«Белая девочка»
Алеша бежал по ночному Скотопригоньевску, а вскоре и уже за городом – через лощину к кладбищу и монастырю - в полной темноте. Темнота эта действительно была какая-то странная, несмотря на то что было самое темное время суток – между тремя и четырьмя часами ночи. На небе не было видно ни одной звездочки, причем не совсем было понятно, что их закрывает – видимо, какая-то очень высоко поднявшаяся пленка из облаков, хотя и ее тоже не было видно. Воздух в отличие от прошлой ночи, был не сырым и свежим, а напротив тепловато-ватным и даже удушливым. Он с трудом проходил в легкие и застревал там, и чтобы выгнать его обратно наружу приходилось делать дополнительные усилия. Алеша и впрямь тяжело дышал, поминутно переходя на быструю ходьбу, но слегка отдышавшись, слова переходил на бег. А вокруг еще и странная тишина, дополнительно поражавшая своей немотой и без того потрясенную душу Алеши. Не было слышно не только птиц – это может в это время и понятно – но и обычного шебуршения, стрекотания или попискивания каких-нибудь ночных насекомых или другой любящей темное время суток живности. Такое иногда бывает за несколько минут до начала сильнейшей грозы. Внезапно падает с неба полная тишина, падает почти физически и словно придавливает землю, но только на минуту-другую, чтобы следом разорваться нестерпимыми для слуха тресками и громами. Но сейчас не было и никакой приближающейся грозы.
Алеша страшно торопился. Ему с чего-то казалось, что «он может опоздать», и это «опоздание» страшило его так, что заставляло бежать, несмотря на удушливость не располагавшего к вентилированию легких воздуха и копящуюся усталость. И неожиданно вспомнилось, как несколько лет назад он так же бежал к «прогимнастическому построению», посвященному началу учебного года. Он, только что назначенный учитель истории, должен был в самом начале построения выступить следом за директором и напутствовать гимназистов, но самым нелепым и неожиданным образом проспал. Ночью от какого-то непонятного томящего волнения практически не сомкнул глаз, а утром решил уже, готовый к выходу, чуть присесть и подремать в кресле. И заснул так, что его разбудила испуганная Lise, которая зачем-то отлучилась из дома и в полной уверенности, что Алеша уже ушел, случайно заглянула в его кабинет.
- Алеша, не может быть? – воскликнула она, и это нелепое «не может быть» как оттиск какой-то жгучей печати вылепилось в мозгу у Алеши. Он все время повторял эту фразу, пока пытался успеть на построение. Времени ни на что уже не было, и Алеша точно так же бежал через полгорода, пугая прохожих и кляня пропавших извозчиков, которых у нас вообще-то немного, да и они редко когда занимаются свободным извозом. Так же, как сейчас, задыхался и выбивался из сил, но успел – практически в последний момент, когда директор уже заканчивал свою речь и с недоумением оглядывался в поисках Алеши. (Список выступающих был им, разумеется, заранее утвержден.) Он-то успел, но подскочил прямо с бега, с ходу, кого-то оттолкнув, кому-то ступив на ногу, и еще какое-то время не мог сказать ни слова улыбающимся и шушукающимся гимназистам, пока хоть чуть не восстановилось дыхание – да и потом уже заговорив, чуть не после каждого слова останавливался под недовольные взгляды того же директора и гимназического инспектора…
И сейчас, только вступив за ограду городского кладбища, которая, как я уже упоминал, примыкала вплотную к стене монастыря, Алеша, наконец, перестал торопиться и смог слегка успокоиться и перевести дыхание. Было по-прежнему нестерпимо темно, но Алеша хорошо знал дорогу – сначала по главной аллее, потом по боковой, потом уже по небольшой тропинке между могилами и наконец просто между могил – напрямую к монастырской стене. Дорогу он знал и мог идти в темноте, но тут – новая напасть. Ему вдруг стало страшно на ночном кладбище – страшно до внутреннего трепета и судорог, как обычно бывает только в детстве. А вдруг – эта «белая девочка»?..
Это, видимо, нормально, что народ наш сочиняет разные «истории» (или это как-то сочиняется само на основе реальных происшествий), и со всеми более менее значимыми местами связаны какие-то свои легенды. Вспомните хотя бы «карову» или «духа» умершего рабочего с отбитой рукой под мостом над нашей Вонючей речкой! Вот и с кладбищем у нас тоже была связана одна легенда. Легенда о «белой девочке». Это давняя история – чуть не с прошлого века. Что, дескать, один купец, узнав, что его дочь на самом деле не его дочь, а чужой плод от своей загулявшей жены, в порыве ярости убивает почему-то не неверную жену, а этого ребенка, девочку лет четырех-пяти. Но чтобы скрыть следы своего преступления он ее… - новый выверт народного художественного вымысла! – не закапывает где-то в саду, к примеру, а несет ночью на кладбище, и зарывает, то есть как бы подкладывает, в чью-то старую могилу. Дескать, затем, чтобы лежала «под крестом». Да, убить не побоялся, а вот дальнейшей посмертной судьбой озаботился. Это по-русски!.. Но тут-то и состояла страшная интрига, в какую же могилу подложил купец эту убитую им девочку? Далее – истории одна страшнее другой. Время от времени ночью на кладбище и появляется эта «белая девочка». (Почему белая – то ли купец похоронил в белом одеянии, то ли просто призрак же все-таки, значит должен быть вроде как белым.) Она подходит к случайным ночным прохожим (откуда на ночном кладбище могут быть случайные ночные прохожие?!), берет их за руку и ведет к своей могиле. Показывает, мол, место своего захоронения. Но незадача в том, что никто уже днем не может найти эту могилу. Причем, «белой девочке» нельзя глядеть в лицо, потому что «сердце разорвется», ибо оно у нее страшно изуродовано. И, мол, прецеденты были. Находили на нашем кладбище людей с «разорванным сердцем», причем, им самим в лицо невозможно было смотреть, настолько ужасно исковеркано оно было гримасой ужаса. Но бедная «белая девочка» не останавливается. Когда ей долго никого не удается провести к своей могиле, она начинает плакать, и этот плач, дескать тоже слышали, – во всяком случае, говорят, что его можно услышать в определенное время. Задача «белой девочки», видимо, чтобы кто-то все-таки нашел ее могилу и… И что, правда? Может, похоронил по-человечески? Ну-да, видимо, так. Тогда она уже не будет бродить по ночам по кладбищу в поисках «случайных прохожих». Такая-вот нелепая история, хотя ей и не откажешь в своеобразной и даже художественной жутковатости.
Странно, всегда Алеше эта история казалось просто смешной и нелепой, причем, и в совсем недавнее время, когда на кладбище, то есть на могиле Смердякова, уже велись «раскопки», которые, разумеется, проводились по ночам, и Алеше не раз приходилось в них участвовать. И ни намека на какой-либо страх, а тут… непонятное. Видимо, настолько душа Алеши была потрясена в эти безумные дни, что с ее дна поднялось что-то уж совсем архаичное и давно там захороненное. Даже движения при ходьбе стали у него отрывистые и дерганные. В одном месте он зацепился полой сюртука за чуть согнутое копье ограды одной из могил – разорвал полу, чуть не упал от зацепа, но главное – едва не закричал от ужаса. Ему показалось, что кто-то из могилы схватил его за одежду, и разумеется, это была «белая девочка», потому что ему привиделось что-то светлое, что мелькнуло внизу, прежде чем его так сильно дернуло под жуткий звук разрываемого платья. Ко всем бедам добавилось то, что Алеша сбился. Он это ясно понял, когда вышел к монастырской стене, но без утыканных рядом с нею могил и зарослей малины, там, где и находилась могила Смердякова. Алеша, было, двинулся вдоль стены, но понял, что не знает точно, в какую сторону нужно идти. Ориентиром могла бы послужить старая ветла, растущая сразу за стеной монастыря, как мы помним, между могилами отца Зосимы и Федора Павловича Карамазова, но в полной темноте, которая окружала Алешу, даже монастырскую стену было видно не до конца вверх. Алеша, было, снова дернулся от стены обратно вглубь кладбища, как вдруг до него долетел неясный звук плача, который заставил его вновь похолодеть от ужаса. Это даже был не плач, а некий всхлип, через некоторое время снова – и это уже не могло быть галлюцинацией. Алеша схватился за ограду ближайшей могилы, и вдруг ясно понял, что звуки доносятся от потерянного им места – искомой им могилы Смердякова. Эта старая могила, за которую он схватился, со ржавой, изъеденной временем оградой была ему знакома – недалеко от нее рассыпалась земля, выносимая из подкопа. Первым побуждением было – сорваться с места и бежать, скорее бежать отсюда, пока «она» не догнала его… И Алеша невольно двинулся в сторону, как новый всхлип вновь донесся до него и еще раз поразил в самую душу. Ему показалось, что это плачет… Лизка. Да-да, изгнанная им из дома Лизка, про которую он сразу же забыл. И тут дикая и невозможная мысль пробила его окончательно, что Лизка и была этой «белой девочкой». «Да-да – это она и была…. Она всегда ею была…. Как я мог этого не знать?.. Она жила с нами, она приходила к нам, чтобы уводить на кладбище… И сейчас пришла на могилу своего отца – она нашла свою могилу!..» - такие обрывки фантасмагорических мыслей проносились вихрем в его голове, но странным образом они и вернули Алеше если не мужество, то какую-то отчаянную решимость. Словно влекомый невидимой внешней силой, Алеша осторожно направился по направлению плача. Идти было недалеко – каких-то пару десятков метров, но среди заброшенных могил, поросших кустами малины, бузины, под раскидистыми липами и в полной темноте – ему казалось, что он шел очень долго. Впрочем, темнота вдруг стала какой-то необычной – светящейся. Нет, само пространство и небо над ним были по-прежнему непроницаемыми, но предметы вокруг – кусты бузины и малины, стволы лип, холмы могил с покосившимися крестами, редкие оградки – стало вырисовываться и очерчиваться, словно изливая из себя неуловимое свечение.
Алеша остановился недалеко от источника плача, не в силах отвести в стороны, загораживающие обзор ветки бузины. В это время раздался еще один всхлип и с каким-то последующим причитанием. Алеша снова, было, сжался от ужаса, и в то же время что-то ему показалось странным. И тогда он осторожно развел ветки. Да, это было то самое место, с могилой Смердякова, у самой монастырской стены – самое глухое место городского кладбища. А перед ней в паре метров… Алеша долго не мог осознать, что это такое, пока до него не долетел новый, уже такой отчетливый всхлип с последующим бормотанием:
- У-а-а-эх!.. Господи, помилуй… У-а-а-х… Господи… Цветочками не укрыться… Огонь выйдет… Огонь попалит… У-у-а-а-э-э-э-х!.. Господи, помилуй… Не дай, Господи… У-у-у-а-а-а…
Вместо ожидаемой Алешей «белой девочки» боком к нему в своем неизменном пальто и шляпе стоял на коленях юродивый штабс-капитан Снегирев. Это было так неожиданно, что какое-то время Алеша просто оторопело смотрел из-за своего куста, глядя на то, как юродивый плачет и молится. Собственно, его же тут и видели наши «монастырские мальчики», когда затаскивали по поручению Максенина в могилу к Смердякову мешки со взрывчаткой. Алеша продолжал стоять, и вдруг почувствовал, как его стала накрывать волна ярости. Мигом забытой оказалась и «белая девочка», и Лизка – только этот «проклятый» юродивый, который зачем-то неожиданно и так некстати здесь оказался и вот теперь мешает осуществить задуманное – проникнуть внутрь могилы для предстоящего подрыва. Как ему сейчас хотелось – выйти из своего укрытия, навалиться сверху и просто придушить «этого вонючего юродивого». Эти непредсказуемые смены настроения уже и не удивляли Алешу, он знал, что его расстроенная душа работает на последнем резерве жизненных сил. Точнее, она уже давно израсходовала их лимит и как бы уже пожирает саму себя. И тут ему вдруг ясно и отчетливо представилось, что на самом деле это так легко – взять и убить человека. Ничего ведь для этого не нужно – нужно только вот такое состояние, состояние самопожирания. Оно ведь точно было и у Мити, и у Смердякова, и теперь-вот у него. Да и у всех убийц, начиная, может быть, с Каина. Да-да, это состояние, когда ты себя убил уже или убиваешь, как и других. Вот она, оказывается, эта красная линия, отделяющая убийц от остальных людей. Они в этом состоянии самопожирания сначала поднимают или готовы поднять руку на самого себя, они сначала себя убивают…
«Давай же – вали!.. Проваливай отсюда!..» - Алеша чуть не вслух скрежетал зубами за своим кустом. И тут, странное дело, Снегирев, как почувствовал его повеление. Он медленно поднялся с колен и медленно направился к могиле Смердякова, от которой находился метрах в двух. Алеша похолодел – вход в подкоп был как раз за оградой могилы (а могила Смердякова усилиями Сайталова и К°была, я напомню, обнесена оградкой и, главное, увенчана крестом). Ко кресту юродивый как раз и отправился и – это уже Алеше было плохо видно – то ли прикоснулся ко кресту, то ли что-то повесил на него. Потом стал уходить, но выйдя за ограду, еще раз оглянулся, перекрестился, сделал низкий поклон и на этот раз действительно ушел. Алеша проводил его взглядом, потом дождался, пока затихнут все звуки его шагов и только после этого направился к могиле сам.
(продолжение следует... здесь)
начало романа - здесь