Вы когда-нибудь теряли своих близких? Тех, самых родных. Без которых город, где они жили,- становится пустым и холодным. И больше не зовет к себе...
Так сказала одна из моих клиенток. Милая женщина с бледным, даже пепельным, отечным лицом и полными боли глазами.
"Нюта с трудом приоткрыла глаза. Неяркий свет настольной лампы порождал огромные тени, но все-таки немного очерчивал и предметы в комнате. Они приближались, как старые знакомые с унылыми лицами, все теснее окружая Нюту со всех сторон, и она быстро закрыла глаза.
Все майя! Все майя! – вертелось у нее в голове. - Все кажется таким ощутимым, таким реальным, а на самом деле этого и нет ничего. Что меня окружает здесь на самом деле? Плотные флюоресцирующие вещества? Какие-то потоки неясных разноцветных энергий, вспыхивающие присутствием и тут же исчезающие в небытие или оживающие на другой стороне галактики удивительными сгустками чего-то?
Здесь, за закрытыми глазами, внутри себя, Нюте было спокойней. Пожалуй, она сама для себя была единственной реальной реальностью. Смешно. Реальная реальность, - она проговорила про себя и тут же спохватилась, что опять повторяет слова. Нехорошо это, наверное.
В последний раз, когда она вынырнула, - встретила участливый и какой-то обеспокоенный взгляд мужа. Он - то гладил ее по голове, то просто держал иногда за руку. Не отбирал пирожные и конфеты, которые Нюта поглощала в неимоверных количествах. Поглощала и ужасалась. Неужели это все ем я? С моим повышенным сахаром? С моей поджелудочной и печенью? Кошмар! И ела опять.
Опять закрывала глаза. Любой свет ей казался острым, бритвой режущим пространство на отдельные предметы, вещи. Это раздражало. Пугало. Пугала изрезанная реальность. Своей простотой, привычностью.
Мой ребенок нуждается в утешении, - твердила она себе и шла с полуприкрытыми глазами на поиски сладкого.
Иногда глаза распахивались как-то сами по себе, и Нюта смотрела на себя в зеркало. Черная кожа. Вернее, какая-то неприятно болезненная, отёчная. Под глазами черные круги в пол-лица. В глазах ничего. Сжатые губы. Седые волосы, вдруг ставшие жирными, отвисшими патлами. Она отворачивалась.
Иногда муж брал её в свой домик. Обнимал и прятал в себя, в своё уютное тепло, в свой запах жизни и счастья. И там, в этом домике, было хорошо. Вылезать не хотелось, но она делала усилие и выбиралась из него, как-то растерянно моргала и улыбалась. Очень боялась, что, если задержится надолго – он устанет. И не пустит, не позовёт ее больше туда.
Смерть в общем-то страшная штука, - размышляла Нюта. - Как большой уродливый ключ она открывает дверь куда? В никуда? Что там?
Когда в голове напечатанным, как в старой советской телеграмме, текстом, острыми, черными буквами писалось «вот и папа умер» - у Нюты начиналось трястись лицо и ей становилось страшно от самой себя. Она боялась за мужа и дочку. Было больно пугать их, но и сделать ничего было нельзя.
Каким-то неимоверным усилием изнутри, она останавливала эту тряску, отодвигала куда-то телеграмму с черными буквами и честно старалась сделать вид, что у нее все нормально. Что она сидит в кресле, смотрит телевизор, что-то даже говорит и даже реагирует на все, что там происходит. А вовсе в этот момент не летит в пропасть под названием «никогда».
Никогда, никогда. Никогда я больше не увижу его. Никогда не прижмусь к нему и не почувствую его преувеличенно сильное объятие. Словно им одним он и мог мне что-то сказать. Дурацких шуток его не услышу, и сама не смогу за него придумать, потому что мне это и в голову не придет никогда. Никогда. Никогда не увижу больше его руки. Как он сидит в своей привычной позе, нога на ногу и выпрямленная рука с сигаретой на колене.
Это было красиво. Старый, покрасневший нос, клоки седых волос. А руки оставались молодыми, сильными.
Тот день, когда они с мужем примчались в реанимацию, в крошечной провинциальной больничке, в памяти остался глыбой льда. Холодно, все время холодно. Нюта все время мерзла. Когда утром спокойно готовила завтрак и уже знала, что поедет к нему, несмотря ни на что. Когда отрешенно сидела за столом. И сказала своим: Поеду.
И муж, молча, тоже начал собираться.
Какой-то пронзительно светлый и холодный день. Как в сказке про Снежную королеву. Она, Нюта, как мальчик Кай попала в холодную страну.
Где не ходят люди и не ездят машины. Все застыло вокруг. Замерло.
Если бы не муж, ее бы конечно не пустили в реанимацию. Она так растерялась, что удивилась сама себе. Но муж упросил врача, и она кинулась одевать на себя какие-то древние, выстиранные матерчатые бахилы. Именно тогда вдруг руки затряслись в первый раз и врач отвернулся. Огромный колпак и огромный халат словно спрятали Нюту, и она почувствовала себя человеком-невидимкой, исчезнувшей в белизне и холоде реанимационной палаты.
Папа лежал такой маленький, вытянувшийся и отстраненный. Все его тело было утыкано какими-то проводами. Они тянулись от него к аппаратам. Шланги толстые тоже тянулись к аппаратам, а тонкие от рук – к капельнице.
Сначала на Нюту напала паника, - как же к нему подойти? Вдруг я что-нибудь задену? Наврежу ему?
И только рука, лежащая сверху на простыне, показалась ей доступной. Она опустилась прямо на пол и лицом уткнулась в эту родную руку. Она была теплая, еще очень живая и Нюта целовала ее и твердила: Папа, папа, я люблю тебя, я здесь, я люблю тебя!
На губах так и остался вкус его еще теплой кожи, чуть соленой от ее слёз.
Страшный, отчаянно ледяной и отчаянно длинный солнечный день.
Плакала она за следующие двадцать дней много. Все хотелось говорить о нем, рассказывать, говорить о болезни. Но в определенные мгновения Нюта себя останавливала. Что-то шептало ей изнутри, - не превращай жизнь семьи в кошмар. И надо было заставить себя готовиться к новому году, что-то шить, что-то украшать. Она старательно занимала себя и отвлекала себя суетой и видела внимательный взгляд мужа, да и сама понимала, что –Ну не совсем она выглядит адекватной.
И Новый год встретили. И вроде даже хорошо, тепло, и гостей позвали.
Нюта все ловила себя на том, что не верит, что папа выкарабкается. Наверное, из-за последней встречи.
Они стояли с отцом у окна, и он как-то страшно сказал, что незачем ему больше жить. Это было так.. просто. И за этими словами не было старческой бравады. За ними была действительно какая-то пустота. Как обрыв, на краю которого они стояли. Нюта обняла его тогда. Она помнила, как обняла его. Маленького, худенького старика, который передумал жить. Свела все к шутке. Но бодрые слова в тот момент, у окна, прозвучали, как режущие слух фальшивые ноты. И она замолчала, оборвала себя и просто попросила, - поживи еще, мне это очень нужно. Ты мне очень нужен!
И он вдруг хохотнул: Ну нужен, так поживу. – и отвернулся. Пошел.
Нюта вспоминала, что тогда все никак не могла уйти от него. Проводила его до магазина. Он хотел в магазин, а она все не уходила. То поправляла ему шапку, то прикрывала огонек зажигалки, когда он пытался закурить. Она видела, что он ждал, когда она уйдет уже. А она все хотела еще раз его обнять, все говорила что-то и заглядывала в водянистые глаза.
Потом пожалела его. И пошла. Отошла на тридцать метров, оглянулась – он все еще стоял со своей не по росту большой палкой, переминался с ноги на ногу. И на лице его было только отчаяние от своей немощи. Еще бы, «первый парень на деревне», такой шустрый, такой быстрый… Уже будучи очень немолодым, он двигался стремительно и легко. И вот растоптанное старостью мужское начало заставляло его топтаться беспомощно на месте, прежде чем зайти туда, в магазин, к людям.
И Нюта ушла, не стала смущать его больше. Хотя уходить ей не хотелось. Сердце сжало тоской и в голове прозвучала пустота «Это последний раз. Ты больше его не увидишь.»
Встреча оказалась последней.
У Нюты защипало в носу и опять налились слезами глаза.
Когда они с мужем поехали в реанимацию во второй раз, Нюта забрала из дома все конфеты, подаренные друзьями на Новый год и поставила пакет перед врачом. Ее пустили.
В этот раз она потихоньку обошла кровать отца и зашла с другой стороны, свободной от аппаратных проводов и шлангов. Тело стало другим. Безжизненным и пустым. Нюта погладила папу по руке, а потом долго гладила его отросшие волосы. Они были белые и мягкие. Один глаз, страшный и неподвижный, с огромным зрачком, смотрел на Нюту. Она подвигалась осторожно и попыталась понять: может быть этот открытый одинокий глаз ее видит?
Но глаз смотрел пустотой и страшным приговором. «Вот что вы со мной сделали! – кричал Нюте этот глаз и она ушла. Он долго заслонял ей весь мир – черной пропастью в никуда.
И с этого дня она стала ждать, когда все закончится. Ей было стыдно, что она не верит, не надеется ни на что. И Нюта пошла в церковь. Купила самых толстых свечек. Она никогда так раньше не делала, но теперь ей так захотелось. Сначала поставила свечу бабушке «за упокой». Стояла, плакала и просила бабушку простить сына. Умоляла простить его, не обрекать на муки. Рассказывала, как это страшно и объясняла, что ни одна обида не стоит таких мук.
Потом пошла к иконе Божьей Матери, зажгла свечу и долго смотрела на нее. О чем просить? О чем умолять? О здравии? Весь реализм Нюты сопротивлялся и говорил ей, что это невозможно. Здравие. Тогда, о чем?
И Нюта стала просить Б-га простить ее папу. И сделать так, чтобы папе было хорошо. Если ему будет хорошо жить – дай жизнь! Если ему будет плохо жить – дай умереть, не мучай его, пожалуйста! Он, в общем, не плохой человек. Что, он больше всех грешил? Ведь нет… Не мучай его…! Может сгорят его грехи в муках, а может и нет? Да и какой его самый главный в жизни грех? Нюта долго стояла, плакала, думала… Смотрела на нарисованную мадонну и спрашивала себя – зачем я здесь? А где? Где я могу к нему обратиться? И умолять его и лить слезы градом?
Дома? Но дом, это семья. Это мои любимые. Зачем им страдать, видя мое отчаяние? А этот дом, где я стою сейчас, и создан для молитвы. Так почему не здесь?
Нюта вдруг ясно поняла, что дело не в том, что отец отдал бабушку умирать в дом престарелых. И грех его не в поступке. А там, в самом начале поступка. В безразличии - "что воля - что неволя - все одно" ...
Прости ему, прошу тебя, прости даже это! То, что было причиной горя и разлада в его жизни…
Нюта вдруг перестала плакать. Слезы внезапно высохли. Небесное покрывало, которое незримо витало над ней, опустилось на плечи. Укрыло, утешило, уняло душевную боль. И Нюта ушла.