2.
Изба. Сруб. Плюс двадцать пять по Цельсию, освещённость – сорок, сила тяжести – двенадцать.
Эван привык фиксировать своё состояние и положение в пространстве. Без приборов, по ощущениям. Но без числительных обойтись не мог: настоящий учёный, для описания мира, должен оперировать цифрами. Это начиналось как развлечение вундеркинда, но постепенно стало частью его самого.
Горячие ладони толстой тётки вдавливали, втирали в грудь, в спину, в ноги жидкость, почему-то названную паром. Судя по запаху – виски. Эван пробовал раньше. Не понравился категорически, а Ксения страдала без него. И от него. Ллойд даже различал сорта и марки. Считал, что это очень круто и не каждому дано. И пил. Много. Иногда терял сознание, падал под стол, засыпал там, громко храпел и мочился под себя.
Взгляд у тётки тяжёлый. Как и руки. Она нахмурилась, прошептала что-то явно неприятное ей самой. После горестно плюнула в сторону и сложенными в щепотку пальцами очертила воздух ото лба к животу и справа налево. Эван вслушивался и едва-едва разбирал слова: просила у кого-то прощения за «дурные помыслы». «Идиотская процедура, – думал Эван, – и сама тётка – дура. Ведь это же варварство – извиняться за мысли!
Ничего не говорят. Команды не в счёт: входи, раздевайся, ложись, вставай.
Единственная фраза на перспективу – «будешь как новенький».
Забрали даже трусы. Этот каземат под самым потолком между собой называли полатями».
– Залезай, – скомандовала тётка.
Эван забрался в каземат. Снизу овчина и войлок. Вместо одеяла пыльный тулуп. Самотканая шторка на верёвке. Запах тех земляных кирпичей, которые они сжигают в печи: торфа. Тепло. Даже жарко. Очень жёстко. У Ксении квадратная, два с половиной метра, кровать с резными эбеновыми спинками, с пружинным матрасом; шёлковое белье цвета шоколада. В этой избе её балдахин накрыл бы почти все пространство.
Что-то застрекотало. Эван пальцем отодвинул край занавески, выглянул.
Вращалось деревянное колесо. Шерсть от пучка на полу тянулась вверх. Толстые тёткины пальцы ловили её и крутили.
Эван догадался: «на этом велосипеде они делают нитки».
Тётка запела. Тихо, уныло, протяжно. Эван улёгся, стал слушать. Это, конечно, не рэп и не блюз, но что-то в этом было – печальное и сонливое…
У Ксении есть запись. Даже не студийная. Странная любовь для женщины её положения. Она называла его кантри-Джеком. Акустическая гитара. Хриплый баритон надрывно вытягивал: «Буря. Стылый ветер. Землю гребнем. Превозмочь, устоять! Где мне сил столько взять?..».
Эван выучил текст, когда ещё ходил пешком под стол, но больше всего ему нравился скрип струн: те моменты, когда пальцы музыканта скользили по грифу, перебирая лады.
Тётка пела, вздыхала, шумно набирала воздух в лёгкие. Эти звуки казались частью мелодии, её скрипом струн.
Плюс восемнадцать по Цельсию. Сила тяжести – десять: норма. Освещённость – двести. Уже день. В избе никого. На лавке аккуратно сложена вся одежда. Трусы сверху. Все выстирано, дырки заштопаны.
За окном снег двести ватт: солнечно.
Входная дверь трётся об пол. Пи эр квадрат делить на восемь: тётке хватает, чтобы войти-выйти.
Всё скрипит – и петли, и крыльцо, и снег под ногами: уви-ик-ики, ви-и-и-уак, хик-хик-хик.
Параллельные линии не пересекаются: они ведут оттуда, где в дымке кутается вершина горы, к разбитому обгоревшему вертолёту. Уже притащили. Лошадьми: на снегу следы полозьев, подков. И комки помёта.
Там кто-то бьёт молотом по металлической чушке: рядом, в деревянной постройке, из трубы валит дым.
Из соседней избы вышел «пингвин». Ребёнок, девочка. Розовощёкая, большеглазая. Семьдесят сантиметров, валенки, пальтишко, пуховый платок крест-накрест завязан за спиной. Ручонки в варежках распахнуты. В такой одежде не порезвишься. Следом женщина. Мать. Зыркнула злобно, увела «пингвина» на задний двор.
Ксения тоже когда-то выгуливала Эвана: аквапарк, карусели, катание на санках, на лыжах, на ледянке. Было здорово, весело. Потом все закончилось. Внезапно. Ксения вдруг решила, что достаточно, что это варварство.
«Что, варварство, мама?».
«Что ребёнок к десяти годам не имеет полной свободы, что находится в зависимости. Что родитель приговорён к бесплатному труду на тот же срок. Это и есть варварство!».
Тогда Эван понял, что в ней проснулась бабушка Сьюзен. А ему хотелось кататься. И чтобы мама с ним. И отец, которого не было, который тайна за семью печатями.
Это всё от одиночества, от усталости. Но с тех пор она стала Ксенией.
Плюс двадцать семь. Девяносто децибел – «бум», семьдесят – «там-там». Кузница. Курс основ обработки металла. Эван интересовался одно время, просматривал лекции в сети.
А он, оказывается, тоже рыжий: тот самый бородач, что первым заметил, что Ллойд умер. Куда они его дели? Кремировали? Похоронили? А остальных?
Он даже не повернул головы.
«Бум-там-там», «бум-там-там»…
У них, похоже, нет машин. Совсем. Даже их следов не видно. Здесь все делают люди. Своими руками. Нитки и одежду из них, скрипучие двери и сами дома, инструмент, петли, гвозди… А еду они делают? Или… если они, как машины, то и человеческая пища им тоже не нужна?
Эван почувствовал голод. Это больше похоже на какую-то средневековую резервацию. В средние века не принимали оплату кредитками. Значит, здесь нельзя заказать пиццу с доставкой, сходить в кафе, в ресторан. Вот это точно варварство!
Они молчаливы, наверно, потому, что умеют читать мысли:
– Проголодался? – спросил вдруг кузнец.
– Да.
– Пойдём.
Он сунул молот в ведро с водой, бросил рукавицы на верстак и направился к выходу.
Он сильный. Фартук накинут на голый торс. Мощные, рельефные бицепсы, трицепсы, лучевые, дельты!.. А голос, как у кантри-Джека: с хрипотцой.
Плюс двадцать. Изба. Сила тяжести – восемь. Запах торфа, еды и почему-то духов Ксении: «Оурнайт» – фигурная колбочка на двадцать миллилитров со стеклянной пробкой. Ассоциации: Еда – Ксения, Ксения – еда. Она всегда любила готовить.
Меню оказалось очень простым. Даже аскетичным: хлеб, картофель «в мундирах» – варёный нечищеный прямо из чугунка, полоски сала на разделочной доске, квашеная капуста в большой деревянной плошке, травяной чай в глиняной чашке: единственная персональная ёмкость.
Тётка звала кузнеца Женей. Вместо чая плеснула в его чашку «пара». Тот усмехнулся, почесал нос тыльной стороной ладони. Выпил одним махом, занюхал щепоткой капусты.
– Тебе сколько лет? – спросил он Эвана.
– Двенадцать лет десять месяцев и четыре дня.
Женя хмыкнул и отправил в рот квашню, облизал пальцы.
– Это виски, – прожевав, правильно назвал он вонючее поило. – Хочешь?
– Нет.
Эван ковырял картофелину ногтем, пытался очистить. Горячая. Ничего не получалось. Обжигало пальцы.
Кузнец забрал плод, разрезал на части и вернул.
– Так лучше, – сказал он и протянул Эвану нож.
Тётка тоже сидела за столом. Не пила, не ела. Наблюдала. Покосилась на Женю, хотела что-то сказать, но в последний момент передумала.
– Спасибо, – сказал Эван, наевшись. – Было вкусно. Как я могу заплатить за еду?
Тётка очумело раскрыла рот. Женя засмеялся.
– Сходи к колодцу, принеси воды, – сказал он. – Это и будет оплатой.
Тётка взглянула на кузнеца, суетливо встала из-за стола.
– Да, милок, сходи-ка ты по воду, – сказала она. – Сейчас и ведра дам.
Она их быстро опорожнила. Эван слышал, как она выплеснула воду на задний двор. Судя по звуку, ведра были полными.
Натуральный обмен. Наверно, у них нет товарно-денежных отношений. Варвары.
От кривой палки с крючками, которую тётка называла коромыслом, Эван отказался. Он не умел пользоваться этой штукой. Тётка сказала, что кузнец тоже в руках носит. Это сравнение Эвану почему-то понравилось.
Минус семь градусов.
Тропинка зигзагами.
«Хик-хик-хик»: спрессованный снег под ногами.
Ширина сорок сантиметров, уклон тридцать процентов.
Куб из брёвен: восемьдесят сантиметров. Ведро на верёвке. Глубина три метра. Задача – как-то набрать воду. Как они это делают? Бросить ведро вниз вверх тормашками? Оно утонет, тогда поднимать.
Не получилось.
– Эй, придурок! Ты так только перебаламутишь всё!
Мальчишки. Ровесники. Двое. Кожаные ботинки, сермяжные штаны, полушубки, меховые шапки. У одного лисья, у другого кроличья.
– А как правильно? Научите.
– Я тебе сейчас покажу как, выродок! Я тебя сейчас научу! Тит, помогай!
Восемьдесят килограмм на сантиметр в левую челюсть от «лисьей шапки».
Мир завертелся, но устоял.
Ступней под дых от Тита.
«Лисья шапка» – по лицу коленом.
Хруст. Искры из глаз. Вкус крови и грязный снег во рту. Снова чья-то нога. По рёбрам. Эван поймал за штанину, дёрнул.
Тит упал: по звуку, парень весом килограммов под пятьдесят.
Подсечка «лисьей шапке». Этот полегче, или рухнул не плашмя.
– Колян, уходим! Кузнец! – выкрикнул Тит.
Вскочили. Оба. Драпанули.
– За что?! Варвары!
– Как ты? В порядке?
Кузнец бежал: лицо красное, дыхание сбилось.
– В порядке.
– Снег к носу приложи.
Эван драться не умел. Совсем. Не с кем было. Почти вся жизнь в виртуале: школа экстерном, университет. Контакты со сверстниками минимальные. Да и не интересно с ними: тупые дегенераты. Драки видел только в фильмах. Понимал механику боя: нагрузка на излом, работа коленного сустава, опора, скольжение… Низ зацепил, верх толкнул – вышла подсечка. Даже не думал, что теория поможет свалить обоих.
А вот уклониться не сумел. Не успел: быстро все произошло, неожиданно.
Глаз слезился. Щека опухла.
Кузнец сначала поводил верёвкой медленно туда-сюда, а после дёрнул в сторону, ведро завалилось набок и утонуло. Поднял. Перелил.
– Я сам, – сказал Эван. – Я должен тётке за еду.
Кузнец уступил.
– Серафима, – сказал он. – Тётка Сима.
У Эвана получилось. Со второй попытки.
Тётка Сима всплеснула руками:
– Ах, ты, батюшки! Вот окаянные! Ты им скажи, Жень. Дитя же он ещё. А я Андрея увижу, так тоже скажу. Негоже ведь так. Не по-людски.
Минус восемь. Сила тяжести – одиннадцать: стало одиноко. Освещённость – две тысячи: солнце едва переползло зенит.
Отсюда надо выходить. Пора возвращаться к Ксении. Интересно, она знает, что зачёт по сопромату Эван получил автоматом? Что вылетели на два дня раньше? Ведь он не сообщал, готовил сюрприз. Знает, что они разбились?
Да, сюрприз, похоже, удался.
Будет стыдно и нечего сказать родственникам, если он сам не увидит, где лежат его мёртвые спутники.
Женя показал, в какой стороне у них кладбище: на том же пригорке, недалеко от кузницы.
Их схоронили в общей могиле. Холм размером с кровать Ксении: квадрат два с половиной метра. Деревянный крест. Один на всех. Ллойд был атеистом, значит, по одной трети остальным, если им, конечно, полагается. Большое количество неизвестных лишает арифметику смысла. Один символ на всех – это мало христианам и много атеистам. Теория относительности на примере братской могилы.
Где-то далеко зазвенел, загудел металл: «бам-м-м, бам-м-м, бам-м-м…».
Это не молот.
Эван оглянулся. Сверху, с холма, было хорошо видно, как разбегаются люди.
Что-то случилось?
Две точки в небе. Вертолёты!
Надо махать руками, чтобы заметили, забрали его отсюда.
– Э-эй, я здесь!
Эван побежал навстречу. Он стянул с себя куртку, вращал её над головой.
– Я здесь! Здесь! Сюда!
Продолжение следует...
Ранее:
За перевалом-1
Автор: Емша
Источник: https://litbes.com/za-perevalom/
Больше хороших рассказов здесь: https://litbes.com/
Ставьте лайки, делитесь ссылкой, подписывайтесь на наш канал. Ждем авторов и читателей в нашей Беседке.
#проза #рассказ @litbes #литературная беседка #дом #сын #дерево #главные ценности жизни #мир #жизнь Героическая фантастика Антиутопия