Двадцать пять лет я прятал кроликов в цилиндре, нанизывал цветы на леску, в нелепых ботинках с огромным круглым носом шлёпал по кругу, убегая от воздушного шарика… Мои штаны росли в бёдрах, сюртук то отращивал полы, превращаясь во фрак, то основательно приталивался, переливаясь парчой, но, независимо от формы, краски костюма тускнели, а реквизит всё больше механизировался. По узким коридорам я часто ходил теперь боком, чтобы не повредить галифе, за мной катился чемоданчик с запертым в клетке алым сердцем, а за чемоданчиком тремя колёсиками поскрипывало чёрное платье из кожаных лент, надёжно прикреплённое к подобию вешалки. Я называл его своей манекенщицей, mon Mannequin, иногда сокращая до Манечки.
Мы любили выходить в ночь и глядеть в тёмный небесный купол, усыпанный звёздами. Неясные тени то и дело закрывали от меня волшебные светила, что-то негромко щёлкало, я смотрел по сторонам, улыбался светлячкам, мерцавшим вокруг, закрывал глаза и ждал. Ждал, когда бледный лунный свет вырвет из черноты ночи фонарь. Почувствовав, что пора, я открывал глаза, медленно протягивал к фонарю руку и щёлкал выключателем — лунный свет смешивался с электрическим, растекаясь в большое, яркое пятно. В отчаянии я падал на колени перед mon Mannequin, не зная, как добиться её расположения.
Когда mon Mannequin переставала от меня бегать и великодушно принимала в подарок моё сердце, вырвавшееся из клетки, надо мной кружили белоснежные хлопья. Я выключал фонарь и, ныряя во тьму, тихо удалялся.
В коридоре нас с чемоданом и Манечкой едва не сбивали с ног гибкие тела, затянутые в блестящие эластичные трико. Я редко запоминал их лица и тем более имена. Да и они навряд ли знали обо мне больше, чем стояло в программке: Pasquale avec la Mannequine.
В ту субботу всё было, как всегда. Второй раз за день я вышел в ночь, надёжно заперев сердце в клетке. Звёзды, лунный свет и тени, светлячки и снежные хлопья… и одинокий я в парчовых галифе, преклонивший колени перед пародией на саму любовь. Я смотрел на кожаные полоски платья и думал, что пора сменить их на кого-то поживее, например, на собаку. Перед мысленным взором развернулся чертёж, и я практически уже представил себе нового друга во плоти. Медленно потянулся к фонарю, одновременно поднимаясь с пола. И, неожиданно для самого себя, посмотрел в публику. Один-единственный взгляд не самого зоркого человека зацепился за те самые глаза, сияние которых утешало в редких снах.
Во мне что-то хрустнуло, булькнуло. Я падал мучительно долго. Зеленовато-янтарные всплески до боли знакомых глаз словно гарпуном вцепились в меня, не отпускали, заставляли держаться из последних сил. А потом всё погасло.
***
— Павел Александрович, вы очнулись? Всё в порядке. С вами всё уже хорошо. Ох, и напугали вы нас, Павел Александрович. Подбежали к вам, а вы не дышите, нога странно вывернута, ещё и сердце это ваше ты-дых, ты-дых в клетке. Страшно.
Я облизнул сухие губы и с трудом повернул голову на этот ангельский голосок.
— Кто вы? — слова оцарапали горло.
— Ну, как же? Я Надя, внучка Сергея Сергеевича. Ну, друга вашего, с которым вы в Москве вместе работали. А теперь мы с вами здесь, в Германии, в цирке Пескани трудимся, — уточнила девушка и я уставился на неё, вспоминая. — Вы что же совсем меня не помните? Я же всегда на вас из-за кулис смотрю. Мой номер почти сразу после вашего. Я женщина-змея, — белокурая Надя поднесла к моим губам поильный стаканчик. Я сделал пару глотков и сразу стало легче.
— Я плохо запоминаю лица и вообще я не слишком...
— Да-да, мы все в курсе ваших причуд, дядя Паша. Можно я вас опять так называть буду, как в детстве? — я кивнул. Эта тараторка раздражала, но быть одному сейчас совершенно не хотелось. Было даже что-то приятное в той суетливости, с которой она поправляла мою подушку и проводки, тянувшиеся от капельницы. — Вы у нас всегда сам по себе, такой загадочный, словно с Луны свалились, ни с кем не разговариваете. Знаете, артисты про вас уже кучу историй сочинили. А ещё мы всё гадали, что вы скрываете, какую трагедию в себе прячете…
— Трагедию? — прохрипел я и вспомнил глаза возлюбленной. Что-то мокрое коснулось моей щеки и поползло вниз, к уху.
— Ой, дядя Паша, не плачьте! Она же пришла. Ваша Сонечка вернулась! Дядь Паш, всё хорошо, — Надя всхлипнула.
— Она умерла, — просипел я, — много лет назад.
— Да, дядя Паша, Софья Андреевна мне всё рассказала. Она точно так же думала про вас. Ну, что вы умерли. Ей так сказали, поэтому-то она в Израиль тогда и уехала. А сейчас гостит у сына в Мюнхене, и они с семьёй в цирк к нам пришли. Она говорит, что узнала вас по глазам. А потом всю ночь провела здесь, у вашей постели. И я с ней. Она отошла-то на пару минут всего. А, ну вот, я же говорила.
Скрипнула дверь, я попытался приподняться. Надя подложила мне под плечи ещё одну подушку, и я снова утонул в болотной зелени озёр, перемешанных с солнцем, утонул в ласке любимых глаз, обрамлённых мелкими морщинками. Утонул, чтобы больше никогда не выплыть.
Алина Шефер, весна 2021
#сердце
все будет #позитив #любовь #рассказы #длядуши #женское