Некоторые до сих пор или прикалываются или по службе. Делают такие высокоморальные кирпичи на засиженных суетой сует лицах: «Да оно вам надо? Да зачем полезли? Что это такое вы там на Украине специально оперируете?» Отвечаю «спящим» и не проспавшимся. Америка, нефть, газ, ядерку расчехлили. Это все, конечно, вкусно. Но точка! Не за это наша 11-я отдельная гвардейская Прикарпатско-Берлинская орденов Суворова и Невского десантно-штурмовая горла вражьи рвет. Мушиный вопрос для в/ч 123321. Мы не с НАТО или Таносом, мы с последними днями боремся. В конец света ракетами и бомбами высокоточно и не очень стреляем. На дальних подступах пытаемся убить смысловую, мировоззренческую гадину. Вот я сейчас расскажу. что здесь на самом деле на Донбассе творится. Это даже не ад. Это Великая Муть. В ней все утонут. Рай, Ад, святые, грешники. Бульк и от полюса до полюса зеленая грязная жижа. На веки вечные. И даже их не будет. Ни веков, ни вечных. Вселенский морок и тлен. Это, можно сказать, эпиграф. Чтобы не только читалось, но и думалось. Теперь расскажу, что своими глазами видел и после чего окончательно, до капельки, уверовал в Красную Армию. Неумолимую и справедливую десницу Господа нашего. И вашего, кстати, тоже.
В бывших половецких степях есть зеленый массив. Между Изюмом и Славянском. Местные назвали его Шервудский лес. Не тайга, конечно. Природный, естественный промысел. Работа ручная, но добротная. Made in USSR. Лес дубовый, прохладный и светлый. Обжитой и не дикий. Много дорог и тропинок. Где-нибудь кемпинг, турбаза или пионерлагерь заброшенный. Отличное место для мира, а для войны тем более. Если обороняешься вообще красота. Берешь, допустим, какой-нибудь пансионат, убитый наглухо в «незалежные» годы. Главное, чтобы недалеко от перекрестья дорог. В пустые окна мешки с песком под пулеметные гнезда. Если зданий несколько между ними траншеи для связи. Подвалы бетонные, чтобы обстрел пережить. Бонусом защищенный отход. Не по голому полю наперегонки с русскими минами, а по густому и сокровенному лесу на новую подготовленную позицию. При таких вводных, подловить накоротке беззащитную тыловую колонну с топливом и снарягой – милое дело, пока шериф не в теме. В пансионате «Лесная Сказка», почему-то задержавшемся на этом свете дольше чем шахта его построившая, засела очередная шайка преборзейших разбойников в пиксельной униформе «тактик». Хрустели «Паляницей», пристреливали «Вояр», распевали, чтобы не протрезветь «Батько наш Бандера» и мрияли о желто-голубом Кремле. Думали, что самые умные и красивые. Не понимали, глупыши, что на войне это вообще не важно. На войне думай о войне, живи войной, мечтай о войне и да пребудет с тобой мир внутри и снаружи. Этих гегемонышей мы на рассвете упокоили. Еще утренний кофе из британских сухпайков не остыл. Такая гадость. Будь ты проклят « Coffey-moffey Company, Leister, Park Avenue, UK», чтобы я еще хоть раз оскоромился!
Сделали мы их ловко. Мониторили один кривой проселок. Тихий такой, незаметный. Самое оно, чтобы танки провести через лес на нулевой рубеж. Танков не дождались. Оказалось к лучшему. Вместо них ЗИЛ гражданский появился. Синяя кабина. Сзади красная бочка с длинным шлангом. Я, Штырь, Чума с лежек даже привстали. Переглянулись, оставив оружие в сторону.
- Ассенизаторка? - спросил я.
- Она самая. Говновозка. - подтвердил Штырь.
- Какого ляда? - удивился Чума.
Зато Николаич, наш старший, сразу просек.
- Неспроста это, мужики. Ой, неспроста. Давайте-ка, собираемся и за ней. За нечестивой колесницей.
ЗИЛ по проселку качался, а мы за ним между деревьями. Потом дорога с асфальтом началась, между ямами, и этот пансионат. Мы «кикиморы» поправили и через дорогу залегли. Я оптику на снайперке поправил. Вижу, ассенизаторка во двор заехала. Остановилась у входа с разбитыми ступеньками и джунглями из борщевика на бетонном козырьке. Водитель — пожилой, куркулистый в гражданских шлепках и труханах с пальмами выбрался из кабины. Залез на бочку и открыл люк.
- Полезли дефекативные. - кивнул довольно Николаич.
- 1,2,3… - считал Штырь.
Из бочки общим числом выбралось 8 единиц живой силы противника. Также ящики БК и непередаваемый амбрэ. Я прям на расстоянии его прочувствовал. Достаточно было на рожу водилы полюбопытствовать. Как его от продуктов жизнедеятельности собственной страны корежило. Любо-дорого.
- Ох и кубло осиное. - отозвался Штырь. - Да это у них ротация такая! Все через…
- Тихо. - предупредил Чума. - Плохое слово — плохая карма. Плохая карма — плохая война.
- Согласен. - ответил Штырь.
- Наблюдаем. - сказал Николаич.
Мы пронаблюдали как в красную бочку забралась убывающая смена. 10 человек. Водила задраил люк. Перекрестил бочку и немного себя. ЗИЛ потолкался по двору и съехал прочь. Сизого дыма не оставил.
- Ну, что, гвардейцы? - Николаич повернулся к нам и зевнул вдохновляюще.
- Теперь думать давайте. Как врагу бобо сделать.
Думали-рядили. Мнения шли в разлет. От атаки в лоб, а значит сначала в свой собственный. До огневого вала бригады «Солнцепеков». В конце-концов все равно вышло гениально. Просто вертушка отработала нурсами и пансионат «Лесная Сказка» превратилась в мортуарий «Лесная Быль». В дыму, огне и пепле мы нашли всего двоих выживших. Закопченный кофейник на кирпичах. Shame on you, english coffey, give me back english tea! И мальчик Рома 29-ти лет из Ивано-Франковска. Реально повар. В прошлой и, может быть, будущей жизни. Стоял теперь Рома на коленях, с руками за спиной, низко понурив свою картофельную голову. Николаич изучал его телефон. Педагогически качал укоризненно головой и вздыхал многозначительно.
- За эту, значит, картинку Ромка пятерик тебе в солнечном Кызыле. Какие там урановые рудники! М-м-м. Смакота! В твоем Ивано-Франковске днем с огнем.
- То не я. То жинка. - блеял расстроено Ромка.
- Да ладно тебе. Жинка. Зато мир посмотришь. Це Азию. Упс! - Николаич строго и хмуро посмотрел на солдата Рому. - А вот за это, Рома, тебя даже наш самый гуманный суд в мире не помилует.
Николаич погулял большим пальцем по экрану дешевого смартфона и мы услышали дрянной голос переодетого мужика со звездой из фольги во лбу.
- Я иду такая вся в Дольче Габбана…
Ромка пригорюнился.
- А Верка Сердючка до чого?
- До чого? - передразнил Николаич. - Знал бы так вот прям здесь тебя к высшей мере социальной справедливости. Не разобрался еще, но чувствую именно здесь она точка. После которой вы из семейств славянских в семейство зонтичных стали превращаться. Прям вот злости на тебя не хватает.
Николаич опять же в педагогических целях поднял свой АК-12 дулом вверх и пульнул в потолок. А Ромка повар ничего. В истерике не забился и ножками не засучил от страха. Так исподлобья в Николаича очами сверкнул, что я порадовался. Был бы случай, завалил бы нас Ромка, не раздумывая. Наш человек. Все еще русский. Гниль бандеровская вокруг него, а не внутри. Пока.
- Шарон! - позвал Штырь. - Слышь, Шарон. Ты сейчас умрешь. Кого я нашел!
Шарон это я. Мой позывной. У нас в группе разделение труда. Николаич неупокоенными врагами занимается, а Штырь всеми остальными. Мы были на втором этаже. То ли бывшая столовая, то ли актовый зал. Я пошел в самый дальний угол, обрывая по пути желто-голубые патриотические плакаты с мозаичных бирюзово-изумрудных стен. Родимых советских стен. Штырь стоял в полумраке. Обмахивался веером из разноцветных паспортов, военных билетов и других таких же «свидотцтв». Рядом лежали два трупа. Скрюченые руки. Раззявленные рты. Иссеченные осколками тела.
- Этот. -Штырь шевельнул ногой. - Ариец из Шепетовки. Скиба Василь Генадьевич.
Китель у Скибы задрался почти до горла и на жирной молочной груди я увидел партайадлер. Хищный нацистский орел держал в когтях свастику.
- Ну и что? - сказал я. - Чего я здесь не видел. Фашик копченый обыкновенный.
- Это понятно. Ты на братишку его посмотри, Шарон. На своего братишку.
- Какого?… - успел сказать я, а потом как-то взял и обвалился вместе с собственным уютным внутренним мирком. Прямо в бездну, обгоняя друг друга, понеслись мои любимые книжки, вымоленные мысли и какая-никакая но вера.
- Это же пейсы. - услышал я сзади и сверху голос Штыря.
- Нет. - я в последний момент успел поймать свой резкий и справедливый крик.
- Нет. - повторил я спокойно и медленно.
- Да как же нет. - Штырь прямо через меня полез показывать. - Подсмалило немного, а так очевидное-невероятное. Вот.
Штырь напрягся и перевернул на бок тяжелое, конкретно для меня, вражье тело. Штырь показал шеврон на плече. Фон как у полка «Азов», а вместо волчьего крюка звезда Давида. Над ней меленько и ясно. На иврите.
- Вот еще. - Штырь протянул кусок прозрачного пластика. Водительские права. В лицо я не всматривался и читать не хотел. Штырь одолжение сделал.
- Как тебя почти. Шарон Реми.
- Это не моя фамилия.
- Все равно прикольно. - Штырь помолчал и добавил. - Странно, конечно. Они из ваших мыло делали.
- Они из всех делали.
- Это как бы да. - быстро согласился Штырь. - Ладно. Это… Я шеврончик возьму? Такого чуда у меня еще не было.
- Я здесь причем. Бери, что хочешь.
Не сказать, что я раньше об этом не слышал. Про Днепровский кагал и его мутки с бандерой. Теперь увидел. Хорошо бы еще наша Ульяновская синагога увидела…
Засиживаться мы не стали. Обвешали солдата Ромку трофеями с ног до головы и отправились на базу. Но через несколько километров я не выдержал.
- Николаич. - сказал я. - Вернуться мне надо.
Николаич уже был в курсе.
- Зачем тебе это, Шарон? Не исправишь.
- Исправишь. - ответил я. - Покончить надо. Сжечь до конца. Иначе не выдержу.
Николаич подумал и сказал.
- 60 минут у тебя.
Я вернулся в пансионат. Поднялся на второй этаж. Слышал птиц и едва уловимое журчание лесного и солнечного дня. Я оттащил тело Рами Шарона к мозаичной стене. Достал зажигалку. Обжегся высоким, гудящим пламенем и закурил. А потом начался он. Мой костер. В нем горели моя боль и моя ненависть. С последним аменом Кадиша, поминальной молитвы, которую я прочел, они обратились в пепел, а Рами Шарона и его нацистского побратима я забросал битым кирпичом и кусками штукатурки. Николаич ничего не сказал, а Штырь с Чумой, конечно, всю дорогу любопытничали. Чего да как.
- Сжег. Спалил дот
ла. - наконец сказал я. И не соврал.
- Правильно. - сразу успокоился Чума.
- Нечего жалеть. - подтвердил Штырь.
Я промолчал, но про себя согласился. Нечего их жалеть. Ни свою злость. Ни свою ненависть. Так и только так мы победим эту войну.