Я снова беру в руки свою рабочую тетрадь. Эта - за 2001 год. Сохранилась, слава Богу, как и другие рабочие тетради за многие мои трудовые годы. И в ней тоже, как и в других, есть цитатно записанная история жизни одного человека.
- Последние мои статьи на этом канале - из историй, в разное время рассказанные мне разными людьми, встретившимися на моём жизненном пути и которые не оставили меня равнодушной.
Людмиле Александровне уже около восьмидесяти, а не скажешь: аккуратно уложенные волосы, легкий макияж и легкий румянец на скулах - молодят. Она ещё трудится! Она - профессор и она куратор моего будущего диплома. Я - по делу в гостях: обсудить мой черновик диплома, профессор пригласила для этого к себе домой, а я не отказалась.
Людмила Александровна неторопливо накрывает стол: чайные пары, сахарница с рафинадом, небольшие серебряные ложечки, торт, с которым я пожаловала и говорит-говорит-говорит.
- Танечка, как я благодарна, что ты заглянула ко мне. Мне ведь через месяц восемьдесят! какие у меня в таком возрасте могут быть подружки? Поболтать-то и не с кем. Уж многих и нет, да и поводы теперь больше для прощаний, чем для встреч... Да-а-а, что ж поделаешь, это жизнь... Как там в стихотворении? жизнь прожить - не поле перейти? Да-а-а... Поле жизни... У меня свои воспоминания с полем связанные. Война началась. Муж - военный. Служили мы с ним на Украине, почти у самой границы - пятьдесят километров до неё. Муж ушёл утром двадцать второго июня и больше не вернулся. Я так и не знаю его судьбы. После войны искала, конечно, но бесследно, к сожалению... В церкви долгое время свечу ставила как живому, верила, что жив, может в плен попал, а после плена не смог вернуться домой... Не все ведь, Таня, вернулись... Какие непростые были времена...
- А Вы, Людмила Александровна? Как Вы в Ленинграде оказались? Сумели эвакуироваться?
Людмила Александровна отгибает манжет рукава своего платья и закатывает почти к локтю: - Это мой номер... Мы бежали с Сашенькой по полю, нас много бежало - женщины, дети, старики. Дорогу обстреляли и мы потому по полю и бежали. Немецкие солдаты окружили нас, небольшую кучку испуганных, жмущихся друг к другу, людей и смеялись, но не трогали. Потом вывели на дорогу, построили и повели назад, откуда мы бежали.
- Сашенька - это?
- Это доченька моя... Ей три годика было тогда... Так мы оказались в концлагере - одном, другом, но там номера не присваивали... Это уже в Освенциме...
- ВЫ БЫЛИ В ОСВЕНЦИМЕ? - я поражена этой вестью.
- Да, Таня, довелось... Что-то грустные мы с тобой воспоминания ворошим...
- И Сашенька с Вами там была? - я уже не могу остановиться.
- Была первые несколько дней, а потом её забрали в детский блок, а потом я её потеряла, но нашла там, в детском блоке, а я потом бегала, наведывала как она там. Нашла я её много лет спустя через передачу "Найти человека", Агния Барто её вела.
- Да Вы что? - я опять поражена, изумлена. - Расскажите, Людмила Александровна! Об Освенциме не надо, а вот об этом расскажите, - прошу я.
- Передачу, дай Бог памяти, в шестьдесят пятом, по-моему, открыли, я сразу написала о своей Сашеньке. Ответа долго не было. Саша последний раз меня видела в сорок четвертом, ей уже седьмой годик шел, она уже должна была меня помнить. Как я на это надеялась. Я описывала в письме на передачу о концлагере, номер на её ручке помнила - тоже написала. А она о хлебном поле, оказывается, больше всего помнила, а ведь ей тогда три года всего было, а ей именно оно запомнилось! А меня она помнила смутно. И номера, оказывается, могли совпасть с номерами из других концлагерей, я этого даже и не знала.
Людмила Александровна принялась вновь подливать нам чай и молчала. Я не выдержала: - И как Вы встретились с Сашей? Когда?
- В декабре шестьдесят пятого меня пригласили приехать в редакцию передачи, благо я жила на тот момент уже в Ленинграде, работала учительницей географии и истории в одной из школ, и ехать мне было не через всю страну. Сказали, что меня ждет несколько писем с информацией, которая может меня заинтересовать.
- Я приехала. Захожу в редакцию, а там перед молодой женщиной, сотрудницей редакции, сидит немолодой уже мужчина, вполоборота к двери. Я почему на него внимание обратила: он был так напряжен, когда я входила, прямо весь вытянулся мне навстречу, в меня вглядывается-вглядывается - я даже остановилась в дверях. И тут он как-то осел, взгляд потух, отвернулся, сгорбившись так. Я прошла к другому столу, назвалась, подала письмо от редакции, сотрудница пошла искать для меня тот пакет с письмами и тут вновь открывается дверь, я оборачиваюсь - входит тоже немолодая женщина, седые кудри её запомнила - показались красивыми почему-то, а сейчас вот свои ношу, а они мне такими не кажутся - улыбается Людмила Александровна. - И тут тот мужчина как закричит: - Настя! Настя! - и упал в обморок, прямо на пол. Женщина к нему подскочила, на пол просто рухнула к нему, целует: - Пашенька! Пашенька! Вот так я была свидетелем встречи двух потерявшихся той войной людей. И такая надежда родилась во мне, Таня! Ведь двадцать лет прошло после войны, а с моей последней встречи с Сашенькой - двадцать один! Ей уже под тридцать! А мужчина искал детей своих, жена, ему сказали, - погибла, и вот - они встретились! В письмах, которые я перебирала, моей Саши я не отыскала - все воспоминания были не те и номера тоже, а я точно помнила её номер.
Людмила Александровна вновь замолчала, я жду.
- Лишь в шестьдесят девятом пришло письмо, в котором был указан адрес Александры Сергеевны Плотниковой. Почему Сергеевны? - первая моя мысль. Потом дошло, что она ведь не знает, не помнит имени своего отца, Андрея Хвалынского. Саша писала о том поле, о том, что она помнит женщину с длинной русой косой, хлебные колосья, потому что они больно стегали по лицу и много зубов смеющихся солдат. А я уже и не вспоминала о том поле, на котором нас пленили, я даже в письме в редакцию об этом почему-то не написала, потому что не верила, что трехлетняя девочка могла это запомнить. А она запомнила. А вот о лагере она почти ничего не помнила, только то, что всё время хотелось кушать. Она не очень помнила и меня, хотя указывала, что приходила вроде бы та самая женщина, которая была с ней в поле...
И тут, неожиданно для меня, Людмила Александровна расплакалась: - Моя дочь меня называла "той женщиной", Таня! Я была для неё - та женщина. Я и сейчас для Саши не самый близкий человек, Танюша, к сожалению. Она выросла, не зная меня, она не помнила моих рук и губ, моей ласки и любви... После войны я куда только не писала в своих поисках дочери. Сколько выплакано слёз. Моё отчаяние, когда я не нашла её в детском бараке. Я билась в истерике тогда, откуда только ещё силы оставались на слёзы? Там? Она, конечно, не знала о моих поисках и выросла в детском доме, одинокая и в неведении моей печали. В сорок четвертом её и многих других детей, оказывается, немцы забрали в медицинскую часть для забора крови, потому мы с ней и потерялись там, в Освенциме. Вот такая история о поле, Таня. Да, жизнь - не поле перейти...
- Как я не крепилась, но и у меня слезы бегут, я их вытираю, так мы и сидим, обнявшись и плачем. Я люблю своих дочерей, я жизни своей не представляю без них, и я представляю боль Людмилы Александровны от формальных, непростых отношений с найденной, спустя многие годы надежд и поиска, дочерью, мне её жаль.
- Мы видимся с Сашей достаточно часто. Детей у ней нет, а потому и внуков у меня нет. Как ты говоришь в таких случаях: печалька? - Да, печалька. Муж хороший у Саши, заботливый: болеет Сашенька часто. Она тоже старается меня любить, сейчас уже привычка, наверно, ко мне, но душами мы с ней не срослись...
- Судьбы людей, порушенных войной. Тяжелые и грустные. Двадцать лет прошло с той встречи, а читаю черновик записи этой истории и вновь переживаю ту печаль за хорошего человека. А судьбы детей войны? Как тяжелы их воспоминания о своём детстве. И вновь война и снова разбитые в клочья чьи-то судьбы. Печаль.
- На этом я откланяюсь. Хочу сохранить истории людей, рассказанные мне в разное время, но они о жизни. Особенно хочется сохранить истории людей, переживших ту войну, их уже почти нет, а потому эти истории так важны для тех, кто есть сейчас: ЧТОБЫ ПОМНИЛИ... Детям детей расскажите о них, чтобы тоже помнили!
... Разве для смерти рождаются дети, Родина?
Разве хотела ты нашей смерти, Родина?
Пламя ударило в небо! - ты помнишь, Родина?
Тихо сказала: «Вставайте на помощь…»
Родина.
Славы никто у тебя не выпрашивал, Родина.
Просто был выбор у каждого: я или Родина.
Самое лучшее и дорогое - Родина.
Горе твое - это наше горе, Родина.
Правда твоя - это наша правда, Родина.
Слава твоя - это наша слава, Родина!...
автор: Роберт Рождественский "Реквием"
И Людмила Александровна, и её дочь Саша, и другие герои моих рассказов - это люди моей Родины!
С уважением, Татьяна!