Под прикрытием ночи мать Фомы пригласила священника. Тот читал молитвы и велел Ксанке за ним повторять. Всё делалось в строжайшем секрете.
Потом священник велел позвать и Людмилу.
Та пришла, но на Ксанку не посмотрела ни разу.
Хотя сама Ксанка рассматривала жену Фомы.
Обе женщины сидели по обе стороны от Фомы и держали его за руки.
Через два дня за Людмилой приехала её тётка. Помогла собрать вещи и увезла племянницу с ребёнком подальше от неверного мужа.
"Повесть об окаянной" 32 / 31 / 1
Мать Фомы, до этого случая высокомерная и строгая женщина, превратилась в согнутую старушку. Она всё время со слезами на глазах смотрела на сына и говорила Ксанке:
— Пусть твоя любовь ему поможет! Я буду тебя на руках носить. Ковры перед твоими ногами стелить. Но Ксанка никому не верила.
Фома редко открывал глаза, почти ничего не говорил. А ладонь всегда была настолько горячей, что Ксанке уже невмоготу было держать его за руку. Но она терпела.
Через три дня после отъезда Людмилы произошло чудо.
Фома открыл глаза, стал разговаривать как раньше.
— Ксаночка, — произнёс он. — Мне так кажется, что внутри у меня всё перемешалось. Вроде и есть боль, а вроде и нет её…
Услышав голос сына, прибежала его мать.
— Фомочка, сынок! Видишь? Это я твою зазнобу позвала! Это я её сюда притащила, чтобы глазам твоим было хорошо, когда очнёшься.
Женщина махнула рукой.
— Уж пусть она остаётся, если тебе так лучше. Людку-то забрали. А за тобой ухаживать надо кому-то.
Ксанка молчала, но внутри неё всё кипело.
«Это я её притащила, это я её позвала», — скверным голосом звучало в голове.
И ощущалось так, будто Ксанка, как бычок, упиралась рогами, не хотела идти к Фоме.
«Вот же ж, — думала про себя Ксанка, — дал бог матушку…»
Фоме, судя по всему, тоже не понравились слова матери.
Он нахмурил брови и произнёс:
— Разберусь я сам… А то, что разрешили Ксюшеньке остаться, за это спасибо.
Женщина расцвела.
На другой день опять позвала врача.
— Живой трyп, — сказал тот, прикладывая ухо то к груди, то к сердцу Фомы. — У него там студень внутри!
Но Фома выжил. Вот уже три месяца как он ходил. Боли то проходили, то возвращались. Он терпел, когда было невмоготу, пил снотворное. Работать не мог. Вместе с Ксанкой разносил письма.
Деревенские говорили:
— Вот повёлся с сумасшедшей и сам пострадал. Заразно это.
А мать Фомы защищалась, отбивалась от сплетен.
С Людмилой Фома развёлся. По слухам, она недолго горевала, вышла замуж за тёткиного соседа (вдового офицера с двумя детьми) и жила с ним счастливо.
Когда Ксанка переезжала к Фоме, Марья была рада за неё.
— Если бы не ты, у меня может и сын не родился, — говорила Марья. — Так что тебе, Ксанка, огромная от меня сердечная благодарность. Живи, девочка… На тебя столько всего навалилось. Хотя бы сейчас побудь счастлива.
И Ксанка была счастлива.
Их с Фомой доченька родилась здоровенькой.
Назвали девочку Дашей.
Тайно крестили её. Крёстной стала Марья.
Ксанка как-то спросила у Фомы, как так вышло, что на него напали.
Фома не хотел говорить. А потом сказал.
— Вышел я из дома. Спокойно всё было. Постоял, подождал. Хотел удостовериться, что мать за мной не пойдёт и Людмила не выйдет.
Собаки соседские меня знают.
Тишина была. А тут чувствую, кто-то толкнул в плечо. Я оглядываюсь — никого. Подумал, что показалось. Иду дальше, опять толчок. Оглянулся, стало страшно. А я ведь не из трусливых.
Остановился. Крутился волчком. Никого…
Улица пустынна.
Только шаг сделал, опять ощутил. Оглянулся. А когда вперёд посмотрел, увидел перед собой молодого мужчину. Красивый он, несмотря на шрамы на лице. Я удивился. Где он прятался, что мне не видно его было?
Он сначала спросил у меня:
— Куда идёшь? Ночь на дворе.
«Счас, — подумал я, — так я тебе и сказал, что от жены сбегаю».
Мне даже смешно стало от этой ситуации. Что я должен был ему ответить?
Он спросил ещё раз, я произнёс:
— По делам своим. Это отчего я должен отчёт перед кем-то держать?
Незнакомец нахмурился. Прямо-таки брови свёл в одну полосу, страшный стал.
Он молчал, а я уже подумал, может это проверки какие. Уже даже стал вспоминать, нет ли у нас комендантского часа. Так ведь отменили его ещё до моего возвращения.
Он молчит, я молчу.
И тут он мне руку тянет.
— Вадим!
Я ему:
— Фома!
Он меня рассматривать стал. Лампа у него в руках откуда-то появилась.
Что-то странное происходило. Думалось мне, что сон какой-то. Стал себя щипать. Думал, проснусь и к тебе пойду. А нет… Стоит передо мною этот высокий с бровью на весь лоб.
Я шаг вправо сделал, чтобы его обойти.
Он не дал. Закрыл путь.
И тут я стал засучивать рукава. Думаю, знать я его не знаю, откуда взялся непонятно.
Послышался от него смешок. Такой противный. Я кулаки наставил и говорю:
— Некогда мне с тобой тут рукопожатиями заниматься. Пропусти. Дела у меня.
Он опять засмеялся. И тоже засучил рукава. Его кулаки побольше моих были. Он их сжал до синевы. Вены взбухли, стали словно толстая проволока. Он мне кулаком перед носом поводил. Я свои убрал. Понял, что победить не смогу.
И тут он ударил меня. Сбил с ног в одно мгновение. Мне как-то удалось его за ногу схватить, даже укусить его смог через штанину. А он на колени упал и обрушивал на меня свои кулачища. В сознании я был долго. Он шептал что мстит за тебя, Ксаночка.
Фома вздохнул тяжело.
— Не понимаю я только, чего ты мне не сказала о своих поклонниках? Я может место чьё-то занял. Может это муж твой? Не хотел я заводить эту тему. Но нечестно это, если ты замужем. И почему он тебя не забирает?
Ксанка слушала с вытаращенными глазами.
Она не знала никакого Вадима. Помнила только, что имя это в письме употребляла, когда писала ждущей весточки от сына женщине.
Фома положил руки её на плечи, заглянул в глаза:
— Ты мне скажи, Ксанка! Ты со мной останешься? Если нужно, отпущу тебя. Жалко мне тебя, и себя жалко. Я ведь стал никчёмным. Ни мужик, ни баба… Тяжелее кружки поднять ничего не могу. Разве это жизнь?
Ксанка прижалась к Фоме и произнесла:
— Не знаю никаких Вадимов. Никто ко мне не приходил, не знакомился. Ты сам решай, как нам быть. Если нужно уйти, я прямо сейчас это сделаю.
— Ты что! — воскликнул Фома. — Не нужно. Я тебя не гоню. Я просто понять не могу всю эту чертовщину. И девку ту, что бешено крутилась не могу забыть. Красивая она. Но ты краше.
Ксанка улыбнулась.
Но тревога в сердце была. Стала она чувствовать вину перед Фомой. Понимала, что пострадал он из-за неё.
Мать Фомы после рождения внучки стала мягче. И даже ласково обращалась к Ксанке. Помогала с ребёнком. Могла присмотреть за Дашей, пока родители письма разносили.
Очередная пятница запомнилась неожиданной встречей с мужем Марьи.
Шёл он по улице с чемоданом.
Медленно шёл. Увидев Ксанку, остановился. Посмотрел на неё пристально и произнёс:
— Ты хлянь, живучая какая…
Ксанке стало не по себе.