ЖИЗНЬ В ПРОВИНЦИИ
Доживши до шестидесяти лет, не чувствую их. Правда, волос на голове поубавилось, поскрипываю при ходьбе и хожу с палочкой, но всё равно не верю, что мне шестьдесят лет. Я себя ощущаю тридцатилетним не боле. Да и поступки мои соответствуют этому возрасту.
Ну, вот куда я, старый дурак, на шестом десятке подался?
Поменял большой столичный город на Богом забытый посёлок, это надо было делать в тридцать лет, когда здоровье и силенка была. А я старый гриб решил сменить прописку, когда не осталось ни того, ни другого. Но зато я убедился, что широка страна моя родная и
достаток разный у неё.
В столице ходят трамваи, магазины и всё в шаговой доступности. А здесь один магазин да и то на другом конце посёлка и ёжики ночью по дорожкам бегают. В столице если прихватит позвонишь - приедет “скорая”. А здесь практикуется лечение народными средствами и чарочками не малыми, а гранёными стаканами. И знаете большинству местного населения помогает. После распада СССР люди не знают, куда податься, что делать? А так примет человек стакан этого лекарства с утра и весь день уже свободен. Появляются мысли и главное рисуется перспектива.
А вообще, коль разобраться, то это не только лекарство, но так сказать валюта не подверженная инфляции. Попросит соседка, бабуся, вскопать огород или дровишек наколоть соседа. Тот конечно не откажется, хотя и не очень нужна ему эта работа. Но так уж повелось хочешь не хочешь, но сосед соглашается, иначе соседи осудят. А после, когда он вскопает огородик или наколет дровишек возникает другой коленкор. Как расплатиться за сделанную работу? деньгами? Этаж с ними надо еще бежать на другой конец посёлка в единственный магазин и покупать неизвестно что, хотя и с акцизной маркой. Вот ведь такая незадача. А если хозяйка предложит ему откушать? Здесь уж другой расклад.
Для приличия работник немного поломается, а потом всё же согласится откушать. Знает, что сивуху на стол не поставит, да и закуска будет из лучшего что есть в доме.
Пригубит он чарочку, другую и уже не помнит о своём нежелании работать на соседку. Да и общество его не осудит. Скажут: “Молодец, оказал помощь старому человеку и денег не взял, а откушать всегда можно”. И вроде всё по христьянски, обиженных нет и дело сделано.
Так было всегда, но сейчас всё меняется. Стали приезжать к нам новые персонажи нашей истории. Как им достались их капиталы об этом они не говорят, а нас это не интересует. Но в нашем поселке сразу же стали происходить перемены.
Раньше люди ставили себе дом с оконцами на улицу, а перед домиком небольшой палисадничек со цветами и обязательно с крыжовником. Палисадничек ограждался не высоким штакетничком и признаюсь не всегда его красили. Но всем было видно, что человек живёт открыто и ему нечего скрывать.
2
А теперь? Приезжие стали возводить плотные, высокие заборы и за этими заборами начинают сооружать_ни дом, ни дачу, а по иностранному – “Коттедж”. И обычно его строят тоже иностранцы - таджики или молдаване. И что творится за этим забором мы и не знаем, но по голосам оттуда доносящихся, догадываемся, что и там в ходу жидкая валюта, но только не местного разлива.
Самое интересное здесь это люди. Сторожилы поселка сильно отличаются то приезжих, городских. Городские вечно куда-то торопятся, спешат, кричат. А тут всё не спеша чинно и тихо. С улицы раздался такой крик с русскими выражениями, что я поспешил на улицу что бы узнать в чем дело, хотя и догадывался, что этот голос принадлежит моему соседу Пахомычу. По уличному его все называют “стоматологом”. Старику лет восьмидесяти, но шустрому и говорливому.
Только выйдя на крыльцо я сразу увидел Пахомыча который крутился волчком лежа на земле держась руками за свое мужское достоинство и кричал благим матом.
Я подбежал к нему и спросил:
- Пахомыч, кто тебя? Что случилось?
- Аль не знаешь? По новым часам теперь живем. Стрелки на час вперед
перевели.
- Ну и что? Добавили еще светлый час.
- А я окромя этого светлого часа ещё и пиз… получаю почитай
уже месяц.
- От кого?
- От кого, от кого? От Машки, коровы моей. Она не понимает это нововведение. Не хочет она, стерва в это время просыпаться.
По своим часам жить желает. Я её и уговариваю и объясняю, а она ну не в какую. Ну тогда я ее хворостиной потчую. А она, стерва, что удумала - лягаться. И так цельный месяц. А сегодня не успел увернуться. Задела меня. Да куда? Точно теперь инвалидом буду. А бабке что скажу? Эх, лучше бы убила, чем теперь инвалидом жить.
Пахомыч ещё не много покрутился, поохал, при этом, обзывая свою корову Машку не достойными её словами, кряхтя поднялся с земли и в полусогнутом состоянии пошёл к скамеечке врытой в землю у его дома. Он эту скамеечку сам и мастерил лет тридцать назад и сейчас она ему пригодилась.
Подойдя к скамеечке он не сел, а плюхнулся на неё охая и стоная. Корову, Машку, он уже не обзывал, хотя и держался за ушибленное место.
Я присел рядом с ним и мы сидели молча так минут пять. Потом я достал пачку сигарет и протянул её Пахомычу.
- Пахомыч закури, полегчает.
- Как же полегчает, - сказал Пахомыч беря сигарету.
Ты мне скажи: кто умнее человек или природа?
- Природа конечно. Она была ещё до появления человека.
3
- И я думаю также. Одно не пойму: чего это люди её все время переделывают. Тоже мне мичуринцы. Всё хотят, что бы на ёлке яблоки росли. А для чего? Пусть на ёлке шишки растут как и росли, а яблоки на яблоне. И на хрена мне нужно это летнее время. Я что не знаю когда мне нужно вставать и что делать. Я всю жизнь вставал засветло и ложился затемно. Ты посмотри на мои руки. Они все в мозолях. Я без работы не сидел ни часа.
Я ж понимаю, чиновников развелось как тараканов и всем надо что-то делать, что бы показать что работают. Но зачем мучить скотину? Вот возьми хоть бы мою Машку. Она корова хорошая, добрая. А как стал её на час раньше будить, да в стадо гнать, так она лягаться начала и молока стала меньше давать. Она хоть и скотина, но живёт в ладу с природой.
А осенью, что будет? Опять часы переводить будем. Опять будет Машка недовольна? Тогда уж точно, не копытом, а рогами подденет. Ну скажи мне: для чего они выдумали эту хренатель.
Я попытался ему объяснить, что мол из-за этого часа у нас как бы расширяется световой день, экономим электричество и здоровья прибавляем.
Пахомыч прикурил сигарету и сказал:
- На счёт экономии, то в этом я даже сомневаюсь, если я не палю лампочку час вечером значить она горит у меня лишний час утром.
А здоровье сам видишь. Точно теперь инвалидность надо получать.
Мы ещё посидели, покурили и я уже знал чем это может закончится. Пахомыч скорей всего позовёт меня к себе домой где предложит вместе с ним полечиться его проверенным лекарством. А дома у него его жена, бабка Матрёна. Дородная женщина. По объему раза в полтора превосходит Пахамыча. Но женщина добрая, хотя поговаривают она иногда и поколачивает его. Но в обиду своего Пахомыча она ни кому не даст, защитит можно сказать грудью. И в то же время она души нечает в своей Машке - кормилице и за неё, после сегодняшнего, Пахомыч скорей всего получит ещё одну травму.
Мы курили, а в это время по улице наш пастух Никита прогонял малочисленное стадо нашего посёлка. Коровки, барашки и козы шли какие-то полусонные, большинство с закрытыми глазами. Так что Никите чаще чем обычно приходилось щёлкать кнутом. Тогда коровки лениво открывали глаза, поднимали головы, смотрели вперед, как бы уточняя направление.
Потом вновь закрывали их опускали головы и шли так до нового щелчка кнута. А я подумал: “Природа всё же умнее нас. Всё делает разумно толково. И зачем мы в неё вторгаемся, разве мало мы ей навредили?”
И еще я подумал: “А не зря Пахомыч опасается осеннего перевода часов.
Тогда ему корову придётся загонять с улицы в хлев. А на улице для
Машки будет больше простора для манёвра. Она уж точно это не упустит и
погоняется уж за Пахамычем.”
При очередном щелчке кнута Машка медленно вышла из хлева, промычала и сонно побрела в стадо. Что ни говори, а инстинкт остаётся инстинктом. Она уже привыкла под этот звук выходить из хлева и идти на пастбище.
Хотя не может понять зачем это Никита в такую рань собирает стадо.
4
Когда стадо прошло и пыль осела на дороге я предложил Пахомычу:
“Пойдём ко мне, посидим у меня, полечу тебя да и кваском холодненьким угощу. Наверное он уже поспел. Я его позавчера делал. Да и домой тебе нельзя сейчас, а то твоя сразу догадается, что ты с Машкой воевал. Вишь на ширинке копыто отпечатала. Твоя по оттиску сразу догадается чьё это копыто. Бабу не обманешь. А так посидим тихонечко, ты полечишься да и я с тобой приму, а то слишком переволновался когда услышал как ты кричишь.”
Пахомычу видно понравилось мо предложение, да и со своей старухой сейчас не хотел встречаться. Точно знал, что кто-нибудь из подружек - соседок расскажет ей о случившейся баталии c Машкой. А Машка для его Матрёны дело серьёзное и обижать её она никому не позволит, даже ему и это несмотря на прожитые с ним вместе почти шестьдесят лет.
Ещё по поселку ходили слухи, что Матрёна не всегда убеждала Пахомыча словами в его неправоте, но и применяла в качестве весомых аргументов скалку для теста и коромысло, которое Пахомыч неоднократно грозился самолично выбросить.
Взвесив все это, Пахомыч кряхтя: поднялся со скамейки и сказал: “Ну, что ж дело хорошее, а от хорошего дела я ни когда не отказывался.” И мы пошли ко мне домой где должны были принять дозу местного лекарства Пахомыч от Машкиного копыта, а я от испуга за Пахомыча.
Когда пришли ко мне, то я быстренько пожарил яишенку с салом, разрезал хлебушка, открыл баночку с огурчиками и баночку народной закуски -
“килька в томатном соусе”. Всё это разложив на столе я пошёл к погребу где был мой фирменный квас и припрятана бутылочка.
И надо ж такому случиться, когда шёл обратно, то нос к носу столкнулся
с Матрёной. Ну, думаю щас и мне ещё достанется на орехи, за то что её Пахомыча к себе увёл. Но вместо этого Матрёна, как бы виновато заговорила со мной:
- Иваныч, сильно моего-то Машка лягнула?
- Да нет, так чуть-чуть.
- Прямо чуть-чуть. Люди говорят по земле цельный час катался.
- Так уж и час?
- Да, час. Люди врать не будут. И зачем я только к внучке пошла. Была бы дома этого не случилось. Он же у меня слабенький, помрёт. Что я без него делать буду?
- Да ты знаешь он помирать не хочет.
- Еще бы захотел. Удавлю его тогда. Ты, Иваныч, не обижайся, на возьми полечитесь. И лучку возьми. Лук то с внучкиного огорода, сладенький.
И она подала мне сумочку в котором лежала бутылка заткнутая пробкой сделанной из газеты, зеленый лук, перья которого были толстые и сочные и ещё редиска, первый овощ с огорода, внучки деда Пахома.
- Матрёна а что передать твоему-то?
- А ты ему ничего не говори. Придёт домой я сама поговорю.
И особенно не засиживайтесь. Дома работы много.
Сказала Матрёна и пошла к себе домой. А я смотрел ей вслед и думал:
“Это ж надо прожили вместе столько лет, а до сих пор любят друг друга. Счастливые они. И мне теперь стало понятно, почему Пахомыч всё грозится коромысло выбросить, но ни когда не
5
выбросит. Матрёну обижать не захочет, да и коромысло самим струганное жалко.
В свой дом я вошел держа в одном руке кувшинчик с квасом и моей заветной бутылочкой, а в другой нёс сумку с дарами Матрёны.
Быстренько помыв лучок и редиску положил их на стол и уселся с Пахомычем. Разлив по стаканчикам местное лекарство мы с Пахомычем без лишних слов подняли стаканчики и приняли.
Пахомыч когда осушил свой стаканчик, крякнул, занюхал корочкой хлеба, взял лучок, обмакнул его в солонки, положил в рот и стал жевать. Потом с хитринкой меня спросил: “Ты, мою встретил что ли? Лук-то с внучкиного огорода. Моя-то Матрёна, утром, как только подоила корову к внучке ушла. А та уж точно её с пустыми руками не отпустит. Всегда норовит что-нибудь всучить. Да и редиска с огорода внучки. Ни у кого, ещё не выросла, а у неё уже есть, так как её огород на пригорке, там солнца больше и растёт всё быстрей.”
Отпираться было бесполезно и я передал ему весь наш разговор с Матреной. Он усмехнулся, а потом говорит: “Поверь Иваныч, я со своей Матрёной вот уже больше чем полвека вместе. В жизни всё было и хорошее, и плохое. Погуливал даже от неё. Сам понимаешь, природа требует. Но променять её на другую не согласен. А сколько она со мной горя хлебнула? Ведром не вычерпать. А всё равно любит меня. Когда вернулся с фронта, пришел вроде тебя, с палочкой. Раны-то ещё не зажили. Так она за мной, девчонка, как за дитём ухаживала. Голодно было, а она лучший кусочек мне подсовывала. Вот тогда я понял, что лучше Матрёны для меня нет женщины. Ты не смотри, что мы иногда ругаемся. Жалею я её. И вот всё думаю как она с таким дураком, как я всю свою жизнь прожила? Это даже ангел не смог бы. А она смогла. Детей вырастили. Теперь внучка деда не забывает, какой ни какой, а подарочек деду всё же пришлёт. Хоть пустячок, но приятно. Давай разливай ещё и выпьем за мою Матрёну.”
Я не стал спорить. Снова разлил по стаканчикам и мы выпили за здоровье Матрёны Степановны, жены деда Пахома.
Пахомыч опять крякнул, занюхал всё той же корочкой хлеба, вилкой подцепил кусок яичницы и закусил ей. Жевал он её смачно, аппетитно, но не торопясь. Зубов-то у него почти не осталось. Одни корешки торчали. Я то же не много закусил и говорю:
- Пахомыч, ты что зубы не вставишь. Сейчас это можно сделать быстро и хорошо. Денег что ли нет? А почему тебя стоматологом называют люди?
Да и тебе, как ветерану и бесплатно могут их поставить.
- Да, ну их. Корешки нужно удалять, а я боюсь после одного случая.
- Какого случая?
- Ты что не знаешь. Так надомной весь посёлок из-за этого случая
до сих пор смеется. Если у кого-нибудь заболит зуб, то ему говорят
обратись к Пахомычу , он большой специалист зубы рвать. Стамотолог одним словом.
- Пахомыч, расскажи. Честно не знаю.
- Смеяться будешь?
- Обещаю не засмеюсь.
- Ну ладно слушай только не смейся обижусь.
6
Ну так вот. Заболел у меня однажды зуб. Шатается понимаешь, дупло в нём. Как это...? Кариес какой-то. Боль такая на стенку лез. И что я сним, подлецом, не делал только. Шалфеем полоскал, дисну салом и перцем натирал, каплями аптечными в его поганое дупло капал. Ну ни чего не помогало. Поверишь, волком выл. А кружку с холодной водой так и носил с собою. Возьмёшь в рот холодной воды, наклонишь так голову, что зуб она охлаждала, вроде боль затихает. А как вода нагреется во рту он ещё сильней болит. Терпел я день, терпел другой. Чувствую щека опухать начинает. Ну, думаю надо ехать в район к врачу, а то говорят из-за больного зуба можно и с душой расстаться.
Я уже собрался ехать, но послушал свою швабру, Матрёну, Она мне говорит: И зачем ты поедешь, зуб-то шатается. “Ты, - говорит, - его ниткой обвяжи да и дёрни. Он у тебя там на одной кожице держится. Больно не будет.”
Ну, я дурак и послушал. Нитку подобрал суровую, крепкую. Обвязал значить зуб, хочу дернуть, а не могу. Боюсь. Только нитку натяну, а голова сама клонится. И так много раз. Поверишь, в войну такого страха не испытывал, а здесь боюсь хоть убей.
Моя видит такое дело и говорит: “Дай я тебе дерну, а то вижу ты ни как не решишься.” Я отнекиваюсь. Мол сам могу дёрнуть. А она как на зло: “Давай, да давай. Ты не сможешь. Ты же трус.”
И до того она меня достала, а здесь еще зуб так кольнул, что я не выдержал и согласился: “На дергай, только быстрей.”
Глаза закрыл; Чувствую она нитку натягивает. А я голову наклоняю, шею вытягиваю, руками со всей силы за что-то хватаюсь, жду когда она дёрнет. А вместо этого слышу моя Матрёнушка кричит благим матом:
“сволочь, что ты наделал, ты мне руку сломал!”
Я глаза открыл. Вижу мои клешни сжимают её рученьку. А та вся побелела и из неё тянется суровая ниточка привязанная к моему зубу.
Ты не смотри, что она теперь такая. Полтора центнера весит, в то время худенькая была, как тростиночка, хотя и родила мне уже двух деток ,
Стоит она, плачет. Слёзы так и капают из глазонек, а я и не знаю что делать. Про зуб окаянный совсем забыл. Не знаю как Матрёнушку утешить. Вижу она пальчиками начинает шевелить, значить не сломал рученьку и то хорошо. Постепенно она отошла, плакать перестала и заявляет мне: “Я из-за тебя инвалидом стать не хочу. Если ты такой трус то привяжи нитку к ручке двери. Кто-нибудь будет её открывать он-то тебе зуб и вырвет. И ты его не искалечишь так как дверь будет между вами.”
А что, я подумал, дельный совет. Для того будет безопасней, а я от зуба избавлюсь. Но смотрю изо рта у меня еще нитка торчит. И знаешь такая меня злость взяла, что я ее как дернул, что в глазах потемнело. Думаю вот и хана зубу. Языком во рту осторожно повёл, хотел убедиться, что проклятый зуб наконец-то вырвал, да и упёрся в него.
А он, как кольнёт, что я закричал. И сразу изо рта кровь полилась. Оказывается пока Матрёнушка меня ругала я во рту всё время эту суровую нитку жевал. Привычка такая, когда волнуюсь всё время что-то жую.
7
Ну и переживал её. А она же суровая, ей пластмассу можно резать не то что губы. А если ещё учесть с какой злостью я её дёрнул, то не удивишься как тогда я разворотил губу. Но шрам до сих пор заметен.
Хорошо хоть Матрёнушка это не видела, а то бы опять высмеяла.
И как я тогда совсем губу не отрезал? Видимо Бог пожалел, видел мои страдания.
Крови тогда из меня вылилось как из поросёнка. Всё полотенце заляпал.
Пришлось его выбрасывать.
Когда кровь перестала капать решил опять я последовать её совету Матрёны. Только думаю, не гоже что бы видеть чужим людям, как я зуб рву. Пусть это уж свои совершат. Жена или детки. К тому времен6и их у меня было их уже двое – сынок и дочка.
Дочке шёл тогда десятый годочек, а сынку аккурат девять исполнилось.
Шустрые тогда были. Всё бегом, да бегом. А уж теперь открывали так, что весь дом дрожал. За это я их ни раз ругал.
Ну, вот приготовил я новую ниточку, положил её на подоконничек, сам сел у окошечка и наблюдаю в окно. Кто же раньше появится жена или дети?
Час жду. Другой жду. Ни кого. Я уж согласен пусть хоть соседи дверь откроют, не в терпёж уж совсем стало. Вдруг вижу бежит сыночек, а за ним гонится дочка с крапивой в руке. Он кричит, бежит к дому, хочет видно спрятаться от неё на чердаке. Он всегда там прятался, когда на него сестра сердилась. Я быстрей петлю на зуб накинул и в сени, чтобы к ручке быстрей привязать. Привязал , закрыл глаза, открыл рот, нагнулся, жду когда сын дверь откроет. И дождался. Такой удар в лоб получил и полетел так будто рядом трёхтонную бомбу взорвали.
Когда очнулся, вижу уже лежу на диванчике. На до мною склонилась наш фельдшер, а рядом стоят жена и дети, бледные, заплаканные. Фельдшер говорит: “Слава богу, очнулся. Ты что, Пахом удумал? Ты, что баран с дверью бодаться? А это ещё что?” И она легонечко потянула за ниточку торчащую у меня изо рта. Я почувствовал, что у меня что-то перепрыгнуло через порезанную губу, тем самым причинив мне очередную боль, а фельдшерица рассмеялась.
Она смеялась и показывала всем нитку на конце которой болтался мой проклятый зуб. А моя Матрёна тоже на меня наезжать стала: “Ты, что дуралей забыл куда дверь открывается?” “Раком” ещё перед ней становишься. Зубик захотел выдернуть. Эх, ты стоматолог. И зачем я за тебя замуж выходила.” Вот с тех пор за мной прозвище “стоматолог” и закрепилось. И ни куда от него я теперь не денусь. Так видно и помру с ним. А ручку на двери пришлось менять, раскололась. Крепкая была, из дуба, сам резал, а против моего лба не устояла. И ты знаешь с тех пор зубы у меня больше не болят. Разрушаются да, но не болят.
Я не смог смдержать улыбки после его рассказа, прикрыл рот ладошкой. Но Пахомыч Догадался. Махнул рукой и сказал: “Наливай.”
Я возражать не стал разлил оставшееся из бутылки. Приняли очередную дозу лекарствап, изрядно закусили и задымили сигаретами. И тут я вспомнил, что не угостил Пахомыча своим
8
белым квасом. А я знал, такой квасок он уважает. Он не магазинная бурда, а из сахарной свеколки парёной в русской печке, настоянный на хренку с мятой. Такой квас не продаётся и секреты его приготовления мало кому известны. Да и я не знаю их все и готовлю так как подучается.
Я налил полную кружечку из кувшинчика кваса холодненького и преподнес её Пахомычу. Он выпил и говорит: “Вот бы моей Матрёне.” - Так в чем же дело? Нальём бидончик и принесешь своей Матрёне.
Я его нынче сделал много, весь всё равно не выпью. Да и пить его надо пока он ядреный и в нос шибает. А если передержишь, то это уже не квас, а брага. Из нее самогон только гнать под названием –
“три свеколки.”
- Сивуху что ли?
- Зачем сивуху? Можно и хорошую. Только надо её несколько раз пере-
гнать, хорошо очистить и настоять как надо. Тогда она лучше “Смирновской” будет. Да кстати твоя мне передала бутылочку от внучки для твоего лечения. Попробуем какого он качества?
Мы присели к столу, я достал бутылочку с пробкой из газеты. Открыл её и наполнил содержимом наши стаканчики.
Пахомыч предложил выпить за здоровье своей внучки. Предложение было ценное, я его поддержал, тем более, что пил гостинец её же.
Пахомыч опять крякнул, опять занюхал той же корочкой и промолвил: “А все-таки молодёжь не умеет гнать. Ни гнать, ни настаивать.”
- Научится.
- Конечно научится, если такие дела в государстве. Только научатся
чему? Пить разную гадость. Её и так уже пьют. Молодежи в посёлке
почти не видно. Разъехалась. А кто остался? Школьники, да те кто
уже совсем спился. Пьяницы кому нужны? а и мужики ещё здорово
спиваются. Работы-то нет. Ты представляешь теперь на селе нет работы.
Раньше бы кто мне это сказал, я бы рассмеялся. А теперь вижу, действительно нет. Недавно встречаю одного, идет, улыбается. Я к нему
присмотрелся, думал пьяный. АН нет. Запаха от него нету. Это потом
мне объяснили, что он наркотиков наглотался и выглядят дураком.
В его возрасте мы и не знали, что есть какие-то наркотики. А он уже знает Они, значить, из нормального человека делают идиотов. Да и здорового ребенка от наркомана не родишь, только идиотов и рожают.
Сказал Пахомыч, взял сигарету, прикурил, и о чем-то задумался. Я же тоже сидел молча, не хотел нарушать ход его мыслей. А он определенно о чем-то думал.
Мы россияне так уж устроены, что любим поговорить о политике.
Но поскольку нас длительное время приучали одобрять действия партии и правительства, то откровенные разговоры велись тихо, за закрытыми дверьми на кухне. Там в дали от начальства и компетентных органов после распития горячего чая или других горячительных напитков решали такие вопросы, и так отзывались о действиях правительства, что можно было подумать этим людям надоели их квартиры и они собираются в дальние путешествия.
Ни я, ни Пахомыч не были исключением, а были тоже россиянами.
9
Тоже любят поговорить, так как жизнь у нас была не сладкая, И многие
постановления как партии, так к правительства нас не радовали или казались дюже заумными. Самые простые вопросы, которые требовали и простых решений, так перекручивались, что без пол-литра нельзя было понять. Вот и сейчас полечились мы и у нас появились мысли, наметилась перспектива и я сказал Пахомычу:
“Пахомыч, а ты как относишься к мировому кризису? Он ведь к нам подходит.
- Значить дождались. Все для этого сделали.
- Что сделали?
- Как, что? Этот кризис и сделали.
- Так он же мировой.
- Хрен с этим мировым. Пусть мир им и занимается, а я говорю про наш
родимый.
- Ну, МЫ-ТО связаны с мировой экономикой.
- Мы не связаны» а спутаны.
- Объясни.
- А чего тут объяснять и так все ясно, Со времен Союза гоним туда наше им сырье. А надо бы у себя что-то делать и это уже продавать. Разве у нас кишка тонка?
Первый спутник запустили, первыми в космос вышли, а вот до повседневности всё руки не доходили. Сколько же мы туда нефти, газа передали. Сколько за них деньжищ получили. Ну и что?
Накупили их акций. Что теперь их акции кушать? А они говорят теперь обесцениваются. Да на эти денежки лучше бы у себя лишний заводик построили, новых станочков закупили бы, если сами не умеем делать. А лучше бы новых технологий набрали.
А кушаем как? Своего-то уже нет. Закупаем. В село, в деревни деньги надо вкладаватъ, а не чужие акции покупать. Всё хотели на нефти и газе прожить, а цены хрясь и упали. Всё что заработали теперь проедаём. Разве так хороший хозяин делает? Он прежде всего своё хозяйство укрепляет, а потом уж на другое зарится. Хоть и не люблю я коммунистов, но при них почитай каждый годик что-то строили или пускали. А демократы только и знают что хапать.
Ты почитай, кто теперь требуется? Прадавцы да менеджеры, слово-то не русское. Нет чтобы честно написать: “Нужны дельцы и проходимцы”.
Так будет честнее. А то выдумали - менеджеры.
Да этот менеджер, что-нибудь своими руками сделал? Ни хрена. Только и знает: купи - продай. Спекулянт одним словом. Вот ты сам подумай: имеем свою нефть и свой газ. Так почему же для себя мы это продаем так дорого?
У нас сейчас полная разруха, как после войны. Нет производства или выпускаем какую-то хренатень. Ещё нас тянут в общий рынок. Для чего? А что бы угробить вообще нашу промышленность и сделать из нас банановую республику. Даже к бананам нас стали приучать.
Их теперь больше продают, чем картошки.
Опять же нет у нас в стране настоящей торговли. А почему?
Да потому, что у населения нет денег. Платят-то гроши а банки
без штанов оставляют клиентов, а иногда и трусы забирают.
- Пахомыч, а если бы ты был президентом. Что бы ты сперва сделал?
- Я президент? Смешно. Но первое, что бы я сделает. Это запретил себя называть президентом. Это слово не наше, не хорошее. Когда я слышу это слово, то у меня скулы сводит, как после лимона.
- А как же тебя тогда называть прикажешь. Может быть генеральный секретарь или ваше величество?
- До вашего величества не дорос, а генеральным быть не хочу.
Есть хорошее русское слово - "управитель" или просто - "правитель" Так бы и величали - "Правитель России". Из этого высокого звания ясно, что правитель человек выбранный ему доверено управление страной, в его руках вся власть, но по окончанию срока он обязан отчитаться за своё правление и подчиниться воли народа. А у нас хоть один генсек или президент отчитывались? Нужно им мнение народа? Да и как их выбирали сам знаешь.
- Ну, а чтобы ты еще сделал?
- Ещё бы поднял в несколько раз зарплату. А то за работу платят
копейки отсюда и кризис, чиновников сократил бы раза в три, Пущай
дармоеды по настоящему поработают. Милицию тоже бы проредил.
Сорняков там много. Заставил бы уважать законы, а если ты чиновник, то с тебя строже спрос. Все расчеты вел бы в рублях, а не в долларах. И, наконец, накормил бы народ. Возродил бы деревни и села. - Пахомыч, хорошо ты говоришь. А разве власть не хочет того же?
- Хотеть-то она хочет но не решается,
- Почему?
- Воров во власти много. Если она начнет, что-то делать по крупному, то сама себя и уничтожит.
Пахомыч замолчал и я молчал. Во всём я был с ним согласен и знал,
что у народа уже нет ни во что веры, а это тупик.
Я взял бутылку его внучки и налил из неё в наши стаканчики и предложил: “Давай выпьем за сильного правителя?”
Пахомыч ничего не ответил, только улыбнулся, поднял свой стаканчик и выпил. На этот раз он не занюхивал корочкой хлеба, лицо его не исказилось от вкуса напитка. Он улыбался. И я понял, что пили за одного и то гоже человека, которого знали, любили и помнили. Я взглянул в окно. На улице уже темнело. Из далека доносились глухие щелчки кнута пастуха
Никиты. Он уже гнал стадо с пастбища по новому летнему времени и щелкал кнутом так же часто, как и утром. Только утром он подгонял сонное стадо, а теперь не давал разбегаться. Так как ни коровы, ни бараны, ни единственный в стаде козёл не понимали почему их так рано согнали с пастбища и так быстро гонят. Они же утром сонные плохо щипали травку и теперь голодных гонят в посёлок. Не понимали они, что ни только у них, но и у России отобрали её время.
Видя что Пахомыч начинает “кимарить” я его растолкал и говорю:
“Пахомыч, давай на посошок и пойдём я тебя провожу к твоей Матрёне. Заждалась наверно?”
Пахомыч улыбнулся, посмотрев на остатки самогонки в бутылке и сказал не на сегодня будя. Ты лучше мне ещё кваску налей а
это оставь себе на утро здоровье поправить. О но как лекарство хорошо помогает." Я решил уточнить и спросил: “А когда принимать, на час раньше или на час позже?” Пахомыч усмехнулся и ответил: “Как природа подскажет.”
Мы ещё немного посидели, выпили по кружечки кваску и выкурили по сигаретки. Пахомыч говорит: “ Ну, вес пора, Матрёна ждёт.” Я поднялся с табуретки, взял бидончик для кваса и пошел провожать Пахомыча.
На улице было прохладно. Из далека слышалось мычание коров и блеяние овец значить стадо гнали уже по посёлку. Пахомыч остался стоять у дороги поджидать свою Машку, а я пошел к погребу. Когда возвращался уже с квасом то увидел Пахома разговаривающего со своей женой Матреной Степановной, а рядом с ниш щепала травку их любимая корова Машка. я подошел к ним, передал Матрёне Степановне бидончик с квасом и поспешил уйти. Из опыта знаю, когда муж с женой разговаривают, третьему лучше не вмешиваться. Все разно завтра узнаю о чем они говорили. Здесь ведь посёлок, а не столица. У нас всё на виду, всё открыто.