Не стоит излишне мистифицировать простые вещи. В этом и кроется главная опасность видения дневника: вы начинаете преувеличивать, становитесь чрезмерно подозрительным и неизбежно искажаете правду.
Жан-Поль Сартр
Изувечено вечное. Мало кто вспоминает о существовании шапок и перчаток. Каждый раз открываем эти вещи по-новому с наступлением холодов. И забываем, что идет пар изо рта. Это восхищает так же, как пролетающий самолет. Вот я снова пью дурной кофе и думаю о том, что... Вообще я много думаю. В последнее время мысли всё лучше и лучше в голове. А наружу они как-то вовсе не выливаются. Как только они попадают на свежий воздух, тут же становится разломанными, тусклыми, не доходящими для других в волю слабости изложения. А думаю я о том, как тяжело в литературе воспринимается женский образ автора. Женщина может мыслить только хаотично, неясно, примитивно. О чём может думать женщина? О неразделенной любви? О разделенной любви? О ребенке? Об ужине? О своих нетакихкакувсех увлечениях? А вот мужчина... Его мысли глубоки, интересны, интеллектуально аргументированы, даже если мало понятны. Поэтому я и думаю о том, что монологи женщины не воспринимаются у читателя всерьез и быстро теряют свою весомость. Дальше повествование и рассуждение пойдет от мужского лица.
На улице после полудня только дети и старики. От этих возрастных контрастов философствуешь о том, что ты, по сути, находишься в периоде расцвета молодости. Но почему тогда в своей экзистенции ощущаешь себя увядшим? То ли это застойно затерявшаяся мысль из Сартра, то ли влияние воли Ницше вагнеровского периода. И всё чаще и чаще язвенно вталкиваешь в себя мысль о том, достоин ли ты писать? Отрицая свою уникальность, человек уподобляется рыбьему течению, ergo, его возможно существующий талант навсегда остается погребенным в сомнениях. А ведь есть тысячи людей, пишущих в стократ лучше меня. Иногда бывает, что хочешь сесть и написать о чём-то, но останавливаешься: «Не-е-е-е-т, твой плод ещё недостаточно созрел, чтобы низвергнутся в печатные плевки. Копи, трепи, откладывай».
Прогуливаясь, в поисках каштанов, которые на меня имеют свойства тенденциозных минеральных камней, придающих силу, я услышал как осина на ветру трещит камином. Это был тот самый звук. И снова я понимал, что вся эта лучшая пора осени канет в Лету, к Аиду, в моей памяти. Почему-то именно это время с такой завидной частотой забывается. Пока всё (простите за эту пошлость) красное, желтое и оранжевое, и трещит, как камин. Чтобы избежать этого звона (по ком звонит колокол?) протоптанной банальности, заменю-ка я эти эпитеты на более оригинальные. Клубнично-кровавый, пузо горихвостки и медово-ореховый. Вышло так себе, но я не писатель.
Почему стало так тянуть к детям? Я люблю останавливаться у детских площадок, слушать о чем говорят играющие дети, как называют друг друга, как сидят, как бегают, чего хотят. Так я ловлю микроволны напоминая о собственном детстве. Они и не вспомнят, о чем думали в этот момент. Одинокий мальчик лезет вверх по мокрой горке, скатываясь вниз. Похоже ли это на метафору? Однозначно. Дети зовут друг друга гулять, крича в окна. Они реже забывают о шапках, потому что носят их чаще. Мимолетно увиденный образ, знакомый образ маленького друга, который сейчас уже вовсе не маленький. Который сейчас душевно очень далеко от меня. А ты всё ещё сохраняешь внутри это обжигающе-теплое воспоминание эпохи барокко (кажемости) своей жизни, и вот так, пульсирующее, отдается это чувство в сердце. Кажется, будто проводя время с детьми, я смогу узнать ответ на какой- то волнующий меня сейчас вопрос. «Но я знаю, что ничего не знаю». И мне снятся фразы из книг, снятся сиамские близнецы, снятся красные попугаи, антикварные магазины и чужие страны.
А пар идет изо рта. Формулировать мысли - тяжело. Хочется хоть немножко разговаривать. И претит быт, от выходного к выходному. На улицах выросли грибы.
«We look brave,»- said Frog
«Yes, but are we?»
asked Toad