“Имя и подвиги Краснощекова встречаются, как воспоминание, и в песнях позднейших, сложенных после его смерти. Об этом крупном историческом лице мы доселе не имеем не только дельной монографии, но даже простого биографического очерка, а между тем это последний русский богатырь, с именем и лицом которого связаны последние наши былины, он, как герой, сопровождается песнею с молодых лет до смерти – и после него не нашлось уже никого, кто бы вызвал в народе подобное былевое творчество”.
П.В. Киреевский (1808-1856), писатель, фольклорист, археограф.
Поздней слякотной осенью отряд Краснощекова вернулся на берега родимого Дона. По пути от отряда откалывались мелкие группы казаков прочих донских станиц, уходя на зиму к родным куреням. К Черкасску атаман привел с лишком две тысячи человек.
Уже за несколько верст до донской столицы казаки увидел знакомые зеленоватые главки каменного Воскресенского собора, освященного совсем недавно, в феврале 1719 года. Сам царь Петр Алексеевич участвовал в закладке этого, первого на юге России, каменного храма. Зело жаждал государь приручить вольное донское казачество, понимал, что нелегко это сделать, что многие годы пойдут, пока удастся вытравить дух вольности из мятежных донцов. Кнутом и пряником приворачивал к себе потомков Степана Разина Петр Алексеевич. Кнутом было жесточайшее подавление булавинского восстания, когда сорок четыре казачьих городка были превращены в пепел карательной армией князя Василия Долгорукова. Тысячи казаков: от стара до мала, были жесточайшим образом умерщвлены карателями. Доныне помнят казаки, как плыли по Донцу, Хопру и Бузулуку страшные плоты с виселицами, на которых умирали подвешенные за ребро непокорные казаки. Пряник преподнес государь казакам в виде каменного красавца-собора, построенного в донской столице за тринадцать лет. “Добр к нам государь, - говорили домовитые казаки, сторонники царя. – Эвон по всей Руси великой никто не смеет строить из камня, потому как сооружается на студеной Балтике северная столица державы Российской, куда и везут весь камень. А нам государь разрешил строить храм божий из камня!” Восхищаясь милостью царя, не ведали, чтоб с амвона петь многая лета помазаннику божьему царю Петру и анафему тем, кто осмеливался подняться супротив таковой власти…
По раскисшей от частых дождей дороге отряд Краснощекова медленно подошел к направленному мосту, налаженному через Дон. Усталые от долгой дороги кони, осторожно ступая по выбитым доскам моста, перешли на правый берег. Здесь казаков ждали матери, жены, отцы, сестры, братья, сыновья и дочери, разодетые по-праздничному.
Данилу Ефремова встретил сын Степан, круглолицый мальчуган с румянцем, словно у девицы, и короткой стрижкой. В его облике уже сейчас чувствовалась властность, жажда подчинения себе, которые так резко проявились в пору атаманствования Степана Ефремова и закончились смертным приговором, замененным ему вечной ссылкой в Пернов. Он подскочил к отцу, ловко вскарабкался на лошадь, обнял родимца.
Краснощеков глазами искал в толпе своих сыновей и жену и, не находя, волновался: “Не случилось ли чего!” Вдруг сбоку раздался звонкий голос Федора, старшего сына:
- Батя!
И тут же Федор и Андрей с двух сторон вскочили на отцовскую лошадь, обняли Ивана.
- Батя! – затараторил Федор. – Откуль у тебя энтот конь? Гля какой здоровый!
- Мать-то как, Алексей где? – рассерженно спросил Краснощеков. – О коне заговорили! Отбил я его у неприятеля. Овчаром звали.
- Мать вон она, - не обидевшись на раздраженный тон отца, пояснил Федор. – А Алешка в Дону искупался, в курене греется. Рвался тебя встречать, но мать не пустила!”
Краснощеков, увидев жену Анну, степенно соскочил с коня – атаман все-таки! – обнял ее. Много лет был женат Иван Матвеевич, но любил жену, так и прежде, крепко и искренне. Может потому, что нечасто видел ее, а может потому, что была она лучшей на свете…
На майдане около собора Краснощеков распустил казаков по куреням, отдал овчарского коня сыновьям, а сам с женой направился к своему куреню, темневшему невдалеке от Воскресенского собора…
Зима в тот год пришла рано и нежданно; не было обычного для здешних мест слякотного перехода от моклого ноября, самого противного месяца на Дону, к морозному декабрю.
В первых числах декабря пали легкие морозы, а через несколько дней нещедрый снежок покрыл обширные пространства вокруг Черкасска. Наступила охотничья пора.
Казаки, словно сговорившись, дружно потянулись к станичной войсковой избе, где в спорах формировались гулебные партии по нескольку десятков казаков. Многие ватаги ушли в верховья Дона, сильную кампанию повел на Куму Петро Кумшацкий. Но большая часть казаков осталась в Черкасске, где на рождество была назначена большая охота в окрестных просторах придонской поймы. Этой группой верховодил Иван Краснощеков.
В те поры Дон изобиловал разнообразной птицей, рыбой и зверем. Всем этим богатством полны были и окрестности Черкасска, куда и выехала большая ватага казаков на лошадях, вооружившись пиками, пистолетами и ружьями. Краснощеков ехал на овчарском коне, который давно привык к новому хозяину. Рядом с Иваном спокойно двигался на коне Логгин Барабанщиков. Ехали, перебрасываясь короткими фразами, предвкушая интересную охоту. В правой руке Иван зажал ременной длинный кнут с утолщением на конце. Логгин заинтересованно рассматривал его, потом спросил:
- Матвеич! Чтой это у тебя за штуковина такая. На кой хрен она такая длинная? Коня подгонять, дак несподручь ею, да и конек у тебя резвый и без штуковины энтой бежит”.
Краснощеков снисходительно улыбнулся, его черные усы зашевелились, расползаясь в разные стороны и обнажая крепкие белые зубы. Он уже собрался объяснить своему товарищу назначение сего загадочного предмета, как из низкорослого кустарника выскочил крупный заяц и понесся по полю, делая круги.
- Гляди, Логгин, зачем мне сей кнут! – озорно крикнул Иван, толкая коня под крутые бока. Набирая скорость, жеребец бросился за зайцем. Казаки, приостановившись, удивленно наблюдали, как Краснощеков догнал беляка и, привстав в седле, резко щелкнул кнутом. Заяц перевернулся в воздухе и тяжело шлепнулся на мерзлую землю. Поскочивший Барабанщиков спрыгнул с коня, поднял трепещущего в агонии зайца.
- Ловко ты его, Матвеич! – удивленно присвистнул Логгин. – В акурат по башке попал. Ужель так силен удар, что простым кнутом ты разнес зайцу башку?
- Кнут-то непростой! – улыбнулся Иван. – Энтим кнутом кому хош башку расколешь. В конец кнута ведь свинец зашит! О так!”
Возбужденно гутаря, охотники двинулись дальше. У Василева ерика остановились, разделившись на партии. Одна группа охотников пошла сбочь Дона, ее повел Иван Фролов. Во главе другой стал Краснощеков. Осторожно поторапливая коня, Иван углубился в ложбину, покрытую мелким кустарником. Несколько казаков пошли прямо, шумя и постреливая, стремясь тем самым выгнать зверя. Их усилия не пропали даром, из кустов выскочили два кабана, испуганно огляделись и двинулись по направлению к Дону. Первый кабан отличался огромными размерами. Его могучая горбатая холка вздрагивала при движении, здоровенные клыки готовы были распороть брюхо каждому, кто встанет на его пути. Краснощеков, первым заметивший секачей, привстал в седле и, тщательно прицелившись, выстрелил. Кабан-гигант рухнул на задние ноги и, зло визжа, продолжал движение, волоча за собой отбитый зад. Подскочившие к раненому секачу Логгин Бабаранщиков и Андрей Лопатин короткими пиками добили его. Тут же подогнали лошадь с санями и погрузили трофей.
Охота продолжалась еще три часа. Ватага Краснощекова добыла еще кабана, волка, семь лисиц, десяток зайцев. Успешно охотилась и группа Фролова. К середине дня, когда тусклое зимнее солнце поднялось над притихшей, по-зимнему придавленной поймой, и смутно блистало сквозь мохнатые тучи, охотники стали съезжаться в условное место. На широких санях везли охотничьи трофеи. Усталые казаки с явным удовольствием приняли приглашение Краснощекова поехать к нему в курень и отпраздновать светлое Рождество Христово.
За праздничным столом в курене Ивана Краснощекова собралась именитая компания. Здесь чинно и весело сидели старшины Данила Ефремов, Андрей Лопатин, Иван Фролов, многие казаки – друзья хозяина. Здесь уже все было готово для пира. За столами прислуживали черкешенки и татарки, взятые в свое время в полон, но уже ставшие своими в семье Краснощекова. Жена Ивана Анна руководила расстановкой блюд. Когда по кубкам разлили тройной касильчатый мед, встал хозяин и провозгласил:
- Здравствуй, государь император Петр Алексеевич в кременной Москве и славном Питере, а мы донские казаки на тихом Дону!
- Любо! Любо! – дружно заревели казаки, с преогромным удовольствием осушая серебряные кубки. Расторопные татарки подали горячие пироги с рубленным мясом и перепелками, разварную филейную говядину, студень, языки, приправленные солеными огурцами, различные блюда из поросят, гусей и индеек, поданные на красивых серебряных подносах.
Снова наполнили кубки янтарным медом, снова поднялся Краснощеков и с гордостью возгласил:
- Здравствуй войско Донское, с верху до низу и с низу до верху!” Казаки всколыхнулись, потянулись кубками друг к другу;
- Выпьем за наш славный Дон! За казаков – защитников порубежья великой России”. К Ивану подошла жена, что-то шепнула на ухо. Он утвердительно кивнул головой, и тут же слуги внесли на огромном подносе средних размеров свинью в разваре, благоухающую соблазнительными запахами.
- За здоровье нашего войскового атамана Василья Фроловича Фролова выпьемте, казаки! – предложил Данила Ефремов. Утвердительный рев веселой кампании был ему ответом. Краснощеков повернулся к сидевшему рядом Андрею Лопатину, близкому человеку войскового атамана, тихо спросил:
- Как здоровьице Василья Фроловича? Слыхал, гутарили казаки, что болен он нынче.
- Болен и тяжко! – оторвался от еды Андрей. – Опаску имею, что вряд ли зиму переживет. Чую, нового войскового атамана вскорости выбирать предстоит, прости господи!” Оба замолчали, удрученные.
Подали горячие щи, похлебку из курицы, прочие деликатесы. Снова наполнили кубки, выпили за здоровье хозяина, славного воина Ивана Матвеевича. Краснощеков встал и поклонился собранию, благодаря за добрые слова. Кампания уже заметно повеселела, казаки, оживленно жестикулируя, рассказывали каждый о своем: о перипетиях недавней охоты, о прошлогодних схватках с горцами в далеком Дагестане, о схватке Матвеича с Овчаром.
Встал розощекий и веселый Барабанщиков. Громко заговорил:
- Атаманы молодцы! Разве могеть быть казацкая гулянка без песен, кои ишшо наши предки, отцы, деды, прадеды певали!?
- Запевай, Логгин! – одобрительно зашумовали казаки. Барабанщиков, отхлебнув из кубка маленький глоток меду и сильным приятным голосом начал:
Как ты батюшка, славный тихий Дон,
Ты кормилец наш Дон Иванович!
Мощный хор казачьих голосов с душой включился, и песня, просторная и вольная поплыла по куреню, проникая далеко окрест:
Про тебя лежит слава добрая.
Слава добрая речь хорошая.
Как бывало ты все быстёр бежишь
Ты быстёр бежишь все чистехонек…
… Не одну еще песню “сыграли” казаки, не раз помянули они своих донских героев и разошлись ночью по своим куреням, чтобы наутро встретиться на скачках.
Солнце уже золотило сверкающие кресты Воскресенского собора, когда казаки группами и в одиночку потянулись на обширное займище, привольно раскинувшееся сразу же за собором.
Морозило. Легкий ветерок обжигал лица казаков, кучковавшихся у жарко пылавших костров. Поодаль на открытом месте стояла, видная со всех сторон, большая куча сухого камыша – мишень, около которой вскорости должна была закипеть захватывающая игра удали и ловкости. Казаки ждали старшин. Наконец Краснощеков, Ефремов, Лопатин и другие старшины подъехали к огромному костру, пылавшему на краю поля. Увидев их, казаки начали собираться в одно место, поближе к старшинам.
Когда все собрались, Логгин Барабанщиков поджег кучу. Началась гульба. Данила Ефремов, разогнав своего коня, лихо перемахнул через пылавший костер, только искры поднялись в голубое небо от чиркнувших по костру ног ефремовского скакуна. Следом один за другим скорой рысью летели молодые казаки, ловко преодолевая бушующее пламя костра.
Наконец костер догорел, и возбужденные казаки собрались на краю поля, готовясь к престижной скачке по прямой. Логгин Барабанщиков, горя желанием взять первый приз, бодро тронул коня и влился в группу всадников, где распоряжался Андрей Лопатин; его высокий голос был слышен далеко окрест:
- Вон до тех деревцов, чо у Василева Ерика полторы версты будет, да стоко же обратно. Кто быстрей проскачет энтот путь, тому сбруя конская в награду. Кто прийдеть вторым, аль третьим, тому, стал быть, тоже награда будет. Становись в линию!”
Лопатин подождал, пока всадники подравняются, потом поднял пистолет и нажал на спусковой крючок. Грохнул выстрел, конники, сломав строй, резко ринулись вперед. На мгновение снежная пелена скрыла всадников, потом стало видно, что вперед вырвался казак на рыжем коне в синем чекмене и в красной шапке.
- Кто таков? – удивленно спросил Краснощеков Лопатина.
- Кто ево знает! – пожал плечами Андрей, - Малолеток какой-то!
- То, кажись, Самойла Иванов! – откликнулся стоявший рядом Иван Фролов. – Казака Петра Иванова из Середней станицы сын”.
- Ловок, чертяка! – довольно отозвался Краснощеков. – Поглядим, чё будет”.
Конники тем временем доскакали до Василева ерика, развернулись и лавой неслись назад. Впереди, взметывая снежную пыль, по-прежнему шел Самойла Иванов. Чуток сзади легко скакал Логгин Барабанщиков. Он расчетливо вел коня, держась в выгодной позиции за спиной малоопытного Самойлы, явно готовясь внезапно “стрельнуть” из-за спины. Так оно и произошло: в конце дистанции, дав волю коню, Барабанщиков на полкорпуса опередил вконец расстроенного Самойлу. Рев восторга покрыл равнину… Когда победителям вручали награды Самойла не удержался и пустил слезу:
- Повезло вам, дядя Логгин, ишшо малость и не догнать бы вам меня!
- Бери трофей, малец, и радуйся! – беззлобно отозвался Барабанщиков.
– Ишшо малость и тебя обошел бы Петро Безроднов из Рыковских станиц. А там на хвосте сидел Ванька Петров из Дурновской станицы. Та что ты вообче мог остаться без трофея! Не заносись, а учись у старших”, - назидательно закончил Барабанщиков.
Подъехал Краснощеков, дружески потрепал Логгина по плечу, улыбчиво сказал: “Молодец, Логгин! Видать, не ушла из тебя сила, чертяка! А говорил: немочно!”
А Лопатин тем временем начал следующее состязание. На землю бросили две бурки, на них – плети и монеты.
- Кто, стал быть, на скаку подымить плеть, али монету, тому они и достанутца, - объявил Лопатин. И начались захода. Один за другим сновали казаки на лошадях мимо бурок; кому везло, а кто под разочарованный вздох толпы проносился ни с чем. Наконец все монеты и плети нашли своих новых хозяев. Краснощеков объявил новое состязание. По его знаку на столб, вкопанный еще позавчера, прибили деревянный круг с красной точкой посредине.
- Кто попадет в круг – тому награда: стремена, а кто, изловчаясь, вгонит пулю в красненькую середку, тому – серебряный кубок, что прислал сюда атаман наш войсковой Василий Фролович Фролов! – громко прокричал Лопатин. Казаки, отличавшиеся меткостью в стрельбе, придвинулись к Андрею.
Первым стрелял Фрол Татаринов из Скородумовской станицы. Тщательно прицелившись, он резко нажал на спуск. Едкий дым на мгновение заволок мишень, а когда он рассеялся, несколько казаков бросились к щиту.
- Мимо! – объявил Лопатин. Толпа неодобрительно загудела.
- Скородумы они и есть скородумы! – весело выкрикнул Степан Ведерников из Павловской станицы. – Хто ж так резко дергает за спуск. Нежней надоть!
- Вот ты и покажь, как надобно! – обиделся Татаринов.
- Можно! – спокойно согласился Степан и уверенно выдвинулся на линию стрельбы. Он долго целился, потом мягко спустил курок и вместе с казаками побежал к цели.
- Ого, неплохо! – выдохнул запыхавшийся Барабанщиков, - Почти што в середку!
Потом стреляли Аким Капацинов из Средней станицы, Степан Седоков из Средней Рыковской станицы и Матвей Чирсков из Дурновской станицы. Стреляли и другие казаки, но не могли превзойти меткостью Степана Ведерникова. Тогда Логгин Барабанщиков подтолкнул Краснощекова:
- Матвеич! Покажь, как надобно стрелять! – Иван, давно готовый к стрельбе, спокойно вышел к линии огня. Вскинул ружье, прицелился. Над полем повисла неестественная тишина. Барабанщиков аж рот приоткрыл, чтоб лучше слышать. Грянул выстрел, и Логгин первым рванулся к щиту, за ним – толпа казаков. Краснощеков остался на месте. Улыбаясь в усы, он повернул ружье стволом вверх, продул его.
- Точно в середку! – крикнул радостный Барабанщиков, словно это он сделал этот меткий выстрел. Гвалт поздравлений заколыхался вокруг Ивана.
- Можно и лучшей! – спокойно обронил он. Все удивленно замолкли.
- Куда уж лучшей, Матвеич? – растерянно отозвался Барабанщиков.
- Ставь копейку ребром, поглядишь как можно лучшей! – распорядился Краснощеков. Догадливый Логгин вынул нож, проковырял в бревне щель и вставил туда монету. Краснощеков, уже перезарядивший ружье, подошел к бревну, посмотрел на монету и отошел на тридцать шагов. Тут же сам первый бросился к столбу: монета, вдавленная в дерево, боком торчала из него. Краснощеков отошел от бревна, давая возможность казакам оценить его меткость…
… Уже вечерело, когда донцы расходились по теплым куреням. Под ясными зимними звездами на морозном ветру душевно лилась незамысловатая мелодия старинной казачьей песни о Ермаке…
Весной 1723 года, промаявшись несколько месяцев, от тяжкой болезни умер войсковой атаман Василий Фролов. Сын знаменитого любимца Петра Великого Фрола Минаева, он получил знаки атаманского достоинства в 1715 году. Но, видно, чем-то не угодил Василий Фролович донским казакам, что скинули его они с атаманства год спустя. Обиженный Фролов положил знаки атаманского достоинства, даже не поздравив своего преемника Максима Кумшацкого. Однако на следующий год Василий Фролов, под большим нажимом правительства, был вновь избран атаманом. В конце февраля 1718 года царь Петр, помня о заслугах отца Василия Фрола Минаича, прислал на Дон грамоту – подпорку атаману. В ней государь “повелел быть Фролову, по выбору всего войска, войсковым атаманом, впредь до указу”. Заворчали казаки: опять государь вмешивается в донские дела, ибо испокон веку донцы вольно выбирали своих атаманов, не испрашивая на это разрешение царей. Но те времена безвозвратно канули в Лету. Новые воды несет батюшка Дон, новые веяния пришли на Донскую землю вместе с государевыми войсками. Уже после подавления булавинского восстания царь Петр начал наступление на былые вольности казаков. Он стал утверждать войсковых атаманов, которых еще формально продолжал избирать казачий круг в Черкасске. Покорные слуги нужны были государю на вольном Дону, таковым и был войсковой атаман Василий Фролов, царство ему небесное!
... Майским солнечным днем 1723 года в Черкасске собрался войсковой круг. Оповещенные войсковыми грамотами, сюда стекались казаки из многих станиц Дона. Черкасский майдан – небольшая площадь у Воскресенского собора – был до самой городской стены заполнен казаками. Светлый день радовал души. Под лучами теплого весеннего солнца ослепительно сверкали все девять позолоченных крестов Воскресенского собора. Гул тысяч возбужденных голосов перекрывал и гомон птиц и грозный шелест весеннего половодья. Около центрального входа в собор стоял тяжелый дубовый стол, покрытый каймой, на нем лежали пернач и насека – знаки атаманского достоинства. Еще недавно их сжимали цепкие руки Василия Фролова, кому-то теперь достанутся… У стола в торжественной позе стоял есаул Петр Рамазанов с белым знаменем, дарованным недавно войску Донскому царем Петром за подвиги казаков в свейской войне. Ветерок шевелил тяжелое полотнище знамени, иногда разворачивая его вовсю ширь. И тогда на нем был виден вышитый умелыми руками московских мастериц большой государственный герб, окруженный маленькими гербами царств и княжеств Российской империи. Ниже полукругом располагались пальмовые и масличные ветви. “Верным подданным Войску Донскому за оказанную их во время войны со шведами службу и для учиненного с короною шведского вечного мира”, - было начертано на знамени.
- А ну помолчи, атаманы молодцы! – крепкозвучным голосом закричал старшина Лопатин. Казаки, шикая друг на друга, постепенно угомонились. Лопатин продолжал: “Схоронили мы намедни доброй памяти войскового атамана нашего Василья Фроловича, и ноне предстоит нам, поразмыслив, выбрать нового атамана. Что гутарить станете, казаки?
Донцы сразу зашушукались, заговорили друг с другом. Мелькали в гомоне имена Краснощекова, Ефремова, Лопатина. Но вот слово взял Логгин Барабанщиков. Своим громким и приятным голосом он сказал:
- А што тут кумекать! Один у нас вож и атаман, который давно уж водит нас из боя в бой, коему нет равных на Дону в удальстве и силе. Шутка ль, самого непобедимого Овчара сразил! Кумеваете, кого разумею?
- Краснощекова хотим атаманом! – закричали казаки, стоявшие невдалеке от Барабанщикова. И вот уже вся масса казаков восторженно ревела:
- Краснощекова атаманом! Насеку и пернач ему! Слава атаману Краснощекова!
- Любо ль вам, казаки, выбрать атаманом войсковым Ивана Матвеича Краснощекова? Минуту висело молчание, потом, словно горный обвал, грянуло громоподобное казачье “Любо!” Лопатин подошел к столу, снял с камки ореховую насеку и пернач и с полупоклоном подал Краснощекову:
- Прими атаман!
Иван, заметно взволнованный столь высокой честью, оказанной ему казаками, взял своими большущими руками знаки атаманского достоинства, поклонился собранию:
- Спасибо за честь великую, казаки! Спасибо, что сподобили командовать столь славным и храбрым войском!
- Слава атаману Краснощекову! – неумолчно гремело вокруг. Солнце пекло сильней и сильней, разгорался славный денек…
Месяц спустя, легковая станица с Дона прибыла в Санкт-Петербург. Атаман станицы сообщил в Военную коллегию, что новым войсковым атаманом донцы избрали Ивана Матвеевича Краснощекова. В тот же день об этом доложили императору.
- Зело храбр и силен полковник Краснощеков, знаю его давно, - сказал Петр Меншикову. – Но не его это доля – войсковым атаманом быть, он нужен мне на полях сражений. Опасаюсь, Данилыч, закиснет бравый полковник в атаманском кресле сидючи.
- Одно другому не мешает! – растерянно пожал плечами Меншиков.
- Мешает, Алексашка, мешает! – живо отозвался Петр.
- Мин херц, кого ж войсковым атаманом на Дон велишь назначить? – спросил Меншиков.
- Андрея Лопатина! – коротко бросил Петр. – Готовь грамоту на Дон.
… Обиженный Краснощеков с отрядом казаков ушел на Кубанскую линию, в пекло боев и сражений, поклявшись больше никогда не принимать знаков атаманского достоинства.
- Мой удел служить родине саблей на поле боя. Тем и буду полезен краю родному и матушке России”. И слово свое сдержал…
Михаил Астапенко, историк, член Союза писателей России.