Среди любимых моих произведений о Великой Отечественной есть и это: повесть Виктора Петровича Астафьева «Звездопад». Краснодарский госпиталь, раненый боец, юная санитарка. Зарождение чувств. «Ты еще никогда не целовался?» «Нет. А ты?» «Я тоже». Не ожесточенные ничем сердца, чистые отношения. И горят, и падают над ними звезды, на самом деле давно, тысячи лет назад погасшие, но свет их хранится небом, как хранится первая любовь в сердцах, пусть даже тоже погасшая. Ему завтра опять на фронт, ей - кто знает, как сложится ее судьба…
Передо мной – старый сборник семидесятых лет, который называется «Где-то гремит война». Здесь собраны, может быть, лучшие военные произведения писателя: «Пастух и пастушка», «Пир после победы», «Сашка Лебедев», «Старая лошадь», «Звездопад»… Прекрасный язык, песенный, поэтический, запоминающиеся образы героев, людей с непростыми судьбами, но искренних, честных, не предающих ни друзей, ни Родину…
Мне жалко их – Мишу Ерофеева, Лиду, Люсю, Бориса, Филькина, Мохнакова…
От них отрекся сам писатель.
Это произошло в девяностые. В годы, когда, по мнению В. Астафьева, наступила истинная свобода слова. И пользуясь этой свободой, он заявил, что у нас не было и нет литературы о войне. Что ее, эту литературу, можно создавать только людям из окопов, а не офицерам, тем более, военным журналистам, которым истинная правда о войне не могла быть видна с высоты их положения; потому они писали агитки, лубочную прозу…
Ну понятно, в чей адрес был брошен камень. Шолохов, Симонов, Полевой… Правда, именно эти имена он не назвал, но бросил жесткую реплику: «беспомощные приспособленцы, елеем мазавшие губы советскому читателю». И озвучил перечень тех, кто пытается писать эту самую окопную правду о войне. Странноватый перечень. В нем – А. Солженицын, С. Алексиевич, Г. Владимов… Странноватый в том плане, что уже тогда, в девяностые, историки заявляли о том, как мало правды, за которую так ратовал Виктор Петрович, в трудах Солженицына. А какую окопную правду могла поведать читателям Алексиевич 1948 года рождения? Или Владимов 1931 года рождения? Он написал большой роман о войне – «Генерал и его армия», но войны там, можно сказать, нет. Есть интриги, доносы, плохой СМЕРШ, пьющие советские генералы, образованные и культурные генералы немецкие, ратующий за отечество без коммунистов Власов, тот самый, предатель…
В списке уважаемых Астафьевым писателей не оказалось ни В. Карпова, ни В. Богомолова, ни Ю. Бондарева, хотя они были что ни есть окопными бойцами, ходили в атаки, лежали в госпиталях, и писали отнюдь не агитки. Возьмем для примера лишь одного Ю. Бондарева. Курсантом попал под Сталинград в самый разгар битвы на Волге, форсировал Днепр, помимо прочих наград – две медали «За отвагу», только они многого стоят. «Горячий снег», «Батальоны просят огня» - скажите, что это, если не «окопная правда»? О своем творчестве Юрий Васильевич высказался так: «Это искупление долга перед теми, кто остался там… Я постарался осмыслить их судьбы».
Этому своему тезису он не изменил до конца жизни, как бы ни менялась сама жизнь. Вроде бы не обиженный Той властью, что выпала нам в девяностые, он скажет по всеуслышанье, что мы живем в безвременье, без нравственности, без защитительной стыдливости. «Наша свобода – свобода плевка в свое прошлое…, в святое, неприкосновенное, чистое». Еще четче выразился автор «Момента истины» Владимир Осипович Богомолов в статье «Срам имут и живые, и мертвые, и Россия», где давал анализ как раз роману Г. Владимова: "Очернение с целью "изничтожения проклятого тоталитарного прошлого" Отечественной войны и десятков миллионов ее живых и мертвых участников как явление отчетливо обозначилось еще в 1992 году. Люди, пришедшие перед тем к власти, убежденные в необходимости вместе с семью десятилетиями истории Советского Союза опрокинуть в выгребную яму и величайшую в многовековой жизни России трагедию — Отечественную войну, стали открыто инициировать, спонсировать и финансировать фальсификацию событий и очернение не только сталинского режима, системы и ее руководящих функционеров, но и рядовых участников войны — солдат, сержантов и офицеров».
Какая позиция в это время была у Виктора Петровича Астафьева? В политическом плане – он подписывает так называемое «Письмо 42-х: Раздавите гадину», призывающее разделаться с «красно-коричневыми», в творческом – пишет роман «Прокляты и убиты». Это о Великой Отечественной. Анонсирует сам писатель его так:
«Всей дальнейшей работой в романе я как раз и покажу, как армия рабов воевала по-рабски, трупами заваливая врага и кровью заливая поля, отданные бездарным командованием тоже рабского свойства».
Кто герои романа? Ну, «герои» - это вообще не то определение. У Богомолова (см. выше) это названо выгребной ямой, у Астафьева первая часть романа примерно так и звучит: «Чертова яма». Сборный пункт бойцов. Вши, голод, запах мочи. Вот стиль изложения:
«Народ сдержанно хохотнул, раздвинулся, уступая Коле Рындину место подле главного командира — Яшкина. Петьку Мусикова и еще каких-то дохлых парней почти силком напоили горячим настоем. Петьке сухарей кто-то дал, он ими по-собачьи громко хрустел. Тем временем картежники подняли драку. Яшкин, взяв Зеленцова и еще одного парня покрепче, ходил усмирять бунтовщиков.
— Если не уйметесь, на мороз выгоню! — фальцетом звучал Яшкин. — Дрова пилить!
— Я б твою маму, генерал…
— Маму евоную не трожь, она у него целка.
— Х-хэ! Семерых родила и все целкой была!..
— Одного она родила, но зато фартового, гы-гы!..
— Сказал, выгоню!
— Хто это выгонит? Хто? Уж не ты ли, глиста в обмороке?
— Молчать!
— Стирки не трожь, генерал! Пасть порву!
— У пасти хозяин есть.
— Сти-ырки не рви, пас-скуда!»
Что там дальше? Дальше по ночам одни режут у других вещмешки, воруют друг у друга продукты и вещи, коль проснулся, возмутился – могут и ножом пырнуть…
Нет, я понимаю – война, «сделайте нам красиво» - это не для тех лет, но «сделайте гадко» - разве для тех? Писать, взяв ориентир на то, что наши солдаты – рабы, безмозглые и безгласные – это как? Елеем мазать губы нехорошо, но мазать дерьмом – что, лучше? Женщины на фронте – для того, чтоб их насиловать, офицеры, особенно старшие, особенно политработники – сплошь ублюдки, рядовые бойцы – рабы. Вторая часть книги – «Плацдарм», о том, как форсировала Днепр тупая, неуправляемая, никуда не годная Красная армия. Похоже, для самого Астафьева это осталось загадкой – как смогла форсировать, как смогла бить врага, как смогла победить фашизм. Возможно, он что-нибудь и сказал бы об этом, но задумав писать трилогию, после «Плацдарма» работу над романом прекратил. Почему – это мы уже не узнаем.
Можно только строить предположения.
Роман появился, когда вовсю шло охаивание прошлого, когда хорошим тоном считалось то, что Ю. Бондарев назвал плевком в свою историю. Тогда же Астафьев одним из первых во всеуслышанье заявил, что Ленинград надо было не оборонять, а сдать гитлеровцам, тогда же Солженицын, вернувшись в Россию, заедет в Овсянку, крепко обнимет Астафьева за то, что тот возлюбил правду, а сам Виктор Петрович, возвеличившись, назвал литературной шпаной Личутина, Проханова, Распутина... Но что-то стало меняться в жизни. Считая народ рабом, Астафьев был почему-то уверен, что «Прокляты и убиты» миллионы читателей воспримут правильно, поверят в то, что было все как написано, написано именно им, а не Богомоловым, Бондаревым, Карповым… Но люди, среди которых тогда еще было много фронтовиков, читали почему-то «Ивана», «Батальоны просят огня», «Они сражались за Родину»… И Астафьева читали, того, времен написания «Звездопада». Они не видели и не считали себя рабами.
Наверное, Астафьев это понял. И третью книгу задуманной трилогии не написал.