раз бросали.
– Вот объясни мне, товарищ капитан, какого рожна мы их кормить должны, когда свой народ голодный?
– Они будут строить и восстанавливать то, что разрушили.
– Так рушили они там, а везут их аж на Урал, – горячился Матвей.
– Правильно везут. Незачем противника близко к фронту в тылу держать. А тут рабочие руки ох как нужны. Ты не всё видел. Сколько заводов в первый военный год эвакуировали... Люди цеха под открытым небом возводили и быстрее продукцию для фронта выпускать начинали. А живут они в бараках и землянках. Надо эвакуированным нормальные условия налаживать. Вот пусть немчура и строит.
– Может, ты и прав, – согласился Матвей. – Только я бы их всех... А со стройкой мы и сами справимся.
– Не скажи. Кто строить будет? Мужики на фронте. Рабочих рук не хватает. Слышал, что подростки у станков стоят? Так это не байки. И патроны к снарядам точат, и детали к машинам да танкам.
– А в колхозах бабы, ребятишки да старики спины гнут от зари до зари. Я точно знаю, – старшина поправил пилотку, – у меня мать с сестрой да племянниками в деревне живут. Да тебе, наверное, из дома писали.
Матвей хотел ответить, но начал задыхаться – в груди жгло, как будто в лёгкие раскалённого угля насыпали, сердце учащённо билось.
– Что-то тебе совсем хреново. Хлебни, – капитан протянул фляжку. – Да не бойся, там вода. Дядь Петь, – обратился он к водителю, – ты же здесь каждую тропинку знаешь. Сможем старлея поближе к дому подбросить?
– Если на следующем повороте на полевую свернуть, километров на семь углубимся, потом вдоль большака пойдём. Местные той дорогой в район на базар добираются. Там рощица будет. От неё до Первомайки рукой подать. А мы за два километра до райцентра опять на большак выскочим.
– Сигналь!
Водитель нажал на клаксон, прибавил газу и обогнул колонну. Машины встали. Капитан ненадолго отлучился.
– Порядок, – сказал он, когда вернулся. – Наши скорость сбросят, а ты, дядь Петь, притопи, чтобы до по райцентра колонну догнать.
– Сделаем, – уверил старшина.
Машина прыгала на ухабах. Матвей вжался в сидение и затих. «Зря я так. Обидел хороших людей ни за что, – думал он. – А ведь я даже имени этого капитана не знаю».
– Слышь, друг, зовут тебя как? – легонько тронул он капитана, когда боль немного отпустила.
– Иван.
– Хорошее имя, как у сына моего.
– Так на Ваньках земля русская держится, – хохотнул капитан.
– А я Матвей.
– Вот и познакомились, – подал голос водитель. – Я вашего председателя Игната Ильича знаю. Увидишь, привет передавай от Петра из Калиновки. Он поймёт. – Старшина через плечо глянул на Матвея. – Э, паря, ты не расклеивайся. Скоро дома будешь, а там и стены лечат. Детей-то у тебя сколько?
– Трое. Кроме сына две дочки.
– Девки – это хорошо. Они отцов шибко любят. Твоим сколько?
– Семь и пять.
– А мои уже большие. Скоро дедом стану.
Старшина что-то шепнул капитану, тот кивнул.
– Кажись добрались, – заглушил мотор водитель. – Прямо по курсу Первомайка. Правильно говорю?
– Да. Недалече осталось, – судорожно дыша ответил Матвей.
– Извини, в деревню заехать мне могу, – капитан, нахмурившись, посмотрел на Матвея. – Не положено мне от маршрута отклоняться. Да и народ пленными пугать не хочу.
– Не дай бог, стуканёт кто, – добавил старшина, – греха не оберёмся. Наши-то не сдадут.
Пока Матвей выбирался из газика, водитель незаметно сунул ему в сидор пару банок тушёнки и буханку хлеба.
Матвей поочерёдно протянул руку капитану и старшине:
– Не серчайте на меня. И не поминайте лихом. Я, может, чего-то не понимаю. Но бил их знатно.
– Верю! – капитан козырнул и запрыгнул в машину.
– Свидимся! – старшина и поставил вещмешок к ногам Матвея и сел за руль.
Матвей оправил гимнастёрку и прижал руку к виску. Он стоял так, пока автомобиль не скрылся из вида.
***
Матвей хотел поднять вещмешок, но не успел. Из рощицы выскочила девчонка с большой сумкой. Она с криком: «Дядя Матвей!» – кинулась ему на шею.
В глазах у Матвея потемнело, и он упал навзничь, увлекая за собой девчушку.
Очухался от того, что кто-то хлестал по щекам.
– Дядя Матвей, миленький, ты только не умирай, – уговаривала девочка, растирая грязными ладошками слёзы по лицу.
Матвей открыл глаза.
– Сесть помоги, – прохрипел он.
Девчушка ползала вокруг него на коленях, тянула за руки, пыталась подсунуть свои тонкие ручонки Матвею подмышки, но ничего не получалось. Она пыхтела, сопела, на лбу выступил пот, но девчушка не сдавалась.
То ли от недавней тряски, то ли от падения, или от того, что девочка трепала из стороны в сторону, грудь сдавило так, что Матвей закашлялся – тяжело, надрывно. К горлу подкатился комок. Матвей с трудом перекатился на бок и, собрав последние силы, сплюнул мокроту. Сразу стало легче.
Девочка испугано прошептала:
– Дядя Матвей, это что?
На огромном, чуть подсохшем листе лопуха чернел сгусток с алым ободком крови.
Матвей вдохнул. В груди не отдалось болью. Он, не веря себе, вдохнул ещё раз так глубоко, что закружилась голова. И опять ничего. Он растянул пересохшие губы в улыбке:
– Болячка моя вышла.
Испуг в глазах девочки не пропал, но она больше не плакала.
– Ты чья? – спросил Матвей.
Он опёрся на локоть, замер, дожидаясь, когда пропадут мушки перед глазами, и перебирая руками по земле, сел бочком, вытянув в сторону раненую ногу.
– Самойлова.
– Варька, что ли? Не узнал. Большая стала. – Ну-ка, подай вещмешок, – попросил Матвей.
– Скажешь, тоже! – Варя поставила перед ним сидор. – Это Митька у нас большой. Усы пробились, а ума нет, – затараторила она, повторяя чьи-то слова.
– Как так? – Матвей вынул из вещмешка фляжку с водой и сделал несколько жадных глотков.
– Дядька Игнат ему ответственную работу доверил, на трактор посадил, а он на фронт сбежать хотел.
– Это ж сколько ему лет?
– На Покров четырнадцать исполнится.
«Чуть старше моего Ванюшки. Рано война из мальчишек мужиков делает», – Матвей рывком оторвал тело от земли. Теперь он стоял на трёх точках, опираясь на руки и правое колено. Согнуть левую ногу он не мог. – И что дальше? Как подниматься?» – Ему было стыдно перед Варей, ползает, как незнамо кто по траве, словно совсем беспомощный.
Он потянулся к батожку, но не достал.
– Держи, – протянула Варя палку.
Опёрся на неё обеими руками и не смог выпрямиться. Вторая попытка тоже успеха не принесла. На третьей Варя из-за спины нырнула ему под локоть. От неожиданности Матвей отдёрнул руку от батожка, и Варя оказалась у него подмышкой.
– Так-то лучше. Ты не бойся, я выдюжу, я сильная.
Большеглазая, голенастая, похожая на пичужку девчонка сильной не выглядела. Тростиночка.
– Ну-ка, поднимайся... поднимайся, потихонечку... – уговаривала Варя, приняв часть его веса на свои хрупкие плечи.
И Матвей встал.
– Ловко ты придумала, – похвалил он девочку.
– Когда тётя Сима на Ваську похоронку получила, у неё ноги отнялись. Мы с мамкой её так в баню таскали. Поставим на ноги, она руки растопырит, а мы подопрём с двух сторон и волокём на себе.
«Сколько уже похоронок пришло односельчанам? А сколько ещё придёт? – размышлял Матвей. – Не видать пока конца войне».
– Думала, не справлюсь, – честно призналась девочка. – В деревню бежать хотела. Только кого на помощь звать? Все в поле. Картоху нужно успеть собрать, пока вёдро стоит. А то задождит, ковыряйся потом в грязи.
– Ну, пойдём, спасительница, – Матвей, опираясь одной рукой на палку, наклонился, задрав негнущуюся ногу вверх, и поднял фуражку.
– Как в школе на физкультуре, – рассмеялась Варя и тут же сделала серьёзное лицо: – Почто мне не сказал? Я бы подала.
– А если тебя рядом не будет, кто мне поможет? Надо самому учиться справляться, – закинув сидор на плечо, Матвей медленно поковылял по дороге.
– Меня подожди, – Варя схватила сумку и пошагала рядом. – Ты теперь всегда так ходить будешь?
– Как?
Варя изобразила. Это было так потешно, что Матвей улыбнулся.
– Врачи сказали, что со временем без клюки смогу обходиться. А пока – никак. Не знаешь, мои дома?
– Так я ж говорю, на поле все. Одна бабка Авдотья малышей караулит.
– А ты почему тут, раз все там?
– У меня выходной. Вчера больше всех в детской бригаде картошки собрала. Вот дядя Игнат и отрядил сегодня меня в почтальонки. Это лёгкой работой считается. В район сбегать, да по деревням письма разнести.
– Ничего себе! Это ж в одну сторону двенадцать вёрст, да в другую столько же, а ещё по деревням.
– А я напрямки, через лесок. Не в первый раз уже хожу, принимать почту научилась. Мне все завидуют. Война закончится, почтальонкой работать стану. Тогда мне велосипед дадут. Ой! – спохватилась Варя. – Я же тёте Фросе письмо несу, давай тебе сразу отдам. А то мне ещё в Малиновку надо.
Варя села на обочину, выудила из сумки конверт.
– Официальное. Нам в таком похоронку на папку принесли. – Она протянула письмо Матвею. – А раз ты живой, значит это не похоронка?
– Она самая, – Матвей разорвал конверт и вытащил казённую бумагу. – Только обманул я смерть врагам назло.
Варя с надеждой взглянула на Матвея:
– Может, и наш папка обманул?
Матвей сдёрнул с головы фуражку, провёл рукой по седому ёжику. Как сказать девчонке, что сам глаза другу закрыл?
– Ты беги, а то со мной до вечера не управишься.
Варя кивнула. Матвей заметил в её глазах слёзы.
– На, вот, гостинчик, – он вытащил из кармана тряпицу с сахаром и протянул ей один кусок.
– Мне?! Весь?! – Она лизнула белый комочек и опустила руку. – А можно я домой унесу мамке с братьями? Мы с до войны сахара не видели.
– Можно, – Матвей отвернулся, чтобы Варя не увидела, как задрожали у него губы: «Кто вас звал к нам на Родину? – адресовал он вопрос, тем, с машин. – Гады! Не знаю, что вы наработаете, но мы вас кормить будем. А наши дети, когда сахар увидят?»
– Я мимо поля идти буду, всем расскажу, что ты живой вернулся, – удаляясь, крикнула Варя. – Радость-то какая!
Припекало. К густому аромату нагретых на солнце сосен примешивался медовый запах донника и горьковатый полынный. Жужжали пчёлы и порхали бабочки. В траве стрекотали кузнечики. Хорошо! Как будто и нет войны.
Берёзы, с первыми жёлтыми листиками в кронах, шелестели от лёгкого ветерка. Поддавшись внезапному порыву, Матвей сошёл с дороги, обнял белый шершавый ствол и замер. По лицу текли слёзы.
Матвей вытер рукавом лицо. Рано он раскис. Дети и старики работают. И он в стороне не останется. Найдёт себе дело. А что похоронку сам получил, так это хорошо. Фрося не расстроится. Он свернул конверт и сунул его в карман.
Наталья Литвишко