В рамках персональной выставки "Геометрия пространства" Евгения Орлова, которая проходила с 17 мая по 26 июня 2022 года в стенах Музея искусства Санкт-Петербурга XX - XXI веков, мы побеседовали с художником и посетили его мастерскую.
Вы художник, хорошо знакомый с иконописными традициями. В 1980-х годах вы занимались росписями церквей в Псковской области. Как знакомство с церковными живописными традициями повлияло на ваше творчество?
Искусство, не только в России, но и во всем мире, вышло из религиозной традиции. Неважно, иконы или росписи – стояли у истоков. Поэтому религиозное искусство очень органично. Но если вы знаете историю искусства, то первые портреты на Руси - парсуны – это та же самая икона. Собственно говоря, раньше изображения были частью храмового пространства, и иконопись, например, родилась из стремления приблизиться к образу, более камерно с ним взаимодействовать. До определенного момента, к примеру, в храме на алтаре не было образов, были только стенные росписи.
Техника станковой живописи довольно похожа на иконописную. И если говорить, к примеру, об акриловых красках, то это та же самая темпера, только с акрилом проще работать. Что касается фресок, только лишь кажется, что это очень сложно. Когда ты находишься «в потоке», постепенно начинаешь делать все автоматически.
В своей речи на открытии Вашей персональной выставки в МИСП Вы упомянули особое значение иерархии ангельских чинов в ваших произведениях. Не могли бы Вы рассказать подробнее?
Это важно не столько для понимания моего творчества, сколько для понимания мира в целом. Если вы посмотрите на историю мировых религий, то увидите, что все там построено по иерархии. И если нарушается иерархичность, то или иное явление приходит к катастрофе. Сейчас мы наблюдаем подобное во всем мире: нарушение иерархии, когда люди, не готовые к тому, чтобы руководить или творить, пытаются управлять этим миром, что есть, на самом деле, деяние Божие. Но люди пытаются это делать самостоятельно. Это то, что касается глобальных вещей.
Что касается иерархичности в моем творчестве, она появляется, когда я работаю с религиозной тематикой. В моем представлении пространство требует почитания, поклонения и какого-то построения. И гораздо проще опираться на канонические вещи, тем более канон – это необязательно правила, которые ты откуда-то воспринял. Каждый художник вырабатывает на протяжении жизни своей собственный канон. Если взять современное западное искусство, то большинство художников работает на приеме – они находят свою систему и придерживаются установленных правил. Вот они выработали какой-то художественный прием для себя и так всю жизнь это и делают. Мало кто сильно видоизменяет творчество, далеко не каждый автор – это Пикассо, который от рисовальщика эволюционировал в создателя глобального живописного эксперимента.
А какие изменения были в Вашем творческом пути?
Я прошел весь путь, который прошло современное искусство с середины XIX по XX век. Начиная со штудийного рисования, затем импрессионизма, экспрессионизма, дальше, дальше, дальше. И, собственно говоря, я пришел к религиозному искусству только позднее, это произошло органично.
Рассматривая Ваши работы, невозможно не вспомнить о космизме. Он представляет очень многогранное явление: это и эстетические, и научно-футурологические концепции, и эзотерика, и оккультные системы. А что именно Вы как художник космизма вкладываете в это понятие?
Равнозначность микро- и макрокосмоса. Человек развивается по законам Вселенной, и эти законы на него влияют ровно так же, как и он влияет на них. Если взглянуть глубже в индуизм и буддизм, то это хорошо видно, но вот концепция космизма разработана русскими философами. Вообще, космизм – это явление чисто русское. На Западе не воспринимают его в качестве глобальной мировой философии. На Западе космизм не считается глобальной мировой философией, а считается явлением скорее не очень серьезным и не способным к развитию. Хотя развитие русского космизма говорит об обратном.
Если рассматривать космизм в изобразительном искусстве, то мы увидим совершенно разных художников-реформаторов, включая Кандинского, Малевича. Про последнего, кстати, есть изречение, что все его художественные задачи были «из космоса и для космоса». В творчестве Кандинского малозаметно, что он религиозен, однако в ранних его картинах можно встретить примитивно экспрессивные образы святых, например, Георгии, исполненные примитивистски и экспрессивно. Потом его искусство трансформировалось и сейчас его считают родоначальником абстракционизма, однако сам он позднее отказался от этой терминологии, заявив, что абстрактного искусства быть не может – человек не в состоянии создать ничего абстрактного.
Пространственные построения в вашей живописи отличаются математической точностью – практически к каждому произведению можно подобрать геометрическую формулу. Это продуманный элемент или результат интуитивного творческого процесса?
Продуманно-интуитивный. Все-таки юношеские увлечения и учеба в физико-математической школе не прошли даром. На самом деле, наиболее абстрактный вид человеческой деятельности – это математика, как не покажется парадоксальным. В ней все довольно условно: к чему стремится число – к бесконечности или к пределу? Или предел к чему стремится – к нулю или бесконечности?
Может показаться, что художники, которые занимаются геометрическим искусством – это постоянно размышляющие и все просчитывающие художники. Ничего подобного. Возьмите очень многих геометристов, начиная от Мондриана, Ротко, и увидите – по сути это очень интуитивное искусство, несмотря на линии и квадратики.
Интересно, что в их творчестве, как и в вашем, есть связь между математическим и философским, религиозным и порой изотерическим, например, как у Мондриана.
Знаете, я думаю, что все эти вещи близки друг к другу. Не зря, например, открытия в изобразительном искусстве были предтечами открытий в науке. Физико-геометрические структуры зачастую появляются, когда интуиция начинает опережать разум.
Существует такое понятие как «сакральная геометрия» – взаимосвязи между мистическим опытом и математическими соотношениями находили как представители христианства, так и ислама, буддизма, различных древних культур. Ориентировались ли вы на религиозные или философские трактаты о числах, создавая концепцию «геометрии пространства»?
Вы знаете, я человек читающий. В свое время я изучил много книг, ходил на различные семинары и лекции, где ученые-философы рассказывали о сотворении мира, о древних культурах, например, о Древнем Египте и Древней Греции. На самом деле, мы еще не вышли из греко-римской цивилизации – это основа нашей жизни. Просто иногда мы забываем об этом, потому что Греция сейчас выглядит иначе – во всех отношениях. Та же демократия – греческое изобретение, причем построенное на столпах рабовладельческого строя. Ведь граждане не занимались физическим трудом, поэтому у них было много времени, единственное, что его отнимало, была война. Видите, это парадокс, когда говорят о демократии - это значит форма правления народа. Но рядом с этим народом в Древней Греции были и другие народы, которые на них трудились – никакой демократии не было. И, как ни парадоксально, все демократии в Греции заканчивались тиранией.
А восточная философия и религия как-то повлияли на ваше мировоззрение и творчество?
Знаете, Россия всегда находилась на перепутье, и ты в любом случае сталкиваешься с восточными культурами. Это глубокие взаимосвязи, понимание которых необходимо думающему человеку. В восточном искусстве присутствует математически выверенная изобразительная гармония. Например, древнеегипетские пирамиды сориентированы по звездам так, будто при их строительстве использовались точнейшие приборы, которые не доступны полностью и современному человеку.
На самом деле, я никогда не стремился что-то целенаправленно выискивать и читать. Каждая книга приходила в нужное время сама по себе. Я люблю делать себе подарок на персональные выставки в виде случайно подобранной книги. Например, когда проходила моя предыдущая персональная выставка в Петрозаводске, я зашел в книжный магазин и приобрел издание «Великого китайского канона». Там такая математика, такие числа – красота просто.
В одном из своих интервью вы упомянули, что очень любите путешествия и считаете себя «духовным передвижником». Какие есть у Вас излюбленные места?
Мне ближе всего, наверное, русский Север. Там есть все, начиная от раннего христианства, язычества до собственно русского космизма. И с ним также связаны проявления русского исихазма – это наши великие подвижники – Сергий Радонежский, Александр Свирский, Нил Сорский.
У меня друг был, русский философ Линник Юрий Владимирович. Он жил в Карелии и преподавал в Петрозаводском университете. У него есть своя система философских координат, которая идет от Востока, от русского космизма, от Николая Константиновича Рериха, от Блаватской. Он был очень интересным человеком, увлекающимся, думающим. Его завлекало все – и математика, и физика, но это не мешало ему оставаться философом-интуитивистом. Вся его квартира была заполнена книжными полками. Это была роскошная домашняя библиотека, в которой книги соседствовали с картинами художников-космистов из группы «Амаравелла».
На Севере я познакомился и со своим духовным наставником Борисом Алексеевичем Смирновым-Русецким.
И меня покорили просторы Севера конечно, пространства бесконечные, Кижи и Валаам совершенно космические, как Рерих говорил – «державы мира».
При этом интересно, что северную природу обычно характеризуют как довольно суровую. А у Вас очень-очень красочные пейзажи, очень жизнерадостные. Люди это чувствуют – выходят с экспозиции Ваших работ и говорят об оптимизме, о радости, которая от ваших работ исходит.
Я считаю, что художник – это человек, который несет определенную ответственность перед окружающим миром и людьми, потому что он выходит к зрителю и показывает ему то, что, в свою очередь, может на него повлиять. К примеру, Линник в своих работах пишет, что чем больше и глубже мастер, тем он больше себя ограничивает в системах координат, в выражении и в эмоциях. Потому что философия и большое искусство должны контролироваться.
Может быть Вы можете подробнее охарактеризовать, как это происходит?
У меня это произошло вполне органичным путем, потому что в изобразительном искусстве надо перелопатить и испортить огромное количество материала. И когда ты это делаешь на протяжении долгого времени, ты постепенно делаешь все меньше и меньше ошибок. И для этого ты ограничиваешь себя в деталях. Идеально было бы выражать себя и окружающий мир полосками – может быть даже одной. Как даосы, которые пишут на прибрежной волне. Написал ты, насладился этим, совершил творческий акт, а волна пришла и все это унесла. И мир опять чист.
В Ваших пейзажах присутствует ощущение калейдоскопа – удивительный эффект. С чем он связан?
Вы знаете, в моем детстве было очень мало игрушек.
Одним из первых открытий был детский калейдоскоп.
Можете назвать другие мотивы или оптические приемы, которые Вы регулярно используете в своей живописи?
Думаю, наиболее важным является мотив лестницы. Лестницы почти во всех моих работах есть. Этот образ связан с исихазмом. Все думают, что лестница – это подъем наверх, но, на самом деле, подниматься гораздо легче, чем спускаться вниз. И исихазм как раз про это – чем выше поднимаешься, тем больше ответственности несешь и тем тяжелее будет спускаться вниз. «Сошествие в Ад» в иконописи» тоже про это. Лестница на моих работах может быть изображена при помощи цвета, но обязательно должна присутствовать.
Еще важны отражения. Вот взгляните на картину [«На мосту»]. Видите? Наверху изображена монашеская фигура, но более важное – это ее отражение внизу. Именно нижняя фигура более духовно значима, потому что происходит «сошествие вниз». И знаете, отражение предметов всегда более светоносно. У меня всегда отражение ярче. Ну, я так вижу. Вообще считаю, что с точки зрения физики и математики, оно, наверное, так и есть.
В течение своего творческого пути как сооснователь арт-центра «Пушкинская-10» вы наблюдали изменения в художественной жизни Петербурга. Каким вы видите ее развитие за последние тридцать лет, начиная с 1990-х годов? И какой видите ее сейчас?
Все-таки как мастер я сформировался в 1970–1980-е годы благодаря встречам с художниками, учеными, философами, которые тогда меня окружали. Они повлияли на мое мировоззрение, на появление определенных увлечений, пристрастий.
Я не берусь резко судить о творчестве молодых авторов. В 1970–1980-х мы испытывали очень большой пресс, давление власти. И, может быть, это послужило толчком, к появлению многих интересных людей, которые творили в то время. Когда дается слишком много всевозможных свобод и возможностей, искусство становится несколько другим, хотя момент ограничения все же должен присутствовать. На авторе лежит большая ответственность за то, что он намалевал или натяпал. Потому что это все не просто так – вот налил краску и все. За все свои деяния придется отвечать. И за эти тоже. А может за эти еще и гораздо больше.
Пускай никто на меня не обижается, но многие работы молодых художников напоминают мне кружок «умелые руки». Не все ведь надо называть изобразительным искусством. Но нужно учитывать, что еще недостаточно времени прошло, чтобы судить о том, что делают молодые люди. На Западе, например, есть «актуальное» искусство и контепорари – они разделили эти явления.
Для своего предпоследнего проекта «Нонактуальный ландшафт» я в статье к каталогу выдвинул тезис о том, что искусство актуальным быть не может. Искусство как вид человеческой деятельности не актуально, потому, что оно всегда непонятно. Его нельзя поставить на «полку» и оно всегда неудобно. И художник неудобен. Он неудобен, когда учится, затем, когда работает. Он неудобен в семье, потому что его сложно понять. Он неудобен в быту. Какая же тут актуальность. Нет, искусство не актуально. Наиболее «неактуальное» – это поэзия. Поэт – вроде бы лентяй, и разгильдяй. Тем не менее, если бы всех этих чудаков не было, наверное, земля бы пришла к своему завершению гораздо раньше.
А кем является тогда художник?
Знаете, буддистские монахи проходят в своей жизни множество периодов. Чтобы допустить монаха к врачеванию, он сначала должен постичь многое, в том числе, изобразительное искусство. В Древней Греции – считали, что человек должен быть гармоничен. То есть сначала должна сложиться образованная гармоничная личность, а потом в силу вступают индивидуальные качества. Платон для меня – художник. Все считают его лишь философом и ученым, но рассуждения о мироздании подобны тому виду деятельности, которая именуется творчеством.
В христианстве тоже – человек создан по образу и подобию Божиему. А чем занимался Господь? Он творил. Искусство – это вид человеческой деятельности, когда человек творит свои миры или пытается, по крайней мере, для себя объяснить то, что его окружает и что он делает.
Напрашивается вопрос: как Вы относитесь к академической школе?
Академическая школа – это часть развития искусства. Без нее ничего бы не произошло: архитектура, перспектива, построения в перспективе. Хотя перспектива – это специфика человеческого зрения. Не зря, к примеру, духовное искусство тяготеет к обратной перспективе. Там немножко другие законы – выносится все с ног на голову.
И, конечно, академическое искусство. Вот приходишь в Русский музей, а там висит «Последний день Помпеи» - стоишь и думаешь: «Ну как же так?!». Хочется действительно встать на колени и сказать спасибо. Потому что без академического искусства не произошло бы того, что сделал Коро, что сделали импрессионисты, постимпрессионисты, не появился бы модернизм, авангард.
То есть ограничения не отменяют периодически необходимый бунт против них же?
Конечно. Я не могу сказать, что академизм – это какие-то жесткие ограничения.
В иконописи канон там будь здоров какой, хотя он еще и построже.
Дает почву для экспериментов?
Конечно! Любое ограничение дает почву для экспериментов. Эксперименты выходят из ограничений. Пресс давишь, давишь – сок пошел.
Беседовала Софья Кучерявенко